Передайте от меня привет Бродвею, когда попадёте на него.
Глава 12. О разочаровании, которое принёс долгожданный дарТриумфальное явление Эсмеральды в компании белой козочки произвело подлинный фурор во Дворе чудес. На цыганку сбегались поглазеть, как на заморскую диковинку, тормошили, щупали, донимали расспросами. Рассказ о её спасении возбуждённо передавался из уст в уста, обещая в будущем совершенно утратить сходство с настоящими событиями, став очередной городской легендой. Впервые на памяти отщепенцев, населявших грязный квартал, застроенный покосившимися ветхими хибарами, бесправная бродяжка одержала верх над королевским правосудием. До сего дня ни один арготинец, схваченный стражей, не возвращался обратно. А Эсмеральда не только чудом избежала виселицы, не просто добилась справедливости – ей удалось обольстить самого судью Фролло, лютого зверя, не ведающего жалости. Уже одно это вызывало к ней живейший интерес.
О том, чтобы с глазу на глаз поговорить с цыганским герцогом, или хоть на минуту остаться одной не могло быть и речи. Девушку насильно подхватили под руки, увлекая к беспорядочно расставленным прямо под открытым небом столам, ломившимся от яств и запотевших кружек с вином. Бродяги, хохоча и толкаясь, занимали свободные места. Во Дворе чудес, словно на ведьминой кухне, бесчинствовала подлинная вакханалия. На площади там и сям горели костры, в закопчённых котлах, водружённых на железные треноги, булькало варево. Вино и брага лились рекой. Расторопный кабатчик без устали поворачивал над горячими угольями вертел с нанизанными на него кусками свиной туши, и капли жира шипели, стекая в очаг.
Клопен Труйльфу, вскочив на бочку, успешно заменявшую ему и трон, и трибуну, громогласно провозгласил, воздевая руки к небесам:
- Братья арготинцы! Египтяне! Галилейцы! Сегодня мы справляем двойной праздник! Наша сестра вырвалась из когтей королевских людоедов! Проклятый фарисей Фролло изгнан из Парижа! Да здравствует справедливость! Да здравствует арго! Пей, ешь, веселись, Двор чудес, нынче твой день! Пусть даже небесам станет жарко!
- Слава, слава! – восторженно завыли бродяги. – Да здравствует красотка Эсмеральда! Долой ублюдка Фролло, чтоб он издох в корчах!
- Провалиться ему со всеми потрохами!
- Пусть пекарь* пырнёт его вилами!
- Да зальёт Вельзевул расплавленный свинец ему в глотку!
- Amen!** – противным голосом затянул тощий, как жердь, малый, вырядившийся в одеяние паломника.
- Долой! Долой! Долой! – дружно скандировали грабители и христарадники, воровки и проститутки, головорезы и калеки, бродяги и цыгане. Воздух сотрясался от бешеного рёва, разбавленного детским плачем и лаем всполошённых псов. Единственный протестующий голос, принадлежавший Эсмеральде, попросту утонул в этом торжествующем кличе, никем не услышанный. Клопен, довольный бурей, вызванной его пламенной речью, по-хозяйски плюхнулся рядом с цыганкой и провозгласил очередную здравицу в её честь.
Эсмеральда сжала виски холодными пальцами. Всю ночь она прометалась на тюфяке в своей келье, ненадолго забываясь сном, едва дождалась утренней службы, молилась Деве Марии: о Жоаннесе Фролло, об отце Клоде, о Квазимодо, о собственном счастье. В нетерпении кружила по келье, не зная, как скоротать то бесконечно тянущееся время, когда последние минуты ожидания превращаются в часы. И вот, наконец, отец Клод вручил ей заветный свиток с королевской печатью. Сердце радостно ухнуло в груди и девушка, вся охваченная восторженным трепетом, не зная, как благодарить священника, в первый миг совсем позабыла о судье. Устыдившись собственной чёрствости, она расспросила у Клода об участи Жеана, после трогательно распрощалась с архидьяконом и Квазимодо, затем, сопровождаемая преданной Джали, как была – в белом облачении послушницы Отель-Дьё, покинула собор. Цыганка быстро, как ветер, бежала по улицам, наслаждаясь волей, возможностью идти, куда душе угодно, не повинуясь ничьим приказам и запретам.
- Как хорошо! – крутилось в голове. – Я свободна!
Никто не посмеет остановить её, сам Шармолю обломает зубы. Свободна! Серые стены больше не давят на неё, неусыпное око правосудия не довлеет над ней. Любая дорога, как прежде, открыта, небо раскинулось над её головой, людской гомон обступил её со всех сторон. Разве может хоть одно сокровище мира сравниться со сладким вкусом воли?
Она думала, что жизнь её, нарушенная ударом кинжала в саду де Гонделорье, сразу вольётся в прежнее русло, но за время заточения совершенно отвыкла от Двора чудес с его населением. Девушке не хватало благоговейной тишины храма, ликующего перезвона колоколов, бесед с отцом Клодом. Очарование первых минут пропало, в клочья разорванное жестокой явью. Свобода свободой, а что делать с ней? Куда идти? Эсмеральду тяготило шумное застолье, пьяные выкрики, богохульства, бесстыдно изрыгаемые арготинцами. Лучше бы сейчас подняться в звонницу к Квазимодо. Или поговорить с отцом Клодом, дабы укрепиться в решении, которое созрело в ней. Или снова стоять на галерее бок о бок с Жеаном, ощутить его объятия, слушать биение его сердца. Она сидела отрешённая, ела без аппетита, даже не пыталась хоть для вида улыбаться.
Бедняжка с ошеломляющей ясностью поняла вдруг, что никогда более не станет своей – ни для арготинцев, ни для цыган. Она, как бусинка, оторвавшаяся от расшитого пояса, выпала из могучего братства бродяг. Разве этого она ждала? Разве о том молила небеса?
Устав от гвалта, Эсмеральда выскользнула из-за стола. Разгорячённые гуляки даже не заметили бегства виновницы торжества. Пьяная оргия выплеснулась за пределы площади, охватив весь Двор чудес – от кабака до последней каморки. Пирующие постепенно выбывали из строя, подкошенные хмелем, но редеющие ряды их непрестанно пополнялись новыми арготинцами, возвращавшимися с промысла. Перебравших товарищей воровская братия поначалу складывала штабелями под столы, а после, когда стихия достигла апогея, на мертвецки пьяных перестали обращать внимание, ступая прямо по их бесчувственным телам. К вечеру квартал осветился огнями факелов, сооружённых из намотанных на палки просмолённых тряпок. Те, кто ещё держался на ногах, нестройными голосами затягивали непристойные песни, никого не стесняясь, тискали распутных девиц. Только хлынувший ночью проливной дождь заставил пирующих разойтись по лачугам, больше напоминавшим крысиные норы, нежели человеческие жилища. Казалось, сами небеса разверзлись, не в силах глядеть на разнузданный шабаш, называемый праздником бродяг.
Войдя в свою комнатку, Эсмеральда плотно прикрыла ставни, что, впрочем, не воспрепятствовало проникновению звуков с улицы. Пошарив в висящем на стене шкапчике, она извлекла свечной огарок, трут и кресало. Немного повозившись, добыла огонь. Со светом в каморке сразу стало уютно и спокойно. Все вещи оказались на своих местах: никто не позарился на её жалкий скарб. Слой пыли, покрывавший каждый предмет, красноречиво говорил о том, что ни один человек не заглядывал в комнатку во время отсутствия хозяйки.
Джали, довольная привычной обстановкой, шумно фыркая, обошла каморку по периметру, а затем улеглась у ног цыганки. Присев на табурет возле стола, Эсмеральда вновь развернула приказ о помиловании, всматриваясь в буквы, которые ни о чём не говорили ей, но заключали в себе великую таинственную силу.
- О! Это простой клочок пергамента, - воскликнула она, - а как дорого стоит!
Этот документ отныне её охранная грамота. Цена ему – жизнь. Её жизнь. И жизнь Жоаннеса Фролло.
Голова кружилась. Картины былого воскресали в памяти одна за другой. Она, пятилетняя девчушка, тайком сбежала в лес, соблазнившись ягодами. Ягод не нашла, но зато встретила тонконогого оленя, пугливо подрагивающего пятнистой шкурой, и протянула ему пучок травы. Животное осторожно принимает угощение мягкими губами, а девочка заливисто смеётся. После приёмная мать сурово отчитывает её, не веря и не желая слышать о лесной встрече.
- Какой ещё олень? Ох, я-то с ног сбилась, разыскивая тебя! А если б ты заблудилась? Если бы тебя разорвали волки?!
Эсмеральда обиженно морщит носик, зная, что никакой волк её не тронет, но не смеет возражать. С той поры она, невзирая на предостережения, безо всякой опаски гуляла по лесам и, что удивительно, ни разу не заплутала в чаще, не столкнулась с хищным зверем.
Вот её табор хочет войти в Реймс, но городская стража плетьми и бранью гонит цыган прочь. Приёмная мать, гортанно крича, протестующе грозит кулаком. Страшная девятихвостая плеть, со свистом рассекая воздух, опускается на её плечо. Располосованный рукав мгновенно окрашивается кровью, а рука повисает вдоль тела. Эсмеральда, дрожа от ужаса, спешит увести мать. В ушах ещё долго звенит:
- Ступайте вон, грязные язычники! Вам только дай стащить, что плохо лежит! Нечистый сотворил вас из головешки, которую вытащил из адского костра!
О, как всё кипит в груди! Как хочется бросить обидчикам вертящиеся на языке дерзкие слова! Но нельзя: навлечёшь беду на весь табор.
Вот она помогает крестьянке выхаживать заболевшую скотину. Женщина в уплату предлагает ей маленького – не крупнее кошки – белоснежного козлёнка. Эсмеральда возится с новой подружкой, которую прозвала Джали, учит всяческим трюкам на потеху публике. У козочки открывается необыкновенный талант и представление с её участием собирает монет не меньше, чем танец. А однажды Джали чуть не разорвали бродячие собаки. По счастью какой-то подмастерье помог ей отогнать псов, но один всё-таки успел укусить козочку, после чего та долго хромала и шарахалась от любой тени.
Цыганка, заменившая ей мать, умерла год назад, её безымянная могила затерялась где-то среди бесчисленных дорог, петляющих по стране. Над холмиком земли, поросшим травой, застыло вечное небо, плывут облака, задувают ветра. Разум, память, порывы, знания, чувства – всё ушло, застыло вечным сном. Скоро время сотрёт и этот холм, уничтожив последнее напоминание о бренной жизни безвестной цыганки.
Свеча давно погасла, а Эсмеральда всё сидела, устремив невидящий взор в полумрак. Случаи давние сменились событиями последних месяцев.
Девушка припомнила бурную встречу, организованную её табору в день входа в Париж. Клопен благосклонно принял чужаков, рассказал о порядках, указал места для промысла, смерил Эсмеральду сальным взглядом хитро прищуренных глаз.
- Право первого поцелуя принадлежит мне!
И прежде, чем цыганка успела увернуться или возмутиться, прижал её к себе и смачно облобызал щёку. Вроде бы в шутку.
А вот она, спасаясь от стражи, вбегает в собор, зная, что преследователям вход туда закрыт, жмётся к стене, стараясь слиться с ней – однако никто не бранит и не гонит её. Вот она, послушно шагая за священником, с любопытством рассматривает убранство храма, пока взгляд её не натыкается на статую миловидной женщины с младенцем на руках.
- Кто это? – с детской непосредственностью указывает цыганка, широко раскрыв глаза от восхищения.
- Святая Мария, Матерь Божья, - отвечает священник.
- Матерь Божья… - эхом повторяет Эсмеральда.
- Открой Ей своё сердце, и Она поможет тебе.
- Как с Ней говорить?
- Встань на колени и молись, как прочие.
Действительно, в соборе полно людей: все стоят на коленях, сложив ладони лодочкой, что-то бормочут под нос, не замечая ничего вокруг. И она молится, впервые в жизни, своими словами, зная, что Бог всё равно услышит её, доверчиво изливая накопившееся на душе, просит помочь её гонимым собратьям. Девушка не привыкла откровенничать, но Ей рассказывает всё. Она – мать, Она – поймёт. Отрешившись от окружающего, захваченная благоговейным порывом, она забыла обо всём на свете. Внезапно ледяной голос врывается в её сознание, вспоров флер забытья.
- Что ты делаешь в соборе?
Девушка вздрагивает, узрев человека в чёрной мантии, и холодеет от страха, осознав, кто перед ней. Преодолев замешательство, она заговаривает с судьёй, видя, как меняется его взгляд, из злобного становясь растерянным. Чувствуя незримую поддержку Богоматери, цыганка переходит в наступление, уже не боясь Фролло: правда не за ним, а за ней. Если бы тогда знать, насколько судьбоносной окажется их встреча!
Эсмеральда петляет по тёмным лабиринтам Ситэ, спасаясь от преследующего её горбатого чудовища. Он проворен, невзирая на хромоту, он хорошо знает эти улицы, он настигает её. Споткнувшись, она кричит, не надеясь на помощь, но всадник в расшитом золотом мундире появляется неведомо откуда. Впервые за неё вступился аристократ, офицер; сердечко её замирает от восхищения, смешанного с благодарностью. Мимолётное воспоминание о Фебе уже ничего не всколыхнуло в ней. Тогда, казалось, любила его больше самой жизни, а он отвечал тем же. Разумеется, она не питала смелых надежд: разве пристало дворянину брать в жёны уличную плясунью? Достаточно уж того, что она станет танцевать для него, хоть на час украдёт у знатной невесты, подарит девичье целомудрие. Жестокая, она совсем не подумала, каково пришлось гордой красавице де Гонделорье. Сполна отлились цыганке слёзы Флёр-де-Лис!
Эсмеральда представила Жеана Фролло: его горящие вожделением глаза, дрожащий от волнения голос, обжигающие поцелуи, хватку цепких пальцев, его руки, торопливо шарящие по её телу – но даже безобразная сцена в камере Турнель не вызвала прежнего отвращения.
Джали, заблеяв, ткнулась мохнатой мордой в колени хозяйки. Эсмеральда, на миг очнувшись, обняла бессловесную подружку и снова замерла. Если бы кто-нибудь заглянул в маленькую комнатку, то, вне всяких сомнений, подивился бы трогательному зрелищу: девушка, сидя в обнимку с козочкой, что-то нашёптывала ей. Но ещё больше поразило бы нечаянного зрителя имя, сорвавшееся с губ Эсмеральды:
- Жеан…
Если накануне Двор чудес напоминал дьявольский шабаш, то поутру он являл собою нечто среднее между послебатальным полотном и покинутым лагерем кочевников. Квартал как будто вымер: одни отсыпались, другие занимались обычным ремеслом на улицах: просили подаяния, выставляя напоказ фальшивые язвы, срезали кошельки или наблюдали за домами зажиточных горожан, чтобы наведаться туда по темноте. Эсмеральда, скорчив гримаску, оглядела остатки пиршества, втоптанные в грязь головни, осколки битой посуды, заново ощутив собственную чуждость в мире бродяг. Пёстрое платье, сменившее белый наряд послушницы, не приблизило свою владелицу к прежним друзьям – если облик цыганки не представлял столь резкого контраста с ужасающей картиной нищеты и порока, то душа её не желала мириться с царящими здесь порядками. Неведомая сила гнала девушку прочь от места, куда она жаждала вернуться, зазывая туда, откуда она стремилась сбежать. Поманив козочку, цыганка направилась в Ситэ: собор Парижской Богоматери, ставший ей домом на целый месяц, притягивал её, словно гигантский магнит.
К вечеру она вернулась, не заработав ни единого су, уставшая, но умиротворённая. Отказавшись от предложенной ей пищи, цыганка вместе с козочкой скрылась в каморке. Назавтра всё повторилось. То же произошло и на третий день: Эсмеральда, уйдя утром, вернулась вечером, не рассказывая о том, где была. На четвёртый день девушка несла в руках узелок, чему никто не придал значения, решив, что она взяла обычный реквизит, необходимый для представления. Однако ни на Гревской, ни на Соборной площадях, прежде служивших ареной для выступлений плясуньи, цыганка не задержалась. Тем не менее от бродяг, знающих всё, что творится в Париже, не укрылась конечная цель её отлучек. Король алтынный, восседающий на своём импровизированном троне, в сердцах ударил кулаком по колену, когда подданные донесли ему о походах Эсмеральды в собор.
- Проклятье! Неужто хряки*** решили переманить девчонку? Чёрта с два я позволю им задурить ей голову, чтоб превратить в монашенку. Не будь я Клопен Труйльфу, если сегодня же не задам ей встряску! Эй, Жак, Гийом! – два оборванца чинно вытянулись, внимая вожаку. – Когда Эсмеральда вернётся, глаз с неё не спускайте! Головой ответите, если ей удастся улизнуть. Клянусь своей требухой, я вышибу из неё блажь!
Угрозу он не претворил в жизнь по простой причине: вечером Эсмеральда не пришла. Не появилась она и утром. Комнатка её пустовала, вещи остались нетронутыми – в том мог убедиться всякий, поскольку дверь цыганка оставила незапертой. Исчезла разве что одежда, да некоторые женские мелочи вроде гребней и лент. Маршрут Эсмеральды сложился из обрывочных рассказов уличных мальчишек, этих своеобразных глаз и ушей Парижа. Утром пятого дня цыганка, переночевав в соборе Парижской Богоматери, в сопровождении козочки и с узелком за плечом ушла из города через ворота Сент-Оноре. Дальнейшие следы её затерялись для обитателей Двора чудес.
