Передайте от меня привет Бродвею, когда попадёте на него.
Вот пока для затравки. Я знаю, что всё равно по заявке никто не напишет, а видеть такой финал уж очень хочется. Даже если это перекраивание классики. Даже если это у кого-то вызывает неприятие. Сюжет давно складывался и обрастал различными деталями. Пришло время его воплотить. Название пока рабочее, может, потом поменяю. А пока делаем замечания по сюжету и матчасти. Сразу вопрос: надо ли вводить в повествование собаку Разбоя? Или будет с него "Необычайной осени"?
Юбилейная работа, тридцатая.
Пы.Сы. Бряхимов - Кинешма.
Название: Второе дыхание
Автор: A-Neo
Фэндом: А.Островский "Бесприданница"
Персонажи: Ю.К.Карандышев/Лариса Огудалова, Х.И.Огудалова, немножко ОМП и ОЖП
Рейтинг: R
Жанры: Гет, AU, Hurt/Comfort
Предупреждения: ООС
Размер: Пока не знаю
Описание: Представим, что Лариса не погибла. Как в таком случае сложится её дальнейшая жизнь? Смогут ли она и Карандышев оправиться после преподанного им жестокого урока? Возможно ли возродить то, что, кажется, навсегда разбито?
ПрологБряхимов город благочинный, патриархальный, неспешно тянет он свой век на берегу Волги, слушая колокольный благовест, поглядывая на мир из окошек основательных в своей крепости домов. Редко кому удаётся нарушить его покой, но уж, если нарушил – берегись! В Бряхимове ничего не утаишь от чужих глаз и ушей, здесь, как говорится "В одном конце чихнёшь, в другом "Будь здоров!" скажут". Словно камень, всколыхнувший водную гладь, идёт всякое событие на потеху жителей, не знающих, чем занять себя, баламутит устоявшийся уклад. Любая мало-мальски примечательная новость на диво быстро становится всеобщим достоянием, а уж коли она из ряда вон выходящая, то её долго ещё будут склонять и перевирать на все лады. Происшествие, имевшее место быть в августе 1878 года, как раз к таким и относилось: девица Лариса Огудалова накануне свадьбы сбежала от жениха в мужской компании на пикник за Волгу. По возвращении в город беглянка пыталась свести счёты с жизнью, но не умерла, и её с простреленной грудью привезли домой на извозчике в сопровождении врача. Сейчас жизнь её вне опасности, а в деле предстоит разбираться следствию.
Гуляет новость из уст в уста, обрастая новыми подробностями. Жужжит Бряхимов, будто растревоженный улей, злорадствует над женихом, осуждает невесту. Хоть и на улицу им не показывайся - заклюют, затравят. С одних только купцов, затеявших кутеж, вылившийся в стрельбу, как с гуся вода. Поди-ка, тронь их, зубы обломаешь! Это не беззащитный простофиля Карандышев, не имеющий ни денег, ни связей.
- Поди-ка, он и стрелял. Пистолет-то его.
- Истинно, он.
- Этакий тихоня, а вон что учудил!
- Учудишь, пожалуй. Подумайте, в каком положении он оказался. Невеста сбежала да на посмешище выставила.
- Положение положением, а голову на плечах иметь следует.
- Сама она выстрелила, так и объявила во всеуслышание. С чего бы ей выгораживать злодея?
- В острог его, или в жёлтый дом, пока ещё кого-нибудь не застрелил.
- Он и верно ровно помешанный сейчас.
- Ему надо ноги целовать Кнурову с Вожеватовым, да Бога благодарить, что девица жива осталась, иначе таскать бы Карандышеву кандалы.
- Уж эти Огудаловы! Не живётся им без скандалов.
- Да как младшая Огудалова решилась-то на грех?
- Говорят, господин Паратов её поманил, да обманул, вот с отчаяния она за оружие схватилась. Надежду, знать, имела. Паратов-то и в прошлом году к Огудаловым ездил, за жениха считался, а самого после след простыл.
- Позора не вынесла.
- Паратов совсем порывает с нашим Бряхимовым. Дело закрывает, пароходы распродаёт, а дом на Успенской давным-давно за новым хозяином.
- Знать, не наведается более к нам. До новой жизни наладился.
- Напаскудил и бежит!
- Тш-ш-ш, что вы!
- Ох, все они одним миром мазаны! Всех бы к ответу притянуть.
Кочует-гуляет сплетня, присоединяйся, у кого язык чешется! Уже и не разберёшь, где вымысел, где правда. Те, кто мог бы пролить свет, предпочли молчание, сделав всё возможное, чтобы замять скандал. С одним они совладать не смогли: со злыми языками. Но ведь на каждый роток не накинешь платок. Кнуров и Вожеватов, едва улеглись первые страсти, уехали на выставку в Париж. Их хата с краю, а дела не ждут. Паратов, распрощавшись с холостой жизнью так, что надолго запомнил, вернулся к невесте, моля только, чтобы отзвук бряхимовского выстрела не достиг ушей влиятельного тестя. Иначе плакали золотые прииски! Карандышев кричал, что своими руками загубил Ларису, едва не бросился с обрыва в Волгу – насилу удержали, и состояние его рассудка мало походило на здравое, поэтому всерьёз его никто не воспринял. Сыграло известную роль и заступничество уважаемых в городе людей. От Юлия Капитоныча отступились, не найдя за ним вины. Лариса сама призналась, чего больше? Никто ничего не видел, не слышал.
Никто, стало быть, кроме девицы Огудаловой, не виноват? Некого и судить? Осталась она одна, раненая, опозоренная, растоптанная. Осталась жить. А как ей теперь жить, когда всё порушено и смято? Ни малейшего просвета не видать. Одна непроглядная ночь впереди.
Глава 1. Чайка с вывихнутым крылом
Как плющ! Как клещ!
Безбожно! Бесчеловечно!
Бросать, как вещь,
Меня, ни единой вещи
Не чтившей в сём
Вещественном мире дутом!
Скажи, что сон!
М.Цветаева "Поэма конца"
Первое, что Лариса разглядела, придя в сознание – склонившееся над ней ласковое морщинистое лицо с поседевшей бородкой клинышком. Глаза за стёклами пенсне светились подлинным участием. Где она раньше видела это лицо? Лариса напрягла память, силясь вспомнить, однако мысли обрывались и исчезали, не желая выстраиваться в ровную картину. И вдруг осенило: да ведь это же доктор, Алексей Петрович! Он некогда Ларису маленькую лечил от скарлатины. Давно-давно. Как же она могла запамятовать? Где-то далеко остались детство, скарлатина, мама и сёстры. И стреляли в неё тоже, наверное, бесконечно много лет назад.
- Счастливица вы, Лариса Дмитриевна! Пару вершков левее – и последствия вашего опрометчивого поступка оказались бы куда тяжелей.
О чём он таком говорит? Так она не… Расплывчато, как сквозь туман, возникли в памяти Ларисы Карандышев, униженно ползающий перед ней на коленях, выстрел, встревоженный Паратов, пёстрый цыганский хор. Она слушала развесёлое пение, когда думала, что отрешается ото всего земного, когда силы покидали её, выцеживаясь горячими каплями. Потом наступила умиротворяющая темнота. А теперь с ней возится доктор.
- Я… не умерла? – с усилием прошептала Лариса, ещё не веря, отказываясь верить.
Алексей Петрович ободряюще улыбнулся, от чего по его щекам лучиками рассыпались морщинки, и взял её запястье, подсчитывая пульс.
- Совершенно верно, Лариса Дмитриевна! Вы живы, вы у себя дома, вам ничто не угрожает.
Он прав, она жива. Ведь мёртвым наверняка не бывает больно, у них не саднит в груди, им довольно воздуха для дыхания, их не душит кашель. И ничего совсем им не надо, ни бед никаких не знают, ни забот.
- Я не умерла…
Столько отчаяния вложила Лариса в этот шёпот, что врач, ко всему привыкший за годы практики, удивлённо поднял брови.
- Помилуйте, Лариса Дмитриевна! Вам жить должно!
А она чувствовала себя разочарованной. Жить, жить, жить… Как и чем теперь жить, кому она нужна такая? Чайке повредили крыло, ей не летать. Зачем её спасли? Душно, душно ей! Стены комнаты кружатся, всё плывёт, свет керосиновой лампы режет глаза, как тысячи солнц. Лариса болезненно зажмурилась.
- Лампа… Пожалуйста…
Доктор поспешно подкрутил фитиль, отчего пощёлкивающий язычок пламени сделался маленьким и совсем не страшным. Лариса облегчённо вздохнула. Алексей Петрович, заботливо поправив подушки, собрался было уходить.
- Нуте-с, голубушка, вам необходимо отдыхать и набираться сил. Теперь я вынужден откланяться, но обещаю почаще к вам наведываться. Прикажете позвать маменьку?
- Нет… Постойте, по… пожалуйста, Алексей Петрович, - напряглась Лариса, собираясь с силами, - давно я… дома? Ничего не помню.
Врач понимающе кивнул, придвинул стул к кровати и аккуратно присел у изголовья, готовясь начать рассказ.
- Должен вам сказать, наделали вы переполоху, Лариса Дмитриевна! Не далее как прошлым вечером сижу я дома, как вдруг к воротам подлетает коляска, четвёрка вороных. Стук, грохот, светопреставление! Скорее, кричат, доктор, девушку ранили на бульваре! Я за саквояж, да в дверь. Лошади у господина Паратова быстрые, долетели за считанные минуты и успели вовремя.
- Пара…това?
- Истинно так! – подтвердил эскулап. – Он человека своего за мной послал, имя такое чудное у него – Робинзон, и всё уходить от вас не хотел, пока я настоятельно не повелел не мешать медицине. Повезло вам, Лариса Дмитриевна, во всех смыслах повезло! Легко отделались. Пуля дура, пистолетишко дрянной.
В душе Ларисы затеплилась крохотная надежда. Сергей Сергеевич, несомненно, любит её, если так беспокоился! На бледном, как мел, лице сама собой заиграла робкая улыбка, в сумрачных доселе глазах засветились огоньки.
- Ну вот и повеселели наконец! – подметил Алексей Петрович. – Что же, барышня, мне в самом деле пора, без того почти сутки неотлучно при вас.
Только сутки миновали с тех пор! Ведь, казалось, вечность прошла после того проклятого обеда у жениха, так много всего приключилось! Снова отчий дом, куда она уж не чаяла вернуться, настроившись куда угодно лететь с Паратовым. Вчера в этой вот комнате Лариса собиралась в деревню, вырядилась в самое простое платье, приготовила корзинку для грибов. Поди, до сих пор стоит корзинка, забытая в суматохе на столике в гостиной.
Закрылась дверь. Доктор, отдав необходимые распоряжения Харите Игнатьевне и горничной Тасе, отбыл домой – отдыхать. Старшая Огудалова, торопливо перекрестившись нервной рукой, вошла в комнату дочери. При виде матери у Ларисы трусливо сжалось сердце, совсем как в детстве, когда, бывало, она, нашалив, опасалась справедливого возмездия. Харита Игнатьевна, поджав губы, строго поглядела на дочь, глаза её ясно говорили: "Доигралась?"
- Лариса, как же ты так?
Девушка жалобно всхлипнула, приподнялась на кровати, отчего грудь продёрнуло вспышкой боли, простёрла вперёд руки. В горле заклокотало, и слёзы, которые уже никакой возможности не было сдержать, полились по щекам.
- Прости меня, мама, прости!
Харита Игнатьевна, хмурая и непроницаемая, как скала, обняла безрассудную дочь, провела ладонью по волосам. Две женщины, родные по крови, но разные характерами и помыслами, долго сидели бок о бок, храня молчание, глядя в сгустившиеся за окном сумерки. От скупой материнской ласки девушка согрелась и понемногу успокоилась. Огудалова-старшая подвела итог:
- Что же теперь рыдать, сделанного не воротишь. Надо как-то дальше жить, Лариса.
- Как тяжело, мамочка!
Харита Игнатьевна, взяв в ладони заплаканное лицо дочери, глянула той в глаза, доискиваясь правды.
- Скажи-ка мне начистоту: не сама ты руки-то на себя наложить вздумала? Я ведь как облупленную тебя знаю. Карандышев это?
- Нет, мама, я… Я сама! - увиливала Лариса, высвобождаясь из материнской хватки. - Никто не виноват!
- Ты смотри. Выгораживать его вздумала? Пускай получит, что заслуживает.
- Нет, зачем? Хватит того, что я страдаю.
- Как бы до беды не довела доброта твоя, - хмыкнула Огудалова и поднялась, чтобы задёрнуть шторы. В комнате стало уютнее, едва только тёмная улица скрылась за тяжёлыми бархатными складками. Лариса, полусидя на подушках, провела рукой по груди, ощупывая слой бинтов под тканью рубашки. Пора. Надо задать вопрос, ответа на который она жаждет и страшится.
- Мама… Где… Паратов?
По тому, как Харита Игнатьевна поспешно отвела взгляд, Лариса всё поняла и хрипло воскликнула:
- Уехал?!
- Днём ещё. Сам не свой уезжал, да задерживаться ему нельзя. Денег оставил, сколько надо, на все расходы.
Уехал! Рядом был, а она не увидела его в последний раз! Единственная надежда рухнула, как оседает и рассыпается песочный замок. А маменька между тем продолжала балагурить. Что ещё? Ах, Кнуров.
- Слышишь, Лариса? Мокий Парменыч заезжал, спрашивал о твоём здоровье, за всеми тратами велел к нему обращаться. От предложения своего не отказывается. Какое он тебе предложение сделал, Лариса?
Кнуров заезжал справиться, цела ли его вещь? В Париж прокатиться не может, как дальше будет – пока не знает, не подумала.
- Потом поговорим, мама. Мне больно. Я отдохнуть хочу.
- Что же, отдыхай. Ежели что-то понадобится, Тася рядом. Лампу погасить?
- Не надо.
Лариса осталась, наконец, наедине с собственными мыслями, постепенно принимавшими ясность. И, чем более прояснялся рассудок, тем тяжелее делалось на сердце. Горящий уголёк туда вложили. Положение её самое безрадостное. Одна она теперь, навеки одна. Состарится у кого-нибудь в приживалках. Кому нужна такая жена? Разве только Карандышеву. Он её любой возьмёт, да начнёт изводить попрёками. Нет, с ним покончено. А больше – никому. И прежде-то желающие связать судьбу свою с ней в очередь не выстраивались. Ездили провести время в обществе красивой барышни, послушать романсы, жениться же выгоды не видели. На таких, как она, не женятся!
Можно ещё согласиться на предложение Кнурова и не знать нужды до конца дней – слово купеческое крепкое. И окончательно скатиться на дно, стать игрушкой в руках хозяина, полностью зависеть от чужой воли. А вдруг через пару лет хозяину надоест его вещь? Тогда как? Искать нового покровителя? Либо терпеть скандалы, придирки, жить под надзором полиции? Сможет ли она пересиливать себя, принимая Кнурова?
- Ведь это болото, - содрогнулась Лариса, - оступишься и затянет, не выберешься.
Каждая клеточка её тела налилась отвращением. Слишком высокую цену придётся ей заплатить за роскошь, чересчур велик риск. Лариса вспомнила растрёпанную, неряшливо одетую пьяную бабу, которую она однажды видела на улице, когда прогуливалась с Карандышевым. Баба, растирая кулаками слёзы по некогда миловидному лицу, брела по мостовой, выкрикивала нечто нечленораздельное, но очень жалобное. Лариса заметила, как Карандышев брезгливо поморщился и испуганно вжал голову в плечи, явно прикидывая, как бы половчее разминуться с неожиданным препятствием.
- Кто она? Вы её знаете? – не удержалась Лариса, поражённая обликом опустившейся женщины.
- Её? – нехотя ответил жених. – Сорочихой кличут, бывшая жена чиновника одного. Полюбила страстно офицера, мужа оставила, а офицер пожил с ней, да уехал. Вот она с горя и начала пить, по рукам пошла…
Сообразив, что наговорил неподобающего для ушей невинной барышни, Юлий Капитоныч осёкся. Ещё не доставало, чтобы Лариса начала расспрашивать! Но девушка, видимо, испугавшись гулящей, взяла его под локоть:
- Пойдёмте скорей!
Сейчас потасканная, страшная Сорочиха живо предстала перед мысленным взором Ларисы. А что, ежели и её не минует такая судьба? Кнуров не вечен, у него наследники имеются, а тем папашина содержанка поперёк горла станет. Расчётливой следует быть, но просчитывать ходы наперёд Лариса не умела, не в маменьку пошла. У той всё какие-то задумки да хитрости. Лариса же вся существовала сиюминутными порывами, не задумываясь о последствиях. Стать вещью? Дорогой вещью, кружить головы, копить золото. Менять хозяев, терять в цене, постепенно дурнеть и стать второй Сорочихой. Существует такой риск!
Пусть приезжает Кнуров, завершив дела в Париже, ответ для него готов: вещью она не станет. Ничьей. Лучше худо-бедно жить, но человеком.
А хватит ли у Ларисы умения самой добывать хлеб насущный? Кроме как к пению романсов, ни к чему не приспособлена. Девушка с неприязнью посмотрела на свои руки, нежные, не знавшие труда.
- Я слабая! – простонала. – Слабая!
Куда ей идти, ничего не умеющей, с кровоточащей душой? Она немногого хотела, лишь любить и быть любимой. Сполна расплатилась за счастье хоть несколько часов провести в обществе объекта безрассудной страсти. Счёт закрыт. Капкан захлопнулся. Ей некуда податься.
- Несчастливые мы все, - подумала Лариса, вспомнив судьбу сестёр. – Одна в могиле, другая на чужой стороне, ни единой весточки не шлёт. Ах, почему он не убил меня?!
После того, как её раздавили, душу бессмертную оплевали и растерзали, одно остаётся: завершить то, что не получилось у Карандышева. Только б смелости хватило.
Глава 2. Ночной сторожИзвела меня кручина,
Подколодная змея!
Догорай, моя лучина,
Догорю с тобой и я!
Народная песня
При пире, при бражке все дружки; при горе, кручине нет никого!
Пословица
Мало-помалу волнения улеглись. Остались позади допросы у судебного следователя*, на которых сердце дрожало овечьим хвостом, когда приходилось изворачиваться, спасая бывшего жениха и оговаривая себя. Заживала рана, миновали дни, когда в жару Лариса не видела выхода от боли и одолевающих мыслей, когда металась на постели, желая только умереть. Всё прошло. Она осталась виновной, приговорённой к денежному взысканию**, погашенному Мокием Парменычем, и бесконечно одинокой. Не оказалось рядом человека, которому можно выговориться. В отношениях с матерью пролегла трещинка, когда Лариса сообщила Кнурову, что предложение его принять не может, хотя безмерно благодарна за всё, что он для неё делал и делает. Харита Игнатьевна, в мыслях уж пересчитывающая кнуровские ассигнации, злобно шипела: у неё, не у Ларисы, отобрали безбедное существование. Дура-дочь, на привлекательность которой Огудалова возлагала надежды, и себя под монастырь подвела, и ей подкузьмила. Не сумела составить достойной партии, выбрала в мужья нищего чиновника. Выгода сама в руки давалась – упустила. А уж сколько сетей Харита Игнатьевна расставляла, как проворачивалась – все старания прахом пошли!
- Подумала бы, на что жить будем. Теперь уж доходы наши упадут. Моли Бога, чтоб Мокий Парменыч и Вася не оставили нас.
- Как-нибудь проживём, мама. Жили же и без цыганского табора в доме.
- Да как жили-то, Лариса? Едва концы с концами сводили.
- Ничего, мама. Другим тяжелей.
Поговори вот с ней! Паратовские деньги растаяли, кнуровские или вожеватовские будут, нет ли, течь к ним в дом живительным ручейком, неизвестно. Предлагала взяться вплотную за Паратова, припомнить давешний грешок:
- К ответу притянем. Скандал закатим на всю губернию, если станет отнекиваться.
Лариса отказалась ворошить прошлое:
- Не надо, мама. Пусть живёт счастливо… если сможет.
Почему не быть Сергей Сергеичу счастливым, за золотыми-то приисками? Прежнего веселья не воротишь, верно, так ведь и без цыганских хоров полно удовольствий на свете. Это же не отказывать себе во всём, да дочь-бесприданницу, с которой неизвестно, как сложится, посадить на шею!
Лето подошло к концу. Зарядили унылые дожди, полетели жёлтые листья, потянулись к югу птичьи стаи, оглашая пространство жалобными криками. Лариса провожала птиц жадными взорами: они свободны, ничто не держит их. Она же в клетке томится, не чая исхода. На берёзе в палисаднике с каждым днём прибавлялось жёлтых прядей, и Лариса, глядя на неё, представляла, как сама со временем начнёт седеть и стариться. Но, если дерево, сбросив мёртвую листву, по весне выпустит молодые клейкие листочки, то ей обновления не дано. Всё вокруг увядало, одна берёза держалась дольше всех, но и она однажды вдруг раззолотилась уже вся разом, ветер принялся яростно рвать осенний лист с неё, весь двор усыпал. Октябрь вступил в свои права.
Лариса так и не примирилась с болью. Тело зажило, не душа. Из дома почти не выходила, романсы не радовали. Визитёров поубавилось. Дом, привыкший к громким разговорам, смеху, звону гитары, шумным сборищам, недоумевал: куда испарились кавалеры, от которых прежде отбою не знали? Неуютно сделалось в его стенах, видевших, как росли и хорошели девочки, как разлетались из отчего гнезда. Что с ними случилось? Осталась младшая сестра, безжалостно ушибленная жизнью, и ровно неживая.
Днём куда ни шло, днём всё же люди вокруг: мама, доктор, Тася. Отзывчивая Тася много сделала для Ларисы в эти дни, отвлекая весёлым щебетом от мрачных дум. Обо всём говорила она: то передавала городские новости, то жаловалась на растущие базарные цены, то пересказывала недавно прочитанный роман. Лариса слушала, даже если речь шла о телегах, сцепившихся оглоблями где-нибудь на Солдатской улице. Всё-таки живой человек рядом и есть ему до тебя дело!
Ночью тяжелее. Поднималась тяжёлая, звериная какая-то тоска, которую днём удавалось загнать подальше в сердце. Так невыносимо тошно и одиноко становилось, что хотелось вопить, бежать без оглядки. Лариса, содрогаясь всем телом, кусала угол подушки, сжимала маленькие кулачки, задавливая крик, чтобы не всполошить маму и Тасю. Подбегала к тёмному окну, за которым шелестела берёза и тополь грозил небу голыми узловатыми сучьями. Может, убежать, как тогда? Догонят, воротят.
Где теперь Сергей Сергеевич, доволен ли молодой женой? Лариса глядела в зеркало, ревниво сравнивая себя с неизвестной, никогда не виденной соперницей. Чем та лучше, помимо богатства? Возможно, она красива, умна, блестяще образована, умеет достойно держаться, как подобает истинной аристократке. Однако, паратовская жена может оказаться ничем не примечательной дурнушкой, пустышкой.
- Да ведь у неё главное есть! – изводилась Лариса, буравя глазами отражение. – Денег куры не клюют, кому дело до недостатков?
Из зеркала смотрела осунувшаяся, бледная женщина с обозначившимися тёмными кругами под глазами. Ничегошеньки за душой нет, кроме гордости. Ничего не знает, не умеет, поговорить с ней не о чем! На одних романсах далеко не уедешь. Богатств не имеется, потому Паратов отверг её.
Огромное значение имеют деньги, они человека заслоняют. Маменьку взять: будь у Карандышева миллионы, разве б шёл он у неё за второй сорт? Угодливо махала бы перед ним хвостом, невзирая, какой он человек. А коли ни гроша за душой, то ты для Хариты Игнатьевны никто, какими бы добродетелями ни обладал. Великое дело – золото! Лариса, хоть не признавала его власти, всё же не бедному Карандышеву подарила сердце, но кутиле Паратову.
Ах, как неистово, слепо она его любила! Мотовство и позёрство принимала за достоинства. Падкая на мишуру, на внешний блеск, не разглядела за ними настоящего – безжалостного, готового сломать чью угодно судьбу ради минутной прихоти. Она по-детски доверилась Паратову, жизни не пожалела б за него, а он лишь поиграл её чувствами. Ему всё равно, что случилось с Ларисой после пикника: наложила ли она на себя руки, как грозилась, вернулась ли к жениху или же приняла предложение купцов, готовых, подобно коршунам, накинуться на опозоренную и теперь доступную добычу. Откупился, уехал со спокойной душенькой. Да разве в одиночку нанёс он Ларисе удар, от которого она оправиться не может?
Вася, почти братом считавшийся, в трудную минуту прошёл мимо, отказался поддержать, отговорившись кандалами. Вместе росли, она все тайны девичьи ему поверяла, а тут вдруг какие-то кандалы. Слово купеческое! Затем самонадеянный Кнуров с предложением. Её, как вещь, просто и подло за спиной разыграли в орлянку. Васенька, товарищ детства, поставил её на кон, как уличную девку, да не ему счастье выпало. Кнуров, давно разведывающий – как бы подобраться к приглянувшейся девушке, получил возможность безнаказанно заполучить её, прикрываясь благовидным предлогом: опозоренной девице покровительство оказывает. Держался учтиво, но глаза – довольные, хищные, выдавали истинные намерения. Настоящий вепрь! А она забава, игрушка, не могущая иметь собственного мнения. Всё нарочно подстроили, вдоволь насладились её унижением. Напрасно, дескать, думать, будто неприступная Лариса Огудалова не покупается за деньги, – очень даже покупается, надо только подвести к такой черте, за которой позор и смерть.
- Нет ничего такого, чего купить и продать нельзя. Меня можно… продать!
Посмеялись, раздавили, договорились – а Карандышев все карты спутал. Не учли игроки, что он, осмеянный и оплёванный ими, вздумает отстаивать своё человеческое достоинство, мстить за оскорбление. Да перед кем отстаивать? Мужчины, властелины жизни, оставили женщину одну – пускай думает. Да и Лариса в тот час недалеко ушла от погубителей, сорвав на Юлии Капитоныче душившую её досаду. Она, растоптанная, сама принялась пинать другого, высказывая ему колкости в лицо. А настоящие-то обидчики не дождались от неё уничижающей правды.
Карандышев пришёл к ней, как побитая собака, когда она уже вычеркнула жениха из своей жизни. Что ей его прощение и мольбы, когда она разглядела его ничтожную душонку! Даже хорошо, что не дошло до свадьбы, невыносимой получилась бы их совместная жизнь. Она яркая птица, вся в устремлениях, он потрёпанная ворона рядом с ней. Хороша парочка! Ей хотелось видеть сильного мужчину, а не слабака, терпеливо сносящего любые унижения, – только не прогоняй. Она презирала Карандышева за нелепые попытки подпрыгнуть до уровня бряхимовских денежных мешков, за мелочность, за низость стремлений, за то, что видела в нём схожесть с собой. Отныне всё кончено. Юлий Капитоныч открыл ей глаза на истинное положение вещей, между ними возникли даже нотки взаимопонимания, но обратного пути нет. Она неживая теперь.
- Матушка-заступница, хоть Ты научи, наставь! Как позабыть его, как найти покой?
Мудрые всепонимающие очи Богородицы на образке немного успокаивали, давали силы выстоять перед еженощными тревогами.
Чёрная немочь-змея присосалась к сердцу, не выгнать её. Каждый вечер Лариса принималась беспокойно ходить по дому, предчувствуя очередную невыносимую ночь. Дела валились из рук, гитара замолкала, стоило взять на ней пару аккордов.
- Полно суетиться! – прикрикнула маменька. – Что ты, ровно зверь в клетке?
- Не знаю, куда себя деть, - стенала Лариса, прижимаясь лбом к оконному стеклу.
- Глупость из тебя лезет. Развеяться надо. Вот погоди ужо, попросим Васю…
- Не надо Васи! – замотала головой девушка, и вдруг отпрянула испуганно, разглядев что-то в вечернем сумраке. – Ой!
- Что ты? – забеспокоилась Огудалова.
- Там стоит кто-то.
Бесстрашная Харита Игнатьевна подошла к окну, потеснив дочь, вгляделась в пронизанную изморосью мглу.
- Фу ты, ворона пуганая! Разве не узнала? – досадливо махнула рукой. – Городовому*** жаловаться надо, он его живо турнёт.
- Кого, мама?
- Карандышева твоего! – покривилась Огудалова.
- Разве он давно сюда ходит? – округлила глаза Лариса.
- А ты не знала? Почитай каждый вечер тут как тут.
- Я не видела, нет… - пролепетала девушка вмиг онемевшим языком.
- Постоит и уйдёт восвояси. Пропал человек. Со службы выгнали взашей. Пить ещё начнёт, дурное дело нехитрое.
- Я его погубила.
- Будет не дело-то молоть! - осадила маменька. - Сам он себя сгубил!
- Я! – настойчиво ответила Лариса.
Карандышев действительно не первый вечер проводил под окнами Огудаловых, приходил в надежде хоть одним глазком увидеть Ларису. Если бы его прогнали с добровольного поста, как безродного пса, он явился бы опять, в любую погоду. Ларису не вернуть, но с него довольно знать, что она жива, ничего с собой не сделала. Сердце падало от любви и непереносимой жалости. До слёз в глазах смотрел он на дорогие окна, пока тьма и холод не вынуждали уйти прочь, до следующего дня.
Юлий Капитоныч стал тенью, всеми отвергнутой. По городу спокойно не пройти – пальцем тычут:
- Вон тот Карандышев, от которого невеста сбежала!
- Каторга по нему плачет!
В самом деле, лучше сгинуть в Сибири, чем метаться здесь, всюду натыкаясь на неприятие. Вырваться бы из Бряхимова, да нечто прочнее любых цепей удерживало Карандышева - Лариса. Пока она тут, ему никуда податься нельзя. Робкую надежду лелеял: вдруг девушка заметит, простит его?
Задувает ветер октября, треплет гибкие ветви берёзы. Карандышев покорно ждёт, стережёт Ларисин сон, готов в любую минуту ринуться на помощь при первом признаке опасности. Тишина. Изредка раздастся в ночи собачий лай, процокают по мостовой копыта, продребезжат колёса, либо затянет песню припозднившийся гуляка. Горят в небе безмолвные созвездия, свидетели всех страстей человеческих. Жди, жди, Юлий Капитоныч. Как знать, возможно, стойкое ожидание твоё не напрасно.
* Судебный следователь - в Российской империи должностное лицо, состоявшее при окружных судах для производства предварительного следствия. Должность учреждена указом от 8 июня 1860 г. Назначался Императором по представлению министра юстиции.
** В Российской империи попытка самоубийства считалась преступлением и подлежала наказанию. Автор на свой страх и риск посмел определить меру взыскания Ларисиного проступка.
*** Городовой - низший чин полицейской стражи в столичных, губернских и уездных городах в Российской империи с 1862 по 1917 год.
Глава 3. От судьбы не уйдёшьХарита Игнатьевна, приказав подать чернила, перо и бумагу, занялась сочинением слёзного письма к мужниной родне, коря себя: давно следовало ухватиться за этот вариант. Дальние родственники, седьмая вода на киселе, зато имеют счастье проживать в Санкт-Петербурге. Авось не покинут Огудаловых в беде, приютят Ларису.
- Мается, верчёная, что мне с ней делать, ума не приложу.
Глядишь, на новом месте дочь придёт в себя, может статься, жизнь пошатнувшуюся устроит. В Бряхимове, у всех на виду, ловить нечего. В столице следует счастье искать! Лёгкие шаги в передней оборвали маменькины эпистолярные упражнения. Выглянула: так и есть - Лариса. Торопливо застёгивает пальтецо.
- Куда ты?
- Прогуляться, - лаконично ответила девушка, раздосадованная тем, что её застали за сборами.
- Ну, ступай, ступай, - кивнула Огудалова, помогая дочери накинуть шаль, - полезно тебе свежим воздухом подышать.
Лариса, повинуясь внезапному порыву, прильнула к матери, прижалась на мгновение губами к щеке.
- Что ты? – удивилась Харита Игнатьевна, но Лариса так же молниеносно отстранилась и кинулась к дверям.
- Я скоро, мама.
Нечто такое прочла в затуманенных дочерних глазах старшая Огудалова, отчего вдруг кольнуло нехорошим предчувствием сердце.
- Тасю с тобой послать?
- Не надо, мама! – опрометью выскочила Лариса, пока не вздумали удерживать.
Вот уже отстучали по ступеням крыльца подбитые металлическими подковками каблучки, хлопнула калитка и всё стихло. Харита Игнатьевна, перекрестившись, вернулась к письму, но настрой пропал. Строчки не желали ложиться на бумагу, складные фразы вытесняли из головы назойливые мысли: как бы не вышло неладное, с Ларисы станется. Из малейшей неприятности вселенское горе раздувает. В прошлом году едва пережила исчезновение Паратова, на вокзал бросилась, сраму наделала. Хорошо, на второй станции удалось догнать, иначе неизвестно, чем бы окончился побег. Огудалова воскресила в памяти фигурку дочери, растерянно топчущуюся на платформе. Ох, сколько нотаций пришлось тогда выслушать провинившейся девице! На сей раз сильнее Ларису пришибло, как в воду опущенная ходит. Со старшими дочерьми мать хлопот не знала, а за младшей глаз да глаз. Не сотворила бы опять чего, не начудила бы… С конца пера на лист сползла уродливая жирная клякса. Не выдержав, Харита Игнатьевна крикнула:
- Тася!
И тут – надо же, случаются совпадения! – ошалело задребезжал дверной колокольчик, который дёргал снаружи кто-то нетерпеливый. Расторопная горничная бросилась открывать и тут же отшатнулась, увидев на пороге встрёпанного Карандышева. До крайности взволнованный Юлий Капитоныч, тяжело дыша, едва смог произнести:
- Где… Лариса Дмитриевна?
- Гулять ушли, - вымолвила побледневшая Тася, пытаясь захлопнуть дверь перед нежданным визитёром, однако Карандышев просунулся плечом в проём, не позволяя горничной ретироваться.
- Давно она ушла?
- С четверть часа как. Уйдите, Христом-Богом прошу, Юлий Капитоныч, не велено вас пускать! – взмолилась несчастная прислуга.
- Куда? – упорствовал Карандышев.
- Не могу знать, - заюлила горничная, выжимая бывшего чиновника за порог, - не докладывались.
Юлий Капитоныч задумался, чем немедленно воспользовалась Тася, захлопнув-таки дверь; затем, видимо, осенённый догадкой, воскликнул:
- А! Знаю, куда она могла пойти!
Карандышев сбежал с крыльца, покрутился на месте, точно ищейка, берущая след, и припустил вниз по улице. Тасенька же, облегчённо вздохнув, пошла к хозяйке, спешившей ей навстречу.
- Кого леший носит? – недовольно буркнула Харита Игнатьевна. – Как на пожар трезвонит.
- Господин Карандышев барышню спрашивали, - пролепетала испуганная горничная. - Я не впустила, как вы наказывали.
- Бестолочь! – взорвалась Огудалова. – Скорей беги! Догоняй! Нет, постой!
Тася всполошено заметалась по передней, не понимая, куда бежать, кого догонять.
- Помоги мне одеться, скаженная!* – прикрикнула Харита Игнатьевна. – Да людей беги поспрашивай, не видел ли кто Ларису. Я извозчика… извозчика возьму. Беды бы не случилось!
Юркая горничная, взяв себя в руки, живёхонько помогла хозяйке одеться и сама, наскоро облачившись, выскочила из дома. Но в какую сторону податься? Бряхимов велик.
- Барышня-а! Лариса Дмитриевна! – покричала на всякий случай Тася, сама понимая, что та, кому адресован призыв, её не услышит. – Не до церкви ли отправилась? Пойти разве там поискать.
Лариса постепенно прибавляла шаг: следовало спешить, покуда не иссякла решимость совершить задуманное. С маменькой, правда, скомкано попрощалась, хотя так даже лучше – меньше слёз и подозрений. Не удержалась, кинула взгляд на место, где давеча видела Карандышева: нет никого на посту. И то хорошо, задерживать не станет. Не хотелось видеть бывшего жениха, он её совести лишний укор. Перчатки второпях позабыла, руки озябли, она не обращала внимания. Что руки, когда душа застыла! Скоро всё прекратится.
Девушка почти бежала, провожаемая взглядами прохожих: сочувствующими, недоумевающими, равнодушными, насмешливыми. Летит Лариса, не разбирая дороги, а по пятам тащится сплетня-удавка, сплетня-змея. Как назло, самые людные места предстояло миновать ей. Пересекла Базарную площадь, свернула на Песочную... и тут поняла, насколько неудачно выбрала маршрут. Замаячил впереди трактир, а возле трактира прогуливается, зазывно покачивая бёдрами, подвыпившая Сорочиха. Как красные флажки осаживают волка, так распутница напугала запыхавшуюся Ларису, перекрыла путь. Никак им не разойтись! Обратно не повернуть, остаётся идти вперёд, авось проскользнёт. Не тут-то было! Сорочиха, издали приметив Ларису, хрипло воззвала:
- А! Сестра! Куда торопишься?
- Что вы? Какая я вам сестра?! – растерялась девушка, а Сорочиха уж рядом, вцепилась в плечи обветренными, красными, как голубиные лапки, руками, с головы до ног окатывает глумливым взглядом, русые кудри выбились из-под полушалка. Лариса оцепенела.
- Брезгуешь? Стало быть, до ручки не дошла, не то нос не воротила бы, - протянула мучительница, оценивающе рассматривая полыхающее от спешки лицо жертвы.
- Пустите меня! – пискнула Лариса, с ужасом замечая собирающуюся вокруг них толпу охочих до потехи зевак. Сорочиха держала крепко, дышала на девушку сивушным смрадом, бессвязно бормотала.
- Ишь, какая ягодка! Я ведь тоже прежде красавицей слыла. Думаешь, как я такою стала? Серафимой крестили, как в воду глядели – сгорела я в пламени своём**. На блеск польстилась, оттого и Сорочиха. Всё ради него покинула, а он, соколик, фью! – Сорочиха, разжав одну руку, изобразила ею взмах птичьего крыла, – поминай, как звали! С той поры покатилась моя судьбинушка под горку. Без оглядки любить нельзя, нельзя!
Жутко Ларисе от истории опустившейся женщины, щёки горят от стыда – не за себя больше, за пропащую Серафиму, попирающую в себе остатки человеческого.
- Ой, ведь она молодая совсем! – пронзила догадка. – Лет тридцать от силы!
В толпе раздавались ехидные смешки, кто-то подначивал Сорочиху, иные гудели "Будет вам!", но на выручку не шёл никто, ожидали развязки. На счастье Ларисы, проезжавший мимо извозчик крикнул гулящей:
- Опять бузишь? В участок захотела? Гляди, городовой идёт!
Сорочиха мигом выпустила жертву и пошла, как ни в чём не бывало, запевая неверным голосом:
- Она всё в жизни потеряла!..
О! Чтобы в старости своей
Она на промысл не роптала,
Подайте ж милостыню ей!***
Зеваки разошлись по своим делам, перемалывая неинтересно закончившееся зрелище. Извозчик, напугавший всех городовым, щеголевато подбоченился на козлах:
- Не прикажете ли довезти, барышня? На резвой!
Лариса, отрицательно покачав головой, устремилась дальше. Вслед ей донеслось:
- До погибели слепая любовь доводит, помни, сестра!
Вот, наконец, развернулся под ногами бульвар, огороженный чугунной витой решёткой, за которой открывался обрыв, внизу мощёная камнем набережная и – Волга. Показалась кофейня, ставшая невольной сценой разыгравшейся летом драмы. Гаврило, скучая без посетителей, стоял в дверях, покуривая асмоловскую папиросу****. Узнав девушку, буфетчик не на шутку разволновался: по всему видно, не чашку кофе выкушать явилась барышня. Проследить самолично, чтоб без казусов обошлось, не то убытков не оберёшься!
Лариса остановилась напротив кофейни, присела на скамью у решётки, унимая загнанно стучащее сердце. Она добралась туда, куда стремилась. Дальше идти некуда и незачем, всё должно свершиться здесь. Настало время исправить ошибку, допущенную Карандышевым.
Юлия Капитоныча с утра донимало неясное пока беспокойство – он сделался, как некогда Лариса, чрезвычайно чувствителен. К полудню тревога его приняла определённое направление, приведшее к дому Огудаловых. Узнав от Таси, что "барышня ушла, а куда – не сказала", он заволновался ещё сильнее.
- На бульвар, больше некуда идти ей! – сообразил, кинувшись вдогонку.
Он нёсся прямиком по Ларисиному пути, приставая к прохожим с одним и тем же вопросом – не видели ли девушку? Люди брезгливо сторонились его, принимая за помешанного. Лишь один голос, женский, с хрипотцой, развязно окликнул:
- Капитоныч!
Карандышев споткнулся и неуклюже замахал руками, удерживая равновесие. Сорочиха, приветливо скалясь, шагала прямо к нему.
- Не узнаёшь? Иль позабыл, как у муженька моего на обедах бывал?
Он помнил, конечно, всё помнил. Его, только-только поступившего на службу, пригласил на обед сослуживец. На Юлия Капитоныча, привыкшего к деревенской скромности, произвела впечатление показная роскошь. Он поставил целью выбиться в люди, чтобы ни в чём себе не отказывать и однажды закатить такой пир, в сравнении с которым этот обед покажется нищенской трапезой. Хозяйка дома служила подлинным украшением вечера. Изящная, гордо держащая голову, умеющая поддержать беседу на какую угодно тему, с потаённой грустью в глазах – вот какая была она тогда! Неужели ничего не осталось от той ослепительной женщины? Всё принесла она в жертву всепожирающей страсти, сделавшей её изгоем, толкнувшей в пропасть, из которой не выбраться. Даже если чудом удастся вырвать её из этой грязи, она погибнет. Поздно. Порок вершит разрушительную работу, его несмываемая печать пролегла на её лице.
- Не подашь копеечку на бедность мою? – женщина вытянула вперёд руку с раскрытой ладонью.
- Серафима Аполлоновна!***** – пролепетал растерявшийся Карандышев, переводя дух. – Рад бы вам помочь, да в кармане ни полушки.
- Ну хоть поговори со мной, не погнушайся! – хохотнула пьяная Сорочиха. – Или ты такой, как все они? Мы ведь нынче в одной мерке.
- Серафима Аполлоновна, в другой раз, сейчас никак не могу! – взмолился Юлий Капитоныч, затравленно озираясь. – Тороплюсь я!
- Беги! – нахмурила брови женщина. – Прошла она здесь, к Волге направилась, не иначе.
- Благодарю! – учтиво поклонился Карандышев, приложив руку к сердцу. Миг – и он уж мчится во весь опор, слушая неистовствующий в груди маятник. Тук-тук, тук-тук, только бы успеть, успеть, успеть…
- Беги за ней, - напутствовала Сорочиха. – Кабы кто так за меня держался, когда…
От ветра ли, от зависти ли выступили на глазах её слезинки – кому ведомо?
За Волгой расстилались пожелтевшие поля, вдали нахохлилась деревенька с возвышающимися над крышами изб колодезными журавлями. Неторопливо плескалась вода, качая на волнах одинокую чайку. Лариса подождала немного в безумной надежде увидеть "Ласточку" - прощальный привет от человека, любовь к которому ещё билась в ней.
- Пора, пожалуй! – подумала. – Что же буфетчик не уходит, разве дел у него нет? Или меня караулит? Так ведь не успеет. Да, времени нет! Решаться надо! Руки дрожат, страшно. Что обо мне скажут? Смотрела вниз, голова закружилась, немудрено после болезни. Ах, что бы ни говорили, всё одно. Только бы сразу, больше не мучиться! Мама, прощай!
Встала, ухватилась за решётку, свесила голову. Закачалась далеко внизу каменная бездна.
- Скорей! Скорей! – кричал кому-то Гаврило.
- Кому он кричит? Ай, всё равно!
Осталось малое - разжать пальцы, сделать последнее усилие и ухнуть с обрыва. Даже испугаться не успеешь. Зажмурив глаза, Лариса отпустила спасительную решётку, подавшись всем телом вперёд, но в тот самый миг её накрепко перехватили сильные мужские руки, дёрнули обратно, и голос – о, как она ненавидела этот голос! – отчаянно призвал:
- Ради Бога, не совершайте безумства!
Лариса по-рыбьи забилась, пытаясь вырваться из объятий непрошенного спасителя, но тот лишь крепче прижал её к себе.
- Отпустите! – сорвалась на визг девушка. – Не-ет!
- Лариса, прошу вас, придите в себя! Вы меня слышите?
Собравшись с силами, она вновь рванулась, пнула мужчину ногой, вложив в удар всё обуревавшее её отчаяние, тот зашипел от боли, однако рук не разжал. Оступившись, они оба, на радость изумлённо следившему за борьбой Гавриле, рухнули наземь. Лариса беспомощно забарахталась. Те же руки, помешавшие полёту в бездонье, бережно, как дражайшее сокровище, подняли её, помогли подняться на ноги. Прерывисто дыша, девушка посмотрела на своего спасителя, и вздрогнула, увидев перед собой бледного, нервно дрожащего Карандышева.
* Скаженная - сумасшедшая, шальная
** Значение имени Серафима - "огненная", "пламенная"
*** Романс "Нищая", стихи: Пьер-Жан Беранже, перевод: Дмитрий Ленский, музыка: Александр Алябьев
**** Т.е. папиросу табачной фабрики Асмолова
***** Попытка автора создать "говорящее" имя. Серафима, как сказано выше, "пламенная", Аполлон - "губитель". Итого "губительное пламя".
Глава 4. На распутьеА проклянёшь судьбу свою,
Ударит стыд железной лапою, -
Вернись ко мне. Я боль твою
Последней нежностью закапаю.
Иван Савин
Впервые Гаврило обрадовался безлюдным часам, когда почтенные бряхимовцы, сытно пообедав, сидели по домам, накачиваясь чаем до шестого пота. Ничьих любопытных взоров не услаждают двое чудаков, устроивших выяснение отношений прямо напротив его заведения. Буфетчик сам постоял-постоял, окончательно продрог и, сплюнув, ушёл греться. Пусть их, не дети несмышлёные, авось столкуются. Пусто вокруг, одна чайка парила, пронзительно крича, будто призывала кого-то. Ветер лениво гонял опавшие сухие листья. Величаво и неизменно текла Волга, всё вперёд и вперёд.
Лариса, смирившись с поражением, опустилась на скамью. Теперь только настиг настоящий страх перед тем, что она едва не сотворила и уже вряд ли решится повторить. Тело после пережитого колотила дрожь, воздуха в груди едва хватало, сердце, казалось, грозило лопнуть. Сейчас бы совсем кстати лишиться сознания! Шаль сбилась на плечи, растрепавшиеся волосы обрамляли пунцовое, как пион, лицо, делая девушку чудо, какой хорошенькой. Карандышев, шумно дыша, устроился рядом, взял Ларисины руки:
- Замёрзли…
Она не сопротивлялась, когда отвергнутый жених принялся растирать её ладони, покрывать поцелуями, согревать своим дыханием. Совсем неожиданно холодную руку её обожгла горячая капля. Юлий Капитоныч прерывисто вздохнул и подозрительно всхлипнул.
- В любви приходится иногда и плакать, - вспомнила Лариса слова Паратова, - если мужчина заплачет, так его бабой назовут.
В любви?! Разве её хоть кто-нибудь любит? Вожделенный приз в ней видят, только и всего.
- Уф, никогда прежде… не бегал так… - вымученно улыбнулся Карандышев, жадно хватая ртом воздух, - откуда… сил хватило…
- Зачем… вы остановили… меня?
Он, не ответив, доверчиво спрятал лицо в её ладонях. Оба долго молчали. Дыхание постепенно выравнивалось, сознание прояснялось. Когда тишина стала совсем неловкой, Лариса нарушила хрупкое равновесие:
- Зачем?
Карандышев жалобно вздохнул и поднял голову. Никогда прежде она не видела столько мольбы и отчаяния в человеческих глазах, показавшихся ей отражением её собственных, померкших и выплаканных.
- Я однажды едва не убил вас и не мог снова потерять.
- Прошу вас, уходите, - Лариса вырвала руки. - Оставьте меня.
Лицо мужчины исказила гримаса боли.
- Оставить вас? Чтобы вы снова… Нет, я не могу вас покинуть, это свыше моих сил. Не было дня с той роковой минуты, когда бы я не проклинал себя. Лариса, я… Я понимаю, мне нет ни прощения, ни оправдания. Я не стою вашего мизинца, я причинил вам столько горя, что никакою мерой не искупить его. Умоляю, не гоните меня, не лишайте последней надежды! Моя жизнь в ваших руках, располагайте ею, как будет угодно.
- Не я хозяйка вашей жизни, а на собственную посягнуть более не смогу, об этом не волнуйтесь. Я слабая. Видимо, судьба моя – цепляться за жизнь, какой бы жалкой и горькой она не оказалась, - печально вздохнула Лариса. - Зачем, зачем вы спасли меня? Мне так невыносимо одиноко, я места себе не найду, не знаю, куда податься, всё вокруг чужим сделалось. Как котёнок слепой, тычусь без толку. Никто не пожалеет, не поймёт, даже от маменьки ни оплота, ни поддержки.
Юлий Капитоныч привлёк девушку к себе, бережно гладил по голове, как малого ребёнка. Лариса невольно потянулась к жениху. К кому же ей было ещё тянуться? Так истосковалась она по участливой, бесхитростной ласке, что и в объятиях ненавистного Карандышева блаженно затихла, склонила голову к нему на грудь. Она сдалась ему, но в то же время по капельке возвращалась к ней уверенность в себе: хоть кому-то она небезразлична. Значит, рано хоронить себя, она всё ещё хороша. Бальзамом на душу пролились слова:
- Вы сильная, Лариса. Жить наперекор всему – не слабость. Бедная моя, вы столько страдали по моей вине! Позвольте же мне искупить причинённое вам зло, доказать, что любовь существует на белом свете! Позвольте мне всегда и всюду следовать за вами, стать вашей тенью, понимать с полуслова. Я научусь быть достойным вас, вот увидите, я хорошо учусь.
Девушка удивлённо отстранилась.
- Да разве возможно вернуть утраченное? Вот здесь, - Лариса приложила руку к груди, - пусто. Ничего не осталось.
- Вы не простили меня?! – отчаянно воскликнул Карандышев.
Лариса помотала головой.
- Я не держу на вас зла. Но никому более не верю. Да и что я могу отдать взамен? Я никого не смогу полюбить, никого не сделаю счастливым. Зачем вам приносить себя в жертву мне? Вы ещё встретите ту, что станет вам достойной женой. Мне же лучше остаться ничьей.
Юлий Капитоныч, соскользнув со скамьи, опустился перед девушкой на колени, обнял её ноги.
- Нет, нет, не говорите так! Вы сделаете меня счастливейшим человеком на свете! Мне нужен был жестокий урок, чтобы понять, какое сокровище я потерял. Чем мне заслужить ваше прощение? Я на всё готов!
- Встаньте, что вы?! – смутилась Лариса.
Карандышев нехотя подчинился и вновь сел с нею рядом. Его полная покорность и виноватый вид что-то будоражили в её душе. Девушке захотелось вдруг провести ладонью по его волосам. Она рассердилась на себя за столь неуместное желание.
- Я боюсь ошибиться, я слишком часто ошибалась. Но мне больше некуда податься. Только не домой! - решительно сказала Лариса. - Что же, видимо, судьба… Мы оба растоптаны, как же держаться нам, если не вместе? В конце концов, и я ведь виновата перед вами.
- Вы ни в чём не виноваты…
- Подождите! Я на распутье стою, мне нужно выбрать правильный путь. Вернуться домой я не могу. Снова одна, и ночи без сна, и такая тоска, тоска! Или остаётся Кнуров, я – да и вы тоже – многим ему обязаны, он всё жаждет заполучить меня. Я не хочу стать вещью, не нужно мне его золото. Оставить мир, уйти в монастырь? Или бросить всё, искать счастье на чужой стороне? Меня страшит неизвестность. Вы хотите доказать мне, что любовь есть. Я не нашла её. Возможно, я мало искала и не там. Но мне не нужна любовь. Сейчас я хочу лишь покоя, у меня душа изболелась. Можете ли вы обещать мне тихую спокойную жизнь?
- Да, да, да!
- В таком разе я доверяю вам свою судьбу. Видите, я вновь вернулась к тому, от чего убежала.
- Вам не придётся усомниться в правильности вашего выбора! – горячо воскликнул воспрявший духом Карандышев, не веря до конца в реальность происходящего. Вдруг всё сон? Проснёшься – и снова: одиночество, бесплотные чаяния, презрение к себе самому.
Неужели всё возвращается на круги своя?
- Приказывайте, Лариса Дмитриевна! Я выполню любое ваше желание!
- Увезите меня отсюда!
- Хоть на край света! – расцвёл Карандышев.
- На край не надо, - серьёзно произнесла Лариса. – Едемте в деревню.
- Будет исполнено, моя повелительница!
Первые прохожие, вышедшие на послеобеденный моцион вдоль Волги-матушки, провожали удивлёнными взорами странную пару. Девушка, заботливо поддерживаемая мужчиной под локоток, брела задумчиво, опустив очи долу, зато спутник её прямо-таки сиял от счастья, невероятного и незаслуженного. Вид, между тем, оба имели всклокоченный, словно наспех приводили себя в порядок. Ещё с бульвара не вышли они, а горожане, не остыв от прежних новостей, вовсю судачили: девица Огудалова, которая летом едва не застрелилась, помирилась с Карандышевым и гуляет с ним, как ни в чём не бывало.
- Она верно рассудила. Куда же ей деваться в её положении?
- Стоило переполох затевать.
- Погодите, не разойдутся ли опять.
Если за истории из первых уст плату взимать, то Гаврило-буфетчик, несомненно, озолотится, рассказывая, как знаменитая девица Огудалова едва не бросилась с обрыва, как её в последний миг перехватил Карандышев, да как они долго потом сидели на скамейке, о чём-то толкуя, причём мужчина то валялся в ногах у девушки, то хватал её за руки. Страсти в лучших традициях амурных романов!
- Шу-шу-шу, - тянется шлейф свежих сплетен за скандальной парой. Они и прежде, гуляя летом, ощущали повышенное внимание к себе, но сейчас досужие разговоры особенно тяготили их.
На выходе с бульвара голубков поджидала коляска, в которой чинно восседала Огудалова в сопровождении приторно улыбающегося Вожеватова.
- Нашлась ваша пропажа, Харита Игнатьевна, - указал Вася, - а вы уж хотели было тревогу поднимать.
- Вижу, - буркнула Огудалова, испепеляя гневными взглядами дочь вместе с кавалером. – Ох, Васенька, дала она мне жизни, и что опять затеяла – одному Богу известно.
В сущности, Харита Игнатьевна согласна была даже на Карандышева, только б сбагрить поскорей с рук неугомонную дочку! Муж-покойничек избаловал некогда Ларочку-любимицу, а ей расхлёбывать приходится. Творит девица, что вздумается, удержу не знает!
- Здравия желаю, Лариса Дмитриевна! – козырнул Вася, жмурясь на девушку, будто вороватый кот на крынку со сметаной. Её учтиво раскланявшегося спутника он не удостоил вниманием.
- Здравствуй, Вася, - сухо ответила Лариса.
Маменька Огудалова не проронила ни слова.
- Мы уж вас потеряли, Лариса Дмитриевна, - продолжал болтать Вожеватов, не обращая внимания на тон, которым его поприветствовала подруга детства, - думали, вы опять в побег ударились, весь город взгомонили, полицию на ноги подняли, ан вы – вот она, гулять изволили.
- Вася, с тебя разве сняли кандалы? – холодно оборвала Лариса.
- Ох! – театрально схватилась за сердце старшая Огудалова.
- Мама, вот мой жених, Юлий Капитоныч, - посторонилась Лариса, открывая всеобщим взорам готового сквозь землю провалиться Карандышева.
- Доброго дня, Харита Игнатьевна, - смущённо поклонился Карандышев и брякнул. – Мы с Ларисой решили в деревню ехать.
- Сегодня, мама! – встряла Лариса.
- Лариса Дмитриевна у меня останется. Я к вам человека пришлю за вещами, - осмелел Юлий Капитоныч, чувствуя поддержку невесты.
Харита Игнатьевна ушам не поверила.
- Что выдумали?! Какую вам деревню? Лариса, сейчас едем домой! Довольно меня позорить. Что люди-то скажут?
- Лариса Дмитриевна не желает ехать домой, - процедил сквозь зубы Карандышев, не отводя глаз от уничтожающего взгляда Огудаловой.
- Вон как ты заговорил, братец! – хмыкнул Вася. – Запамятовал, чем мне с Мокием Парменычем обязан?
- Вовек не забуду! – ощетинился Карандышев, готовясь к возможной схватке. Он давно понял: будешь всегда хвост поджимать, трусливо огрызаясь, так сжуют тебя и не подавятся. Надо кусаться, вырывать у судьбы своё, как Кнуров, как Вожеватов и Паратов! Пора проявить характер, он ведь обещал Ларисе стать достойным её. Девушка ободряюще стиснула его руку, что придало Юлию Капитонычу решимости. Между тем, перевес ощущался на стороне Огудаловой. С нею Вожеватов, кучер – мигом скрутят Ларису, увезут силой. Нет – так у Васи и деньги, и связи, и закон.
- А всё-таки не уступлю! – думал Карандышев. – Пускай и в острог упекут.
- Вот у меня для Ларисы Дмитриевны сюрприз приятный имеется! – ухмыльнулся Вожеватов: не драться же, в самом деле, ему с ничтожным Карандышевым, когда есть другой способ образумить Ларису. – От Сергей Сергеича письмо получил, он для вас персонально весточку прислал, наказал передать лично в руки.
С этими словами искуситель Вася вытащил из кармана и протянул Ларисе конверт, испещрённый марками и почтовым штемпелем.
Письмо от Паратова! Как страстно ждала она его когда-то, раздираемая тоской! Как часами дежурила у окна, высматривая почтальона, всякий раз не задерживавшегося возле их дома! Как грезила о нём, лёжа с простреленной грудью! Сколько слёз пролила! Он не прислал ни строчки. Так чего же он хочет теперь, когда всё в ней перегорело, когда огонь подёрнулся пеплом?
- Отпишите Сергею Сергеевичу, чтобы не смел более интересоваться моею жизнью, - стараясь сохранять спокойствие, произнесла Лариса, с каменным лицом, не глядя на обратный адрес, разорвала конверт, бросила обрывки на камни мостовой. Ветер, только того и ждавший, подхватил бумажные клочки и унёс вдаль. