Передайте от меня привет Бродвею, когда попадёте на него.
Какой-то рассказ ни о чём, да ещё и с ОЖП. Может, позже переделаю. Там ваще вначале вместо ОЖП с вязанкой котёночек задуман был, но не сложилось.
Колокола собора Парижской Богоматери звонили к обедне. Жеан Фролло, прогуливающийся, прихрамывая, по монастырскому двору, вздрогнул, словно от удара невидимой плети, невольно ссутулил плечи и ускорил шаг. Звонарём, как и в прежние времена, служил Квазимодо. Клод, поселив брата в соборе, в первый же день предложил:
- Если тебя угнетает присутствие Квазимодо, скажи, я найду, куда его отправить.
Но Жеан только безучастно отмахнулся. Горбун остался при своей должности, исполняя возложенные на него обязанности с похвальным рвением. О возвращении бывшего опекуна он знал и благоразумно старался не попадаться ему на глаза. Жеан также не искал встреч с приёмышем, поэтому, живя в одном здании, они ни разу не пересеклись.
- Зима нынче выдастся суровой, - подумал Фролло, глядя в серое небо, затянутое покровом рваных туч. Продрогнув на ноябрьском ветру, он вернулся в келью. Это была та самая келья, где когда-то спасалась от палача она, его Эсмеральда. Жеан ложился на соломенный тюфяк, два месяца служивший ей постелью, и втягивал ноздрями воздух, пытаясь уловить её запах. Иногда ему казалось, будто обоняние его щекочет слабый, чуть слышный терпкий аромат неведомых трав. Тогда его погрузившееся в безразличную спячку сознание ненадолго пробуждалось, заставляя сердце быстрее стучать от волнения. Незримая нить всё ещё привязывала его к цыганке, провидение раз за разом заставляло повторять её путь: сначала темница, голод и повреждённая нога, затем вот эта келья и участь бесприютного существа, лишённого надежды.
За год заключения Жеан состарился по меньшей мере на десять лет. Ему не исполнилось ещё сорока, а волосы уже поседели, походка стала неуверенной, шаркающей, плечи поникли, глаза, прежде живые и блестящие, сделались отрешёнными. Клоду пришлось приложить немало усилий, чтобы зажечь во взгляде младшего брата прежнюю властную искорку. Жеан не сразу привык к свободе, солнечный свет долго слепил его, вынуждая болезненно жмуриться. Пространство, так долго сводимое к каменной клетке длиною в десяток шагов, неприятно подавляло, вызывало стремление спрятаться ото всех. В маленькой келье с крошечным оконцем Жеан чувствовал себя в достаточной мере комфортно. Стены собора сделались его бронёй, его панцирем, его опорой.
На память о тюрьме остались хромота и шрам от кандалов на лодыжке. Клод уверял, что всё пройдёт и натирал ногу всяческими мазями, сопровождая свои действия беседами и уговорами. Жеан терпеливо позволял брату лечить себя: самый страшный, незаживающий шрам распластал пополам его душу, а уж её не исцелишь ни притираниями, ни проповедями. Он это знал наверняка. Жеан больше не верил Клоду, перестал верить с той самой ночи, когда тот отрёкся от него, не пожелав помочь. "Ты мне больше не брат!" - сказал он тогда. Тогда какого чёрта он выхаживает его теперь? Разбитое не склеишь.
Но всё же Жеан не был окончательно сломлен. Гордыня, помогавшая ему выдержать заключение, расцвела пышным цветом, как только он свыкся с присутствием Клода. Зная, что другим узникам приходилось в разы тяжелее, чем ему, он продолжал упиваться перенесёнными страданиями; презирая брата, принимал его помощь. Фролло понимал, что нужно простить и смириться, но преграда, которую он сам же и возвёл в своей душе, мешала ему сделать так.
Когда обедня закончилась, Клод пришёл в его келью с корзиной, в которой лежали пища и снадобья.
- Унеси это, - указал на корзину Жеан, - я не голоден.
- Не дури, Жанно. И дай мне заняться твоей ногой.
Жанно. Как в детстве. Это означало сострадание и ласку. Когда Клод сердился на него, то звал Жоаннесом. Покорившись, младший Фролло позволил старшему проделать необходимые врачебные манипуляции.
- Зачем ты возишься со мной? – задал он вопрос, ответа на который допытывался у Клода чуть ли не ежедневно. - Кому нужен нищий хромой старик?
- О чём ты, Жеан? - смиренно отозвался священник. - Ты ещё молод, твои силы скоро восстановятся.
- Зачем ты возишься со мной?
- Снова ты за своё? Долг брата и духовного пастыря повелевает мне заботиться о тебе.
Слова священника вызвали в сердце бывшего судьи вспышку желчной ненависти. Глаза полыхнули тем самым недобрым огнём, что некогда вызывал трепет у осуждённых.
- Брата?! Ты забыл свои прежние слова? О, Каин! Не оттолкни ты меня, всё сейчас было бы иначе. Я звал тебя, сидя на цепи в узилище, но ты не пришёл. Ты предал меня, Клод!
- И у тебя язык поворачивается обвинять меня в предательстве после того, как я приложил столько сил и красноречия, чтобы вытащить тебя из темницы? – изумился священник. – Такова твоя благодарность за то, что я второй месяц кормлю и содержу тебя? Знай, несчастный, не вмешайся я, ты был бы казнён на следующий день после нападения на собор!
- А разве казнь не была бы лучшей участью, Клод? Гнить заживо в темнице, терзаясь неведением – это милосердие? Не юли, мы оба знаем: я свободен лишь потому, что король отошёл в мир иной, а его наследникам нет никакого дела до меня.
- Так чего же ты хочешь? – вспылил священник. – Изволь, я отпущу тебя. Но куда ты пойдёшь и на какие средства будешь жить?
- Мне всё равно. Я отыщу её.
Вспышка угасала, слушать доводы Клода и признавать их правоту больше не хотелось. Он всё равно разыщет Эсмеральду, как только достаточно окрепнет, чтобы пуститься в долгий путь. Мысли о цыганке давно стали навязчивой идеей, за которую он хватался с отчаянием утопающего. Сначала она помогала ему выживать, после переросла в привычку, которую он страшился искоренять, ибо тогда в его существовании совсем не останется смысла. Он не знал, что скажет Эсмеральде при встрече, если таковая произойдёт. Он не знал, где её искать. Клод, когда он спросил его о цыганке, ответил, что та ушла с Гренгуаром, куда – Бог весть. Она могла до сих пор оставаться в Париже, но не исключено, что покинула пределы Франции. Помнит ли она человека, в котором пробудила любовь? Несомненно, помнит.
- Даже если отыщешь, - покачал головой священник, - станет ли тебе легче от встречи с ней? Довольно ворошить прошлое.
Оставшись в одиночестве, Жеан смотрел в окно на ту же картину, что видела некогда цыганка: те же ряды кровель с печными трубами, над которыми поднимались дымки, тот же кусочек хмурого неба. Зрелище, никоим образом не способствующее возникновению благих надежд!
К январю Фролло окончательно оправился, хромота сделалась совсем незаметной, что позволяло ему совершать длительные прогулки по городу. С каждым разом круг его поисков всё расширялся, постепенно выходя за пределы Ситэ. Жеан искал и не находил цыганку. Упрямо, методично он обходил каждую улицу, опрашивал лавочников, внимательно всматривался в лица встречавшихся на пути женщин, пока холод не заставлял его вернуться в келью.
Однажды, когда Фролло по обыкновению рыскал по улицам, впереди мелькнула хрупкая женская фигурка. Сердце ёкнуло и пропустило удар. Женщина, одетая чересчур легко для мороза, тащила на спине вязанку дров. Время от времени она останавливалась, бросала свою ношу и согревала дыханием озябшие руки. Жеан, нагнав её, неловко дёрнул поклажу.
- Позволь, я помогу.
Женщина, испуганно вскрикнув, обернулась. Только тут Фролло осознал свою ошибку. Это была не Эсмеральда. В миловидном, но измождённом лице не было той изысканной красоты, что отличала цыганку. В серых глазах застыл страх дикого зверька. Жалкая одежда не могла скрыть заметно округлившегося живота.
- О, пощадите, господин! – пролепетала незнакомка, вцепившись в вязанку. – У меня нет ни единого су, ни крошки хлеба, и всего-то богатства – эти поленья, которым я надеюсь растопить очаг, чтобы хоть немного обогреться.
- Не трясись, я не собираюсь тебя грабить, - хмыкнул Жеан, пытаясь грубостью прикрыть смущение. – Я принял тебя за другую. Ну, коли уж так вышло, позволь мне помочь тебе дотащить твоё богатство до дому. Идём же!
Бедняжка покорно разжала пальцы. Жеан взвалил вязанку на плечо и вопросительно посмотрел на женщину. Та, донельзя озадаченная, оглядываясь, зашагала по улице, указывая дорогу.
- Как тебя зовут? – спросил Фролло, поравнявшись с ней и пытаясь завязать беседу.
- Жеанна, господин.
- Что?!
- Ох, простите, господин! Так уж меня нарекли при рождении, мне не пришлось выбирать.
Несчастная, не понимая, чем прогневала сурового незнакомца, навязавшегося ей в попутчики, готова была пуститься наутёк, позабыв о дровах. Фролло, почувствовав её настроение, заговорил как можно ласковей:
- Не надо меня бояться. Я не зол, я удивлён. Видишь ли, я… Жеан. Жеан Фролло. Возможно, тебе доводилось слышать моё имя.
Поскольку Жеанна то ли не припоминала, где и при каких обстоятельствах слышала фамилию Фролло, то ли настроилась на молчание, он снова спросил:
- А что же твой муж? Вижу, он спокойно позволяет тебе ходить по улицам в таком положении.
- Мой муж, говорите вы? – кроткие очи гневно блеснули, лицо исказилось гримасой давней обиды. – Мой муж три месяца как умер, оставив меня без гроша за душой и с ребёнком в утробе. Да хоть и будь он жив, его бы нисколько не волновало моё положение. Как и всю вашу породу!
Она съёжилась, вероятно, ожидая удара за непозволительную дерзость. Жеан, прерывисто вздохнув, с сожалением посмотрел на неё.
- Отчего же? Если бы та, которую я ищу, носила моего ребёнка, я бы не разрешил ей таскать тяжести.
- Видно, хоть одной нашей сестре повезло повстречать достойного человека.
Фролло не удержался от саркастической усмешки. Он достойный, нечего сказать! Дальнейший разговор не клеился. В молчании они добрались до жилища Жеанны – жилища, олицетворявшего образ крайней нищеты. Женщина замерла у дверей, не зная, пригласить ли спутника внутрь. Фролло, покосившись на её живот, достал из висевшего на поясе кошелька несколько монет и, не считая, протянул женщине. Та отпрянула, точно увидела скорпиона.
- Ох, нет, господин хороший! Вы и без того много для меня сделали, я не могу это принять!
Перехватив её руку, Фролло насильно вложил деньги в ладонь и сжал пальцы.
- Возьми. Какой толк растапливать очаг, если в доме нечего есть?
Не прощаясь, он двинулся прочь, надеясь до наступления сумерек добраться до Ситэ. За спиной хлопнула дверь: женщина, поражённая тем, что он не воспользовался ни её беспомощностью, ни ситуацией, поспешила отгородиться от него. Жеан не знал, вернётся ли сюда завтра.
Колокола собора Парижской Богоматери звонили к обедне. Жеан Фролло, прогуливающийся, прихрамывая, по монастырскому двору, вздрогнул, словно от удара невидимой плети, невольно ссутулил плечи и ускорил шаг. Звонарём, как и в прежние времена, служил Квазимодо. Клод, поселив брата в соборе, в первый же день предложил:
- Если тебя угнетает присутствие Квазимодо, скажи, я найду, куда его отправить.
Но Жеан только безучастно отмахнулся. Горбун остался при своей должности, исполняя возложенные на него обязанности с похвальным рвением. О возвращении бывшего опекуна он знал и благоразумно старался не попадаться ему на глаза. Жеан также не искал встреч с приёмышем, поэтому, живя в одном здании, они ни разу не пересеклись.
- Зима нынче выдастся суровой, - подумал Фролло, глядя в серое небо, затянутое покровом рваных туч. Продрогнув на ноябрьском ветру, он вернулся в келью. Это была та самая келья, где когда-то спасалась от палача она, его Эсмеральда. Жеан ложился на соломенный тюфяк, два месяца служивший ей постелью, и втягивал ноздрями воздух, пытаясь уловить её запах. Иногда ему казалось, будто обоняние его щекочет слабый, чуть слышный терпкий аромат неведомых трав. Тогда его погрузившееся в безразличную спячку сознание ненадолго пробуждалось, заставляя сердце быстрее стучать от волнения. Незримая нить всё ещё привязывала его к цыганке, провидение раз за разом заставляло повторять её путь: сначала темница, голод и повреждённая нога, затем вот эта келья и участь бесприютного существа, лишённого надежды.
За год заключения Жеан состарился по меньшей мере на десять лет. Ему не исполнилось ещё сорока, а волосы уже поседели, походка стала неуверенной, шаркающей, плечи поникли, глаза, прежде живые и блестящие, сделались отрешёнными. Клоду пришлось приложить немало усилий, чтобы зажечь во взгляде младшего брата прежнюю властную искорку. Жеан не сразу привык к свободе, солнечный свет долго слепил его, вынуждая болезненно жмуриться. Пространство, так долго сводимое к каменной клетке длиною в десяток шагов, неприятно подавляло, вызывало стремление спрятаться ото всех. В маленькой келье с крошечным оконцем Жеан чувствовал себя в достаточной мере комфортно. Стены собора сделались его бронёй, его панцирем, его опорой.
На память о тюрьме остались хромота и шрам от кандалов на лодыжке. Клод уверял, что всё пройдёт и натирал ногу всяческими мазями, сопровождая свои действия беседами и уговорами. Жеан терпеливо позволял брату лечить себя: самый страшный, незаживающий шрам распластал пополам его душу, а уж её не исцелишь ни притираниями, ни проповедями. Он это знал наверняка. Жеан больше не верил Клоду, перестал верить с той самой ночи, когда тот отрёкся от него, не пожелав помочь. "Ты мне больше не брат!" - сказал он тогда. Тогда какого чёрта он выхаживает его теперь? Разбитое не склеишь.
Но всё же Жеан не был окончательно сломлен. Гордыня, помогавшая ему выдержать заключение, расцвела пышным цветом, как только он свыкся с присутствием Клода. Зная, что другим узникам приходилось в разы тяжелее, чем ему, он продолжал упиваться перенесёнными страданиями; презирая брата, принимал его помощь. Фролло понимал, что нужно простить и смириться, но преграда, которую он сам же и возвёл в своей душе, мешала ему сделать так.
Когда обедня закончилась, Клод пришёл в его келью с корзиной, в которой лежали пища и снадобья.
- Унеси это, - указал на корзину Жеан, - я не голоден.
- Не дури, Жанно. И дай мне заняться твоей ногой.
Жанно. Как в детстве. Это означало сострадание и ласку. Когда Клод сердился на него, то звал Жоаннесом. Покорившись, младший Фролло позволил старшему проделать необходимые врачебные манипуляции.
- Зачем ты возишься со мной? – задал он вопрос, ответа на который допытывался у Клода чуть ли не ежедневно. - Кому нужен нищий хромой старик?
- О чём ты, Жеан? - смиренно отозвался священник. - Ты ещё молод, твои силы скоро восстановятся.
- Зачем ты возишься со мной?
- Снова ты за своё? Долг брата и духовного пастыря повелевает мне заботиться о тебе.
Слова священника вызвали в сердце бывшего судьи вспышку желчной ненависти. Глаза полыхнули тем самым недобрым огнём, что некогда вызывал трепет у осуждённых.
- Брата?! Ты забыл свои прежние слова? О, Каин! Не оттолкни ты меня, всё сейчас было бы иначе. Я звал тебя, сидя на цепи в узилище, но ты не пришёл. Ты предал меня, Клод!
- И у тебя язык поворачивается обвинять меня в предательстве после того, как я приложил столько сил и красноречия, чтобы вытащить тебя из темницы? – изумился священник. – Такова твоя благодарность за то, что я второй месяц кормлю и содержу тебя? Знай, несчастный, не вмешайся я, ты был бы казнён на следующий день после нападения на собор!
- А разве казнь не была бы лучшей участью, Клод? Гнить заживо в темнице, терзаясь неведением – это милосердие? Не юли, мы оба знаем: я свободен лишь потому, что король отошёл в мир иной, а его наследникам нет никакого дела до меня.
- Так чего же ты хочешь? – вспылил священник. – Изволь, я отпущу тебя. Но куда ты пойдёшь и на какие средства будешь жить?
- Мне всё равно. Я отыщу её.
Вспышка угасала, слушать доводы Клода и признавать их правоту больше не хотелось. Он всё равно разыщет Эсмеральду, как только достаточно окрепнет, чтобы пуститься в долгий путь. Мысли о цыганке давно стали навязчивой идеей, за которую он хватался с отчаянием утопающего. Сначала она помогала ему выживать, после переросла в привычку, которую он страшился искоренять, ибо тогда в его существовании совсем не останется смысла. Он не знал, что скажет Эсмеральде при встрече, если таковая произойдёт. Он не знал, где её искать. Клод, когда он спросил его о цыганке, ответил, что та ушла с Гренгуаром, куда – Бог весть. Она могла до сих пор оставаться в Париже, но не исключено, что покинула пределы Франции. Помнит ли она человека, в котором пробудила любовь? Несомненно, помнит.
- Даже если отыщешь, - покачал головой священник, - станет ли тебе легче от встречи с ней? Довольно ворошить прошлое.
Оставшись в одиночестве, Жеан смотрел в окно на ту же картину, что видела некогда цыганка: те же ряды кровель с печными трубами, над которыми поднимались дымки, тот же кусочек хмурого неба. Зрелище, никоим образом не способствующее возникновению благих надежд!
К январю Фролло окончательно оправился, хромота сделалась совсем незаметной, что позволяло ему совершать длительные прогулки по городу. С каждым разом круг его поисков всё расширялся, постепенно выходя за пределы Ситэ. Жеан искал и не находил цыганку. Упрямо, методично он обходил каждую улицу, опрашивал лавочников, внимательно всматривался в лица встречавшихся на пути женщин, пока холод не заставлял его вернуться в келью.
Однажды, когда Фролло по обыкновению рыскал по улицам, впереди мелькнула хрупкая женская фигурка. Сердце ёкнуло и пропустило удар. Женщина, одетая чересчур легко для мороза, тащила на спине вязанку дров. Время от времени она останавливалась, бросала свою ношу и согревала дыханием озябшие руки. Жеан, нагнав её, неловко дёрнул поклажу.
- Позволь, я помогу.
Женщина, испуганно вскрикнув, обернулась. Только тут Фролло осознал свою ошибку. Это была не Эсмеральда. В миловидном, но измождённом лице не было той изысканной красоты, что отличала цыганку. В серых глазах застыл страх дикого зверька. Жалкая одежда не могла скрыть заметно округлившегося живота.
- О, пощадите, господин! – пролепетала незнакомка, вцепившись в вязанку. – У меня нет ни единого су, ни крошки хлеба, и всего-то богатства – эти поленья, которым я надеюсь растопить очаг, чтобы хоть немного обогреться.
- Не трясись, я не собираюсь тебя грабить, - хмыкнул Жеан, пытаясь грубостью прикрыть смущение. – Я принял тебя за другую. Ну, коли уж так вышло, позволь мне помочь тебе дотащить твоё богатство до дому. Идём же!
Бедняжка покорно разжала пальцы. Жеан взвалил вязанку на плечо и вопросительно посмотрел на женщину. Та, донельзя озадаченная, оглядываясь, зашагала по улице, указывая дорогу.
- Как тебя зовут? – спросил Фролло, поравнявшись с ней и пытаясь завязать беседу.
- Жеанна, господин.
- Что?!
- Ох, простите, господин! Так уж меня нарекли при рождении, мне не пришлось выбирать.
Несчастная, не понимая, чем прогневала сурового незнакомца, навязавшегося ей в попутчики, готова была пуститься наутёк, позабыв о дровах. Фролло, почувствовав её настроение, заговорил как можно ласковей:
- Не надо меня бояться. Я не зол, я удивлён. Видишь ли, я… Жеан. Жеан Фролло. Возможно, тебе доводилось слышать моё имя.
Поскольку Жеанна то ли не припоминала, где и при каких обстоятельствах слышала фамилию Фролло, то ли настроилась на молчание, он снова спросил:
- А что же твой муж? Вижу, он спокойно позволяет тебе ходить по улицам в таком положении.
- Мой муж, говорите вы? – кроткие очи гневно блеснули, лицо исказилось гримасой давней обиды. – Мой муж три месяца как умер, оставив меня без гроша за душой и с ребёнком в утробе. Да хоть и будь он жив, его бы нисколько не волновало моё положение. Как и всю вашу породу!
Она съёжилась, вероятно, ожидая удара за непозволительную дерзость. Жеан, прерывисто вздохнув, с сожалением посмотрел на неё.
- Отчего же? Если бы та, которую я ищу, носила моего ребёнка, я бы не разрешил ей таскать тяжести.
- Видно, хоть одной нашей сестре повезло повстречать достойного человека.
Фролло не удержался от саркастической усмешки. Он достойный, нечего сказать! Дальнейший разговор не клеился. В молчании они добрались до жилища Жеанны – жилища, олицетворявшего образ крайней нищеты. Женщина замерла у дверей, не зная, пригласить ли спутника внутрь. Фролло, покосившись на её живот, достал из висевшего на поясе кошелька несколько монет и, не считая, протянул женщине. Та отпрянула, точно увидела скорпиона.
- Ох, нет, господин хороший! Вы и без того много для меня сделали, я не могу это принять!
Перехватив её руку, Фролло насильно вложил деньги в ладонь и сжал пальцы.
- Возьми. Какой толк растапливать очаг, если в доме нечего есть?
Не прощаясь, он двинулся прочь, надеясь до наступления сумерек добраться до Ситэ. За спиной хлопнула дверь: женщина, поражённая тем, что он не воспользовался ни её беспомощностью, ни ситуацией, поспешила отгородиться от него. Жеан не знал, вернётся ли сюда завтра.