* Пекарь (жарг.) - дьявол
** Amen (лат.) - Аминь
*** Хряки (жарг.) - священники
Глава 13. ВоссоединениеНастала пора рассказать, что случилось с Жеаном Фролло после возвращения в Мулен. Первую ночь, возможно, одну из самых страшных в своей жизни, он провёл без сна, скорчившись в рассохшемся кресле, уставившись в чёрное горнило очага. Старый дом погрузился во тьму. Снаружи хлестал ливень, ветер завывал в трубе, хлопал сорванным с петли ставнем. Жеан невольно забеспокоился о цыганке – как-то она, не застала ли её непогодь где-нибудь в дороге. Текли томительные часы - изгнанник всё так же сидел, изредка встряхиваясь, жило в нём, казалось, одно сердце, монотонно отстукивающее удары.
В таком положении его застала матушка Фантина, которая, преодолев страх, наведалась поутру в господский дом. Мельничиха сперва подумала, будто он спит, и хотела потихоньку уйти, но Фролло неожиданно поднял голову, безучастно посмотрев на посмевшую нарушить его уединение. Старуха охнула, встретив угасший взгляд красных от утомления и бессонницы глаз, очерченных тенями, взгляд, полный невыразимой скорби. Ни единой живой искры не светилось в них – давно потухший костёр с остывшей седой золой. Фантина немало перевидала на своём веку горя, а всё-таки не могла припомнить, чтоб кто-то так смотрел. Наверное – решила она – господин переживает собственное падение. Легко ли влиятельнейшему из вельмож Франции, познав сладкий вкус неограниченной власти, в одночасье превратиться во владыку жалкой деревушки?
- Что тебе? – спросил Фролло, не испытывая ни малейшего интереса, просто чтобы нарушить тишину.
- Пришла справиться, не требуется ли вам чего, - с поклоном ответила мельничиха, сложив поверх исстиранного передника натруженные руки.
- Мне ничего не нужно, - мотнул головой Жеан. - Ступай.
- Жанно! - ласково позвала кормилица, набравшись смелости. – Жанно, нельзя так, мальчик мой! Надо поесть и хоть немного отдохнуть. Не терзайся, наш государь милостив, он…
- При чём здесь государь?! – вскинулся Фролло, раздув тонкие ноздри. И снова склонил голову на грудь.
Но всё-таки заставил себя съесть ржаную лепёшку, запив её водой, и на несколько часов забылся тяжёлой дрёмой. Проснулся он, когда солнце перевалило за полдень. Как и прежде, ничего не хотелось, мучительная тоска засела в нём, как заноза, и с этим срочно требовалось что-нибудь делать. Нужно было для начала хотя бы выйти к людям. Не вечно же, в самом деле, сидеть затворником! Снежок, не страдавший, в отличие от хозяина, отсутствием аппетита, надсадно мяучил. Вздохнув, Фролло поплёлся в дом мельника. Матушка Фантина, Марта – её невестка - и младшие внуки пололи грядки в огороде. При появлении Жеана они, как по команде, бросили все дела и дружно поклонились. Вид этого раз и навсегда усвоенного повиновения, долженствующий, казалось, бальзамом окропить пострадавшее самолюбие Жоаннеса де Молендино, вызвал жгучую досаду. Хоть в Париже, хоть в своей вотчине – всё одно, он пугало для простого люда. Пусть ещё эта женщина с детьми, но матушка Фантина?! Ведь он ей почти как сын! Фролло приказал отставить впредь лишние церемонии и попросил кормилицу обращаться к нему так, как она звала его в детстве и утром, в хозяйском доме.
- Жанно? – недоверчиво произнесла старуха. Крестьяне смотрели на него со смесью удивления и испуга, явно не понимая, чего от них хотят. Предстояло потратить немало усилий, чтобы преодолеть вековечную стену этой забитой покорности.
- Именно, - согласился Жеан и перешёл к делу, которое привело его сюда. - Матушка Фантина, не будет ли плошки молока для моего кота?
Пропитание для Снежка тут же выделили. Вслед за этим Фролло изложил вторую просьбу, прозвучавшую, скорее, как требование, изрядно огорошив добросердечную старуху. Жеан, в последний раз державший в руках метлу во времена учёбы в Торши, изъявил желание помочь по хозяйству. Бедная мельничиха, чьё незыблемое представление о взаимоотношениях между слугой и господином дважды пошатнулось, всплеснула руками:
- Разве дворянину пристало заниматься чёрной работой?
Упрямец настоял на своём, надеясь в трудах праведных отвлечься от мыслей об Эсмеральде. Чего уж легче? Справится. Натаскать воды или набрать хвороста не Бог весть какая премудрость. Непривычный к тяжёлой работе Фролло, с присущей ему дотошностью, взялся осваивать новые навыки. Однако, принявшись за дело, он едва не пожалел о поспешно принятом решении. Колодезный ворот поворачивался с громадным трудом, полные вёдра оттягивали руки, вода выплёскивалась прямо на ноги, неумело стянутая вязанка норовила рассыпаться. Ладони быстро покрылись кровавыми волдырями, всё тело ломило, мышцы болели, но Жеан, отринув соблазн всё бросить, самоотверженно тянул лямку. Ибо истинный Фролло никогда не пасует перед трудностями. Средство, выбранное им, возымело-таки свои плоды: на душе сделалось легче, а желудок, не считаясь с хандрой, потребовал еды.
Горячая пища на крестьянский стол попадала нечасто – её попросту не на чем было варить. Хворост экономили, а поленья, даже сырые, считались практически дефицитом, крестьянам вовсе недоступным. Простой народ не имел права срубать деревья и охотиться в лесах. Порубщиков, дерзнувших посягнуть на господские угодья, при поимке без суда вешали на месте или приматывали за кишки к дереву в назидание другим. В родовом поместье Жоаннес Фролло завёл иные порядки. Увидев, как Марта готовит луковый суп, бросая нарезанные овощи в холодную воду, он, испытав вдруг укор совести, на общей сходке разрешил жителям Мулена рубить дрова и ловить дичь в пределах своих владений.
Вечерами, едва добравшись до постели, Жеан засыпал, стоило сомкнуть веки. Поначалу цыганка не беспокоила его, а на четвёртую ночь приснилась опять. Видение было так ярко, так правдоподобно, что он, толком не проснувшись, с сомнением провёл рукой по смятой простыни, пытаясь обнаружить следы недавнего присутствия девушки.
- Что ещё мне сделать, чтобы позабыть тебя? – обессилено вопросил он пустоту.
В этот день бывший судья решил наведаться на мельницу, где здоровяк Анри, шириной плеч приятно напоминавший Квазимодо, играючи носил тяжёлые мешки, где скрипели жернова, перетирая зерно, и плясали пылинки в солнечном луче. Насмотревшись на мельника и его помощников, Жеан лёг в траву, как в детстве. Шумели вращаемые ветром мельничные крылья. Высоко в небе, невесомо паря в воздушном потоке, самозабвенно заливался жаворонок. Фролло не заметил, как задремал, убаюканный его трелями. Пробудился он от того, что кто-то, шаля, щекотал травинкой его лицо. Жеан чихнул. Раздался заливистый девичий смех, чистотой схожий со звоном серебряного колокольчика. Так умела смеяться только одна девушка. Ошарашенный, он открыл глаза: над ним склонилась улыбающаяся Эсмеральда. Фролло подскочил, словно его подбросила невидимая пружина – девушка не исчезла. Он схватил её за руку – рука оказалась живой, тёплой, материальной.
- Боже правый! Если я сплю, то желаю никогда не просыпаться, – воскликнул он. – Неужели это действительно ты? Какие ангелы привели тебя сюда?
- Я не смогла без тебя, - просто ответила она. – Отец Клод рассказал мне, как найти Мулен и я, не теряя ни минуты, отправилась в путь. Я пришла. Ты не прогонишь меня?
Он прижал девушку к груди, запустил ладонь в волосы, нежно перебирая шелковистые пряди, зажмурившись, благоговейно дрожа, припал к её губам как к священному сосуду – и на сей раз она ответила ему. Упиваясь радостью воссоединения, они словно позабыли об окружающем, нисколько не смущаясь того, что их могли увидеть работники с мельницы.
- Моя владычица, моя Эсмеральда, - жарко шептал он, страшась разжать объятия. – Никто не отнимет тебя у меня, никогда. Я никуда не отпущу тебя.
Цыганка протестующе упёрлась ладошками в его грудь, прерывая сбивчивую тираду.
- Жеан, погоди, я должна тебе сказать нечто важное.
- Важное? – насторожился мужчина.
- Я приняла твою веру. Отец Клод крестил меня.
- Ты? Правда? - просиял он. - Как чудесно! Что же сподвигло тебя?
Её личико преисполнилось искренней одухотворённостью.
- Две причины. Пока я жила в соборе, я многое открыла для себя, многое узнала от твоего брата, в тяжкую минуту получила поддержку Девы Марии. Я прониклась христианской верой и хочу жить в ней.
- А вторая причина? – напрягся Фролло.
- Боюсь, ты высмеешь меня… - стушевалась девушка, опустив очи долу.
- Нет, клянусь душой, я безропотно приму всё, что бы ты ни сказала!
- Хорошо. Я… Я подумала, что никакие препятствия не должны стоять между нами.
Жеан не сразу осознал смысл этих слов, а когда понял, его захлестнула волна такого бескрайнего обожания, что, предложи кто-нибудь ему несметные богатства царя Соломона в обмен на этот миг, он с возмущением отказался бы от подобной сделки.
- Воистину, сегодня самый прекрасный день в моей жизни! Я полагал себя жалким узником, обречённым на вечный мрак, а ты вернула меня к свету. Мой светоч, моя Эсмеральда! Знаю, дитя, я грешен, я не заслужил ни твоей любви, ни того счастья, которое ты даришь мне, но я должен сказать тебе. Ты согласна стать моей женой? Подумай, я не тороплю с ответом. Нужен ли тебе опальный полунищий дворянин с дурным норовом?
- Я давно всё обдумала. Я согласна. Но помни, ты берёшь в жёны неграмотную безродную бродяжку, не умеющую вести хозяйство.
Фролло ещё крепче обнял девушку.
- Какое это имеет значение? Мы всё преодолеем, всё постигнем, я стану учить тебя грамоте, а красотой ты затмишь любую представительницу знатной фамилии. О, как я люблю тебя! Я не знаю слов, способных выразить мою любовь.
- И я тебя люблю! – улыбнулась цыганка. – Должно быть, давно полюбила, но сама не понимала этого. Я буду твоей женой, хорошей женой, мы славно заживём, я выучусь всему, что потребуется.
Опомнившись, они увидели, что так и сидят в траве возле мельницы.
- Пойдём, - позвал Фролло, - я покажу тебе наш дом.
Жилище из замшелого камня, ещё вчера казавшееся ему тёмной конурой, кельей отшельника, совершенно преобразилось, когда он, гордый и довольный, привёл в него ту, что согласилась стать его женой. Неухоженный сад превратился в подлинно райский уголок, стоило там появиться Эсмеральде. Великолепнейший сад Дедала, подаренный королём придворному медику, померк перед этим запущенным клочком земли, заросшим полудикими яблонями. Счастье, к тому же обоюдное, имеет свойство преображать всё вокруг, заставляя самые неприглядные картины играть новыми красками, сглаживая недостатки и приумножая достоинства.
- Как здесь хорошо! – воскликнула цыганка. – Я именно так представляла Мулен по твоим рассказам.
И вдруг сорвалась с места с заразительным смехом.
- Догоняй!
Фролло застыл, как вкопанный. Он не умел играть и не знал, как быть. Ему очень хотелось пуститься с девушкой взапуски по саду, но выработавшаяся с годами сдержанность брала верх. Он метался, словно бы стесняясь, пытаясь разорвать незримые путы, удерживающие его, желая и не смея сделать решающий шаг, принять её игру.
- Что же ты? Догони меня! – снова позвала Эсмеральда.
Фролло дрогнул. Один неуверенный шаг, другой – невидимая цепь натянулась до предела, но удержать уже не могла. В несколько прыжков он настиг хохочущую Эсмеральду, обхватил за плечи, прижал к себе, ощущая знакомое волнение, увлёк её, ничуть не сопротивлявшуюся, на траву, впился долгим жадным поцелуем. Над ними шумели кроны яблонь, качались бубенчики горечавки. Стрекотали кузнечики, дурманяще пахло травами и прогретой солнцем землёй. Было и сладко, и щекотно, и боязно, и холодело в животе, и хотелось чего-то неведомого. Эсмеральда вздрогнула, когда мужчина, не прерывая поцелуя, коснулся дрожащими пальцами её груди. Он тут же отстранился, приподнялся на локтях, растерянно глядя на неё.
- Ты не хочешь меня? Не бойся, я не трону тебя, если ты не хочешь.
- Я хочу, я вся твоя, возьми меня, - призвала она, обняв руками его шею.
Жеан пребывал на седьмом небе от счастья. Свершилось то, о чём он мечтал, что прежде являлось лишь во снах: девушка, приворожившая его, лежала в его объятиях, он целовал и ласкал её, повинуясь пробудившейся в нём чувственности, замирал от восхищения, исследуя её трепещущее от наслаждения тело. Он и предположить не мог, что удовольствие быть с женщиной, которое он когда-то считал постыдным и греховным, на самом деле столь прекрасно! Эсмеральда несмело отвечала ему, её прикосновения пьянили, возбуждали жажду обладания. Фролло, сдерживая себя, старался двигаться бережно и осторожно, стремясь сполна вознаградить её за невинность, которую она подарила ему. Он тонул в её широко распахнутых глазах, ловил стоны, срывавшиеся с её губ, и не существовало во всём свете человека счастливее его.
Горлица и коршун принадлежали друг другу полностью, без остатка. Небо и деревья сохранили тайну их любви.
Матушку Фантину заинтриговало появление в деревне молодой цыганки с белой козочкой. Девушка разыскивала не кого-нибудь, а самого господина Фролло дю Мулен. Словоохотливая мельничиха тут же поведала ей, где найти Жеана, предложила присмотреть за узелком и козочкой. Цыганка, поблагодарив, устремилась на мельницу, а старуха, пустив козочку пастись возле изгороди, всё гадала, что привело сюда прехорошенькую цыганочку, не побоявшуюся путешествовать в одиночку. Уж не по ней ли горевал Жанно? Правильно ли она поступила, приветив цыганку? Тем временем дети уже окружили Джали, с готовностью демонстрирующую маленьким зрителям свои многочисленные умения.
- Смотри, бабушка, смотри, - визжала от восторга пятилетняя Жислена, - она ходит как человек!
- Эй, попляши! – вторил ей старший брат, Франсин. – Давай, ещё!
По его мнению, никакая коза, пусть даже учёная, не могла сравниться с вороным конём господина Фролло, но он хлопал в ладоши вместе со всеми. Старая мельничиха хотела было отогнать детей, но махнула рукой: пускай забавляются.
Жеан и цыганка пришли, держась за руки, с пунцовыми щеками, утомлённые и довольные.
- Матушка Фантина, познакомься, - торжественно объявил Жеан, не сводя с девушки сияющего взора. – Это Эсмеральда, моя жена.
ПослесловиеНаша история подошла к завершению. Осталось лишь сказать несколько слов о том, как сложилась дальнейшая судьба героев, прежде чем распрощаться с ними.
Клод Фролло по-прежнему служил в соборе Парижской Богоматери, снискав славу добродетельного пастыря. Раз в месяц он получал послания от брата, где после чётких каллиграфических строк обязательно следовала приписка, сделанная пляшущим неустановившимся почерком. Изредка он сам навещал Жеана в деревушке Мулен, всякий раз – в сопровождении странного коренастого человека, прячущего лицо под низко надвинутым капюшоном.
Человеком этим, как вы, несомненно, догадались, был Квазимодо, глухой звонарь. Он так же жил в звоннице, почти не показываясь на улице. Неугомонные кумушки с острыми языками судачили о горбатом одноглазом дьяволе, некогда укрывшем ведьму в божьем храме. Бедолага, зная об этих пересудах, всё сносил со стоическим спокойствием. Только иногда он, видимо, задумавшись, останавливался на ходу и горестно вздыхал. О чём? Эту тайну, вероятно, знали лишь колокола собора Парижской Богоматери.
Феб де Шатопер всё-таки женился на Флёр-де-Лис. Трудно сказать, выиграл ли бравый капитан от этого брака. Молодая жена вкупе с деловитой матушкой держала супруга в ежовых рукавицах, так что тому пришлось позабыть о походах по кабакам и прочим увеселительным заведениям. Поначалу Феб прибегал к различным уловкам, обманывая женскую бдительность, но со временем смирился, что благоприятно сказалось не только на его внешнем облике, но и на военной карьере. В положенный срок у де Шатоперов родился сын.
Король Людовик XI, тяжело больной, до последних дней оставался на государственном посту, под защитой шотландской гвардии, опасаясь за свою власть и не бросая попыток исцелиться. Он жертвовал огромные суммы церквям и монастырям, окружил себя астрологами, обращался к лучшим лекарям. Смерть, которой он так боялся, настигла его спустя год после описанных здесь событий, 30 августа 1483, в его любимом Плесси-ле-Тур. На престол вступил его малолетний сын под регентством старшей сестры, Анны де Божё. Начало нового царствования ознаменовалось восстанием крупных феодалов, продолжавшимся три года и получившим название Безумной войны.
Оливье ле Дэн, обретя множество врагов, ненадолго пережил своего покровителя. В августе того же 1483 года он был арестован и заключён в тюрьму Консьержери, а в следующем году повешен на Монфоконе.
Клопен Труйльфу безраздельно правил арготинцами, пока пика солдата ночного дозора не положила конец его бурной, но беспутной жизни. Место безвременно почившего короля Алтынного тотчас же занял преемник.
Жеан Фролло и Эсмеральда, получившая при крещении имя Агнесса, вскоре обвенчались. Обосновавшись в Мулене, они жили в любви и согласии, довольствуясь скромным достатком, держали коня, кота и козу, проделывающую всяческие фокусы на радость деревенским ребятишкам. Мало кто признал бы в Жеане прежнего сурового судью, наводившего ужас на парижан. Может быть, любовь смягчила его чёрствый характер, может быть, сам он, умудрённый опытом, старался обуздывать его, но одно можно утверждать с уверенностью: уличная плясунья научила некогда спесивого аристократа смирению, доверию и милосердию. С некоторых пор им пришлось осваивать не только роль мужа и жены, но и постигать обязанности родителей.
Они оба нашли то, что искали.
О том, чтобы с глазу на глаз поговорить с цыганским герцогом, или хоть на минуту остаться одной не могло быть и речи. Девушку насильно подхватили под руки, увлекая к беспорядочно расставленным прямо под открытым небом столам, ломившимся от яств и запотевших кружек с вином. Бродяги, хохоча и толкаясь, занимали свободные места. Во Дворе чудес, словно на ведьминой кухне, бесчинствовала подлинная вакханалия. На площади там и сям горели костры, в закопчённых котлах, водружённых на железные треноги, булькало варево. Вино и брага лились рекой. Расторопный кабатчик без устали поворачивал над горячими угольями вертел с нанизанными на него кусками свиной туши, и капли жира шипели, стекая в очаг.
Клопен Труйльфу, вскочив на бочку, успешно заменявшую ему и трон, и трибуну, громогласно провозгласил, воздевая руки к небесам:
- Братья арготинцы! Египтяне! Галилейцы! Сегодня мы справляем двойной праздник! Наша сестра вырвалась из когтей королевских людоедов! Проклятый фарисей Фролло изгнан из Парижа! Да здравствует справедливость! Да здравствует арго! Пей, ешь, веселись, Двор чудес, нынче твой день! Пусть даже небесам станет жарко!
- Слава, слава! – восторженно завыли бродяги. – Да здравствует красотка Эсмеральда! Долой ублюдка Фролло, чтоб он издох в корчах!
- Провалиться ему со всеми потрохами!
- Пусть пекарь* пырнёт его вилами!
- Да зальёт Вельзевул расплавленный свинец ему в глотку!
- Amen!** – противным голосом затянул тощий, как жердь, малый, вырядившийся в одеяние паломника.
- Долой! Долой! Долой! – дружно скандировали грабители и христарадники, воровки и проститутки, головорезы и калеки, бродяги и цыгане. Воздух сотрясался от бешеного рёва, разбавленного детским плачем и лаем всполошённых псов. Единственный протестующий голос, принадлежавший Эсмеральде, попросту утонул в этом торжествующем кличе, никем не услышанный. Клопен, довольный бурей, вызванной его пламенной речью, по-хозяйски плюхнулся рядом с цыганкой и провозгласил очередную здравицу в её честь.
Эсмеральда сжала виски холодными пальцами. Всю ночь она прометалась на тюфяке в своей келье, ненадолго забываясь сном, едва дождалась утренней службы, молилась Деве Марии: о Жоаннесе Фролло, об отце Клоде, о Квазимодо, о собственном счастье. В нетерпении кружила по келье, не зная, как скоротать то бесконечно тянущееся время, когда последние минуты ожидания превращаются в часы. И вот, наконец, отец Клод вручил ей заветный свиток с королевской печатью. Сердце радостно ухнуло в груди и девушка, вся охваченная восторженным трепетом, не зная, как благодарить священника, в первый миг совсем позабыла о судье. Устыдившись собственной чёрствости, она расспросила у Клода об участи Жеана, после трогательно распрощалась с архидьяконом и Квазимодо, затем, сопровождаемая преданной Джали, как была – в белом облачении послушницы Отель-Дьё, покинула собор. Цыганка быстро, как ветер, бежала по улицам, наслаждаясь волей, возможностью идти, куда душе угодно, не повинуясь ничьим приказам и запретам.
- Как хорошо! – крутилось в голове. – Я свободна!
Никто не посмеет остановить её, сам Шармолю обломает зубы. Свободна! Серые стены больше не давят на неё, неусыпное око правосудия не довлеет над ней. Любая дорога, как прежде, открыта, небо раскинулось над её головой, людской гомон обступил её со всех сторон. Разве может хоть одно сокровище мира сравниться со сладким вкусом воли?
Она думала, что жизнь её, нарушенная ударом кинжала в саду де Гонделорье, сразу вольётся в прежнее русло, но за время заточения совершенно отвыкла от Двора чудес с его населением. Девушке не хватало благоговейной тишины храма, ликующего перезвона колоколов, бесед с отцом Клодом. Очарование первых минут пропало, в клочья разорванное жестокой явью. Свобода свободой, а что делать с ней? Куда идти? Эсмеральду тяготило шумное застолье, пьяные выкрики, богохульства, бесстыдно изрыгаемые арготинцами. Лучше бы сейчас подняться в звонницу к Квазимодо. Или поговорить с отцом Клодом, дабы укрепиться в решении, которое созрело в ней. Или снова стоять на галерее бок о бок с Жеаном, ощутить его объятия, слушать биение его сердца. Она сидела отрешённая, ела без аппетита, даже не пыталась хоть для вида улыбаться.
Бедняжка с ошеломляющей ясностью поняла вдруг, что никогда более не станет своей – ни для арготинцев, ни для цыган. Она, как бусинка, оторвавшаяся от расшитого пояса, выпала из могучего братства бродяг. Разве этого она ждала? Разве о том молила небеса?
Устав от гвалта, Эсмеральда выскользнула из-за стола. Разгорячённые гуляки даже не заметили бегства виновницы торжества. Пьяная оргия выплеснулась за пределы площади, охватив весь Двор чудес – от кабака до последней каморки. Пирующие постепенно выбывали из строя, подкошенные хмелем, но редеющие ряды их непрестанно пополнялись новыми арготинцами, возвращавшимися с промысла. Перебравших товарищей воровская братия поначалу складывала штабелями под столы, а после, когда стихия достигла апогея, на мертвецки пьяных перестали обращать внимание, ступая прямо по их бесчувственным телам. К вечеру квартал осветился огнями факелов, сооружённых из намотанных на палки просмолённых тряпок. Те, кто ещё держался на ногах, нестройными голосами затягивали непристойные песни, никого не стесняясь, тискали распутных девиц. Только хлынувший ночью проливной дождь заставил пирующих разойтись по лачугам, больше напоминавшим крысиные норы, нежели человеческие жилища. Казалось, сами небеса разверзлись, не в силах глядеть на разнузданный шабаш, называемый праздником бродяг.
Войдя в свою комнатку, Эсмеральда плотно прикрыла ставни, что, впрочем, не воспрепятствовало проникновению звуков с улицы. Пошарив в висящем на стене шкапчике, она извлекла свечной огарок, трут и кресало. Немного повозившись, добыла огонь. Со светом в каморке сразу стало уютно и спокойно. Все вещи оказались на своих местах: никто не позарился на её жалкий скарб. Слой пыли, покрывавший каждый предмет, красноречиво говорил о том, что ни один человек не заглядывал в комнатку во время отсутствия хозяйки.
Джали, довольная привычной обстановкой, шумно фыркая, обошла каморку по периметру, а затем улеглась у ног цыганки. Присев на табурет возле стола, Эсмеральда вновь развернула приказ о помиловании, всматриваясь в буквы, которые ни о чём не говорили ей, но заключали в себе великую таинственную силу.
- О! Это простой клочок пергамента, - воскликнула она, - а как дорого стоит!
Этот документ отныне её охранная грамота. Цена ему – жизнь. Её жизнь. И жизнь Жоаннеса Фролло.
Голова кружилась. Картины былого воскресали в памяти одна за другой. Она, пятилетняя девчушка, тайком сбежала в лес, соблазнившись ягодами. Ягод не нашла, но зато встретила тонконогого оленя, пугливо подрагивающего пятнистой шкурой, и протянула ему пучок травы. Животное осторожно принимает угощение мягкими губами, а девочка заливисто смеётся. После приёмная мать сурово отчитывает её, не веря и не желая слышать о лесной встрече.
- Какой ещё олень? Ох, я-то с ног сбилась, разыскивая тебя! А если б ты заблудилась? Если бы тебя разорвали волки?!
Эсмеральда обиженно морщит носик, зная, что никакой волк её не тронет, но не смеет возражать. С той поры она, невзирая на предостережения, безо всякой опаски гуляла по лесам и, что удивительно, ни разу не заплутала в чаще, не столкнулась с хищным зверем.
Вот её табор хочет войти в Реймс, но городская стража плетьми и бранью гонит цыган прочь. Приёмная мать, гортанно крича, протестующе грозит кулаком. Страшная девятихвостая плеть, со свистом рассекая воздух, опускается на её плечо. Располосованный рукав мгновенно окрашивается кровью, а рука повисает вдоль тела. Эсмеральда, дрожа от ужаса, спешит увести мать. В ушах ещё долго звенит:
- Ступайте вон, грязные язычники! Вам только дай стащить, что плохо лежит! Нечистый сотворил вас из головешки, которую вытащил из адского костра!
О, как всё кипит в груди! Как хочется бросить обидчикам вертящиеся на языке дерзкие слова! Но нельзя: навлечёшь беду на весь табор.
Вот она помогает крестьянке выхаживать заболевшую скотину. Женщина в уплату предлагает ей маленького – не крупнее кошки – белоснежного козлёнка. Эсмеральда возится с новой подружкой, которую прозвала Джали, учит всяческим трюкам на потеху публике. У козочки открывается необыкновенный талант и представление с её участием собирает монет не меньше, чем танец. А однажды Джали чуть не разорвали бродячие собаки. По счастью какой-то подмастерье помог ей отогнать псов, но один всё-таки успел укусить козочку, после чего та долго хромала и шарахалась от любой тени.
Цыганка, заменившая ей мать, умерла год назад, её безымянная могила затерялась где-то среди бесчисленных дорог, петляющих по стране. Над холмиком земли, поросшим травой, застыло вечное небо, плывут облака, задувают ветра. Разум, память, порывы, знания, чувства – всё ушло, застыло вечным сном. Скоро время сотрёт и этот холм, уничтожив последнее напоминание о бренной жизни безвестной цыганки.
Свеча давно погасла, а Эсмеральда всё сидела, устремив невидящий взор в полумрак. Случаи давние сменились событиями последних месяцев.
Девушка припомнила бурную встречу, организованную её табору в день входа в Париж. Клопен благосклонно принял чужаков, рассказал о порядках, указал места для промысла, смерил Эсмеральду сальным взглядом хитро прищуренных глаз.
- Право первого поцелуя принадлежит мне!
И прежде, чем цыганка успела увернуться или возмутиться, прижал её к себе и смачно облобызал щёку. Вроде бы в шутку.
А вот она, спасаясь от стражи, вбегает в собор, зная, что преследователям вход туда закрыт, жмётся к стене, стараясь слиться с ней – однако никто не бранит и не гонит её. Вот она, послушно шагая за священником, с любопытством рассматривает убранство храма, пока взгляд её не натыкается на статую миловидной женщины с младенцем на руках.
- Кто это? – с детской непосредственностью указывает цыганка, широко раскрыв глаза от восхищения.
- Святая Мария, Матерь Божья, - отвечает священник.
- Матерь Божья… - эхом повторяет Эсмеральда.
- Открой Ей своё сердце, и Она поможет тебе.
- Как с Ней говорить?
- Встань на колени и молись, как прочие.
Действительно, в соборе полно людей: все стоят на коленях, сложив ладони лодочкой, что-то бормочут под нос, не замечая ничего вокруг. И она молится, впервые в жизни, своими словами, зная, что Бог всё равно услышит её, доверчиво изливая накопившееся на душе, просит помочь её гонимым собратьям. Девушка не привыкла откровенничать, но Ей рассказывает всё. Она – мать, Она – поймёт. Отрешившись от окружающего, захваченная благоговейным порывом, она забыла обо всём на свете. Внезапно ледяной голос врывается в её сознание, вспоров флер забытья.
- Что ты делаешь в соборе?
Девушка вздрагивает, узрев человека в чёрной мантии, и холодеет от страха, осознав, кто перед ней. Преодолев замешательство, она заговаривает с судьёй, видя, как меняется его взгляд, из злобного становясь растерянным. Чувствуя незримую поддержку Богоматери, цыганка переходит в наступление, уже не боясь Фролло: правда не за ним, а за ней. Если бы тогда знать, насколько судьбоносной окажется их встреча!
Эсмеральда петляет по тёмным лабиринтам Ситэ, спасаясь от преследующего её горбатого чудовища. Он проворен, невзирая на хромоту, он хорошо знает эти улицы, он настигает её. Споткнувшись, она кричит, не надеясь на помощь, но всадник в расшитом золотом мундире появляется неведомо откуда. Впервые за неё вступился аристократ, офицер; сердечко её замирает от восхищения, смешанного с благодарностью. Мимолётное воспоминание о Фебе уже ничего не всколыхнуло в ней. Тогда, казалось, любила его больше самой жизни, а он отвечал тем же. Разумеется, она не питала смелых надежд: разве пристало дворянину брать в жёны уличную плясунью? Достаточно уж того, что она станет танцевать для него, хоть на час украдёт у знатной невесты, подарит девичье целомудрие. Жестокая, она совсем не подумала, каково пришлось гордой красавице де Гонделорье. Сполна отлились цыганке слёзы Флёр-де-Лис!
Эсмеральда представила Жеана Фролло: его горящие вожделением глаза, дрожащий от волнения голос, обжигающие поцелуи, хватку цепких пальцев, его руки, торопливо шарящие по её телу – но даже безобразная сцена в камере Турнель не вызвала прежнего отвращения.
Джали, заблеяв, ткнулась мохнатой мордой в колени хозяйки. Эсмеральда, на миг очнувшись, обняла бессловесную подружку и снова замерла. Если бы кто-нибудь заглянул в маленькую комнатку, то, вне всяких сомнений, подивился бы трогательному зрелищу: девушка, сидя в обнимку с козочкой, что-то нашёптывала ей. Но ещё больше поразило бы нечаянного зрителя имя, сорвавшееся с губ Эсмеральды:
- Жеан…
Если накануне Двор чудес напоминал дьявольский шабаш, то поутру он являл собою нечто среднее между послебатальным полотном и покинутым лагерем кочевников. Квартал как будто вымер: одни отсыпались, другие занимались обычным ремеслом на улицах: просили подаяния, выставляя напоказ фальшивые язвы, срезали кошельки или наблюдали за домами зажиточных горожан, чтобы наведаться туда по темноте. Эсмеральда, скорчив гримаску, оглядела остатки пиршества, втоптанные в грязь головни, осколки битой посуды, заново ощутив собственную чуждость в мире бродяг. Пёстрое платье, сменившее белый наряд послушницы, не приблизило свою владелицу к прежним друзьям – если облик цыганки не представлял столь резкого контраста с ужасающей картиной нищеты и порока, то душа её не желала мириться с царящими здесь порядками. Неведомая сила гнала девушку прочь от места, куда она жаждала вернуться, зазывая туда, откуда она стремилась сбежать. Поманив козочку, цыганка направилась в Ситэ: собор Парижской Богоматери, ставший ей домом на целый месяц, притягивал её, словно гигантский магнит.
К вечеру она вернулась, не заработав ни единого су, уставшая, но умиротворённая. Отказавшись от предложенной ей пищи, цыганка вместе с козочкой скрылась в каморке. Назавтра всё повторилось. То же произошло и на третий день: Эсмеральда, уйдя утром, вернулась вечером, не рассказывая о том, где была. На четвёртый день девушка несла в руках узелок, чему никто не придал значения, решив, что она взяла обычный реквизит, необходимый для представления. Однако ни на Гревской, ни на Соборной площадях, прежде служивших ареной для выступлений плясуньи, цыганка не задержалась. Тем не менее от бродяг, знающих всё, что творится в Париже, не укрылась конечная цель её отлучек. Король алтынный, восседающий на своём импровизированном троне, в сердцах ударил кулаком по колену, когда подданные донесли ему о походах Эсмеральды в собор.
- Проклятье! Неужто хряки*** решили переманить девчонку? Чёрта с два я позволю им задурить ей голову, чтоб превратить в монашенку. Не будь я Клопен Труйльфу, если сегодня же не задам ей встряску! Эй, Жак, Гийом! – два оборванца чинно вытянулись, внимая вожаку. – Когда Эсмеральда вернётся, глаз с неё не спускайте! Головой ответите, если ей удастся улизнуть. Клянусь своей требухой, я вышибу из неё блажь!
Угрозу он не претворил в жизнь по простой причине: вечером Эсмеральда не пришла. Не появилась она и утром. Комнатка её пустовала, вещи остались нетронутыми – в том мог убедиться всякий, поскольку дверь цыганка оставила незапертой. Исчезла разве что одежда, да некоторые женские мелочи вроде гребней и лент. Маршрут Эсмеральды сложился из обрывочных рассказов уличных мальчишек, этих своеобразных глаз и ушей Парижа. Утром пятого дня цыганка, переночевав в соборе Парижской Богоматери, в сопровождении козочки и с узелком за плечом ушла из города через ворота Сент-Оноре. Дальнейшие следы её затерялись для обитателей Двора чудес.
* Пекарь (жарг.) - дьявол
** Amen (лат.) - Аминь
*** Хряки (жарг.) - священники
Глава 13. ВоссоединениеНастала пора рассказать, что случилось с Жеаном Фролло после возвращения в Мулен. Первую ночь, возможно, одну из самых страшных в своей жизни, он провёл без сна, скорчившись в рассохшемся кресле, уставившись в чёрное горнило очага. Старый дом погрузился во тьму. Снаружи хлестал ливень, ветер завывал в трубе, хлопал сорванным с петли ставнем. Жеан невольно забеспокоился о цыганке – как-то она, не застала ли её непогодь где-нибудь в дороге. Текли томительные часы - изгнанник всё так же сидел, изредка встряхиваясь, жило в нём, казалось, одно сердце, монотонно отстукивающее удары.
В таком положении его застала матушка Фантина, которая, преодолев страх, наведалась поутру в господский дом. Мельничиха сперва подумала, будто он спит, и хотела потихоньку уйти, но Фролло неожиданно поднял голову, безучастно посмотрев на посмевшую нарушить его уединение. Старуха охнула, встретив угасший взгляд красных от утомления и бессонницы глаз, очерченных тенями, взгляд, полный невыразимой скорби. Ни единой живой искры не светилось в них – давно потухший костёр с остывшей седой золой. Фантина немало перевидала на своём веку горя, а всё-таки не могла припомнить, чтоб кто-то так смотрел. Наверное – решила она – господин переживает собственное падение. Легко ли влиятельнейшему из вельмож Франции, познав сладкий вкус неограниченной власти, в одночасье превратиться во владыку жалкой деревушки?
- Что тебе? – спросил Фролло, не испытывая ни малейшего интереса, просто чтобы нарушить тишину.
- Пришла справиться, не требуется ли вам чего, - с поклоном ответила мельничиха, сложив поверх исстиранного передника натруженные руки.
- Мне ничего не нужно, - мотнул головой Жеан. - Ступай.
- Жанно! - ласково позвала кормилица, набравшись смелости. – Жанно, нельзя так, мальчик мой! Надо поесть и хоть немного отдохнуть. Не терзайся, наш государь милостив, он…
- При чём здесь государь?! – вскинулся Фролло, раздув тонкие ноздри. И снова склонил голову на грудь.
Но всё-таки заставил себя съесть ржаную лепёшку, запив её водой, и на несколько часов забылся тяжёлой дрёмой. Проснулся он, когда солнце перевалило за полдень. Как и прежде, ничего не хотелось, мучительная тоска засела в нём, как заноза, и с этим срочно требовалось что-нибудь делать. Нужно было для начала хотя бы выйти к людям. Не вечно же, в самом деле, сидеть затворником! Снежок, не страдавший, в отличие от хозяина, отсутствием аппетита, надсадно мяучил. Вздохнув, Фролло поплёлся в дом мельника. Матушка Фантина, Марта – её невестка - и младшие внуки пололи грядки в огороде. При появлении Жеана они, как по команде, бросили все дела и дружно поклонились. Вид этого раз и навсегда усвоенного повиновения, долженствующий, казалось, бальзамом окропить пострадавшее самолюбие Жоаннеса де Молендино, вызвал жгучую досаду. Хоть в Париже, хоть в своей вотчине – всё одно, он пугало для простого люда. Пусть ещё эта женщина с детьми, но матушка Фантина?! Ведь он ей почти как сын! Фролло приказал отставить впредь лишние церемонии и попросил кормилицу обращаться к нему так, как она звала его в детстве и утром, в хозяйском доме.
- Жанно? – недоверчиво произнесла старуха. Крестьяне смотрели на него со смесью удивления и испуга, явно не понимая, чего от них хотят. Предстояло потратить немало усилий, чтобы преодолеть вековечную стену этой забитой покорности.
- Именно, - согласился Жеан и перешёл к делу, которое привело его сюда. - Матушка Фантина, не будет ли плошки молока для моего кота?
Пропитание для Снежка тут же выделили. Вслед за этим Фролло изложил вторую просьбу, прозвучавшую, скорее, как требование, изрядно огорошив добросердечную старуху. Жеан, в последний раз державший в руках метлу во времена учёбы в Торши, изъявил желание помочь по хозяйству. Бедная мельничиха, чьё незыблемое представление о взаимоотношениях между слугой и господином дважды пошатнулось, всплеснула руками:
- Разве дворянину пристало заниматься чёрной работой?
Упрямец настоял на своём, надеясь в трудах праведных отвлечься от мыслей об Эсмеральде. Чего уж легче? Справится. Натаскать воды или набрать хвороста не Бог весть какая премудрость. Непривычный к тяжёлой работе Фролло, с присущей ему дотошностью, взялся осваивать новые навыки. Однако, принявшись за дело, он едва не пожалел о поспешно принятом решении. Колодезный ворот поворачивался с громадным трудом, полные вёдра оттягивали руки, вода выплёскивалась прямо на ноги, неумело стянутая вязанка норовила рассыпаться. Ладони быстро покрылись кровавыми волдырями, всё тело ломило, мышцы болели, но Жеан, отринув соблазн всё бросить, самоотверженно тянул лямку. Ибо истинный Фролло никогда не пасует перед трудностями. Средство, выбранное им, возымело-таки свои плоды: на душе сделалось легче, а желудок, не считаясь с хандрой, потребовал еды.
Горячая пища на крестьянский стол попадала нечасто – её попросту не на чем было варить. Хворост экономили, а поленья, даже сырые, считались практически дефицитом, крестьянам вовсе недоступным. Простой народ не имел права срубать деревья и охотиться в лесах. Порубщиков, дерзнувших посягнуть на господские угодья, при поимке без суда вешали на месте или приматывали за кишки к дереву в назидание другим. В родовом поместье Жоаннес Фролло завёл иные порядки. Увидев, как Марта готовит луковый суп, бросая нарезанные овощи в холодную воду, он, испытав вдруг укор совести, на общей сходке разрешил жителям Мулена рубить дрова и ловить дичь в пределах своих владений.
Вечерами, едва добравшись до постели, Жеан засыпал, стоило сомкнуть веки. Поначалу цыганка не беспокоила его, а на четвёртую ночь приснилась опять. Видение было так ярко, так правдоподобно, что он, толком не проснувшись, с сомнением провёл рукой по смятой простыни, пытаясь обнаружить следы недавнего присутствия девушки.
- Что ещё мне сделать, чтобы позабыть тебя? – обессилено вопросил он пустоту.
В этот день бывший судья решил наведаться на мельницу, где здоровяк Анри, шириной плеч приятно напоминавший Квазимодо, играючи носил тяжёлые мешки, где скрипели жернова, перетирая зерно, и плясали пылинки в солнечном луче. Насмотревшись на мельника и его помощников, Жеан лёг в траву, как в детстве. Шумели вращаемые ветром мельничные крылья. Высоко в небе, невесомо паря в воздушном потоке, самозабвенно заливался жаворонок. Фролло не заметил, как задремал, убаюканный его трелями. Пробудился он от того, что кто-то, шаля, щекотал травинкой его лицо. Жеан чихнул. Раздался заливистый девичий смех, чистотой схожий со звоном серебряного колокольчика. Так умела смеяться только одна девушка. Ошарашенный, он открыл глаза: над ним склонилась улыбающаяся Эсмеральда. Фролло подскочил, словно его подбросила невидимая пружина – девушка не исчезла. Он схватил её за руку – рука оказалась живой, тёплой, материальной.
- Боже правый! Если я сплю, то желаю никогда не просыпаться, – воскликнул он. – Неужели это действительно ты? Какие ангелы привели тебя сюда?
- Я не смогла без тебя, - просто ответила она. – Отец Клод рассказал мне, как найти Мулен и я, не теряя ни минуты, отправилась в путь. Я пришла. Ты не прогонишь меня?
Он прижал девушку к груди, запустил ладонь в волосы, нежно перебирая шелковистые пряди, зажмурившись, благоговейно дрожа, припал к её губам как к священному сосуду – и на сей раз она ответила ему. Упиваясь радостью воссоединения, они словно позабыли об окружающем, нисколько не смущаясь того, что их могли увидеть работники с мельницы.
- Моя владычица, моя Эсмеральда, - жарко шептал он, страшась разжать объятия. – Никто не отнимет тебя у меня, никогда. Я никуда не отпущу тебя.
Цыганка протестующе упёрлась ладошками в его грудь, прерывая сбивчивую тираду.
- Жеан, погоди, я должна тебе сказать нечто важное.
- Важное? – насторожился мужчина.
- Я приняла твою веру. Отец Клод крестил меня.
- Ты? Правда? - просиял он. - Как чудесно! Что же сподвигло тебя?
Её личико преисполнилось искренней одухотворённостью.
- Две причины. Пока я жила в соборе, я многое открыла для себя, многое узнала от твоего брата, в тяжкую минуту получила поддержку Девы Марии. Я прониклась христианской верой и хочу жить в ней.
- А вторая причина? – напрягся Фролло.
- Боюсь, ты высмеешь меня… - стушевалась девушка, опустив очи долу.
- Нет, клянусь душой, я безропотно приму всё, что бы ты ни сказала!
- Хорошо. Я… Я подумала, что никакие препятствия не должны стоять между нами.
Жеан не сразу осознал смысл этих слов, а когда понял, его захлестнула волна такого бескрайнего обожания, что, предложи кто-нибудь ему несметные богатства царя Соломона в обмен на этот миг, он с возмущением отказался бы от подобной сделки.
- Воистину, сегодня самый прекрасный день в моей жизни! Я полагал себя жалким узником, обречённым на вечный мрак, а ты вернула меня к свету. Мой светоч, моя Эсмеральда! Знаю, дитя, я грешен, я не заслужил ни твоей любви, ни того счастья, которое ты даришь мне, но я должен сказать тебе. Ты согласна стать моей женой? Подумай, я не тороплю с ответом. Нужен ли тебе опальный полунищий дворянин с дурным норовом?
- Я давно всё обдумала. Я согласна. Но помни, ты берёшь в жёны неграмотную безродную бродяжку, не умеющую вести хозяйство.
Фролло ещё крепче обнял девушку.
- Какое это имеет значение? Мы всё преодолеем, всё постигнем, я стану учить тебя грамоте, а красотой ты затмишь любую представительницу знатной фамилии. О, как я люблю тебя! Я не знаю слов, способных выразить мою любовь.
- И я тебя люблю! – улыбнулась цыганка. – Должно быть, давно полюбила, но сама не понимала этого. Я буду твоей женой, хорошей женой, мы славно заживём, я выучусь всему, что потребуется.
Опомнившись, они увидели, что так и сидят в траве возле мельницы.
- Пойдём, - позвал Фролло, - я покажу тебе наш дом.
Жилище из замшелого камня, ещё вчера казавшееся ему тёмной конурой, кельей отшельника, совершенно преобразилось, когда он, гордый и довольный, привёл в него ту, что согласилась стать его женой. Неухоженный сад превратился в подлинно райский уголок, стоило там появиться Эсмеральде. Великолепнейший сад Дедала, подаренный королём придворному медику, померк перед этим запущенным клочком земли, заросшим полудикими яблонями. Счастье, к тому же обоюдное, имеет свойство преображать всё вокруг, заставляя самые неприглядные картины играть новыми красками, сглаживая недостатки и приумножая достоинства.
- Как здесь хорошо! – воскликнула цыганка. – Я именно так представляла Мулен по твоим рассказам.
И вдруг сорвалась с места с заразительным смехом.
- Догоняй!
Фролло застыл, как вкопанный. Он не умел играть и не знал, как быть. Ему очень хотелось пуститься с девушкой взапуски по саду, но выработавшаяся с годами сдержанность брала верх. Он метался, словно бы стесняясь, пытаясь разорвать незримые путы, удерживающие его, желая и не смея сделать решающий шаг, принять её игру.
- Что же ты? Догони меня! – снова позвала Эсмеральда.
Фролло дрогнул. Один неуверенный шаг, другой – невидимая цепь натянулась до предела, но удержать уже не могла. В несколько прыжков он настиг хохочущую Эсмеральду, обхватил за плечи, прижал к себе, ощущая знакомое волнение, увлёк её, ничуть не сопротивлявшуюся, на траву, впился долгим жадным поцелуем. Над ними шумели кроны яблонь, качались бубенчики горечавки. Стрекотали кузнечики, дурманяще пахло травами и прогретой солнцем землёй. Было и сладко, и щекотно, и боязно, и холодело в животе, и хотелось чего-то неведомого. Эсмеральда вздрогнула, когда мужчина, не прерывая поцелуя, коснулся дрожащими пальцами её груди. Он тут же отстранился, приподнялся на локтях, растерянно глядя на неё.
- Ты не хочешь меня? Не бойся, я не трону тебя, если ты не хочешь.
- Я хочу, я вся твоя, возьми меня, - призвала она, обняв руками его шею.
Жеан пребывал на седьмом небе от счастья. Свершилось то, о чём он мечтал, что прежде являлось лишь во снах: девушка, приворожившая его, лежала в его объятиях, он целовал и ласкал её, повинуясь пробудившейся в нём чувственности, замирал от восхищения, исследуя её трепещущее от наслаждения тело. Он и предположить не мог, что удовольствие быть с женщиной, которое он когда-то считал постыдным и греховным, на самом деле столь прекрасно! Эсмеральда несмело отвечала ему, её прикосновения пьянили, возбуждали жажду обладания. Фролло, сдерживая себя, старался двигаться бережно и осторожно, стремясь сполна вознаградить её за невинность, которую она подарила ему. Он тонул в её широко распахнутых глазах, ловил стоны, срывавшиеся с её губ, и не существовало во всём свете человека счастливее его.
Горлица и коршун принадлежали друг другу полностью, без остатка. Небо и деревья сохранили тайну их любви.
Матушку Фантину заинтриговало появление в деревне молодой цыганки с белой козочкой. Девушка разыскивала не кого-нибудь, а самого господина Фролло дю Мулен. Словоохотливая мельничиха тут же поведала ей, где найти Жеана, предложила присмотреть за узелком и козочкой. Цыганка, поблагодарив, устремилась на мельницу, а старуха, пустив козочку пастись возле изгороди, всё гадала, что привело сюда прехорошенькую цыганочку, не побоявшуюся путешествовать в одиночку. Уж не по ней ли горевал Жанно? Правильно ли она поступила, приветив цыганку? Тем временем дети уже окружили Джали, с готовностью демонстрирующую маленьким зрителям свои многочисленные умения.
- Смотри, бабушка, смотри, - визжала от восторга пятилетняя Жислена, - она ходит как человек!
- Эй, попляши! – вторил ей старший брат, Франсин. – Давай, ещё!
По его мнению, никакая коза, пусть даже учёная, не могла сравниться с вороным конём господина Фролло, но он хлопал в ладоши вместе со всеми. Старая мельничиха хотела было отогнать детей, но махнула рукой: пускай забавляются.
Жеан и цыганка пришли, держась за руки, с пунцовыми щеками, утомлённые и довольные.
- Матушка Фантина, познакомься, - торжественно объявил Жеан, не сводя с девушки сияющего взора. – Это Эсмеральда, моя жена.
ПослесловиеНаша история подошла к завершению. Осталось лишь сказать несколько слов о том, как сложилась дальнейшая судьба героев, прежде чем распрощаться с ними.
Клод Фролло по-прежнему служил в соборе Парижской Богоматери, снискав славу добродетельного пастыря. Раз в месяц он получал послания от брата, где после чётких каллиграфических строк обязательно следовала приписка, сделанная пляшущим неустановившимся почерком. Изредка он сам навещал Жеана в деревушке Мулен, всякий раз – в сопровождении странного коренастого человека, прячущего лицо под низко надвинутым капюшоном.
Человеком этим, как вы, несомненно, догадались, был Квазимодо, глухой звонарь. Он так же жил в звоннице, почти не показываясь на улице. Неугомонные кумушки с острыми языками судачили о горбатом одноглазом дьяволе, некогда укрывшем ведьму в божьем храме. Бедолага, зная об этих пересудах, всё сносил со стоическим спокойствием. Только иногда он, видимо, задумавшись, останавливался на ходу и горестно вздыхал. О чём? Эту тайну, вероятно, знали лишь колокола собора Парижской Богоматери.
Феб де Шатопер всё-таки женился на Флёр-де-Лис. Трудно сказать, выиграл ли бравый капитан от этого брака. Молодая жена вкупе с деловитой матушкой держала супруга в ежовых рукавицах, так что тому пришлось позабыть о походах по кабакам и прочим увеселительным заведениям. Поначалу Феб прибегал к различным уловкам, обманывая женскую бдительность, но со временем смирился, что благоприятно сказалось не только на его внешнем облике, но и на военной карьере. В положенный срок у де Шатоперов родился сын.
Король Людовик XI, тяжело больной, до последних дней оставался на государственном посту, под защитой шотландской гвардии, опасаясь за свою власть и не бросая попыток исцелиться. Он жертвовал огромные суммы церквям и монастырям, окружил себя астрологами, обращался к лучшим лекарям. Смерть, которой он так боялся, настигла его спустя год после описанных здесь событий, 30 августа 1483, в его любимом Плесси-ле-Тур. На престол вступил его малолетний сын под регентством старшей сестры, Анны де Божё. Начало нового царствования ознаменовалось восстанием крупных феодалов, продолжавшимся три года и получившим название Безумной войны.
Оливье ле Дэн, обретя множество врагов, ненадолго пережил своего покровителя. В августе того же 1483 года он был арестован и заключён в тюрьму Консьержери, а в следующем году повешен на Монфоконе.
Клопен Труйльфу безраздельно правил арготинцами, пока пика солдата ночного дозора не положила конец его бурной, но беспутной жизни. Место безвременно почившего короля Алтынного тотчас же занял преемник.
Жеан Фролло и Эсмеральда, получившая при крещении имя Агнесса, вскоре обвенчались. Обосновавшись в Мулене, они жили в любви и согласии, довольствуясь скромным достатком, держали коня, кота и козу, проделывающую всяческие фокусы на радость деревенским ребятишкам. Мало кто признал бы в Жеане прежнего сурового судью, наводившего ужас на парижан. Может быть, любовь смягчила его чёрствый характер, может быть, сам он, умудрённый опытом, старался обуздывать его, но одно можно утверждать с уверенностью: уличная плясунья научила некогда спесивого аристократа смирению, доверию и милосердию. С некоторых пор им пришлось осваивать не только роль мужа и жены, но и постигать обязанности родителей.
Они оба нашли то, что искали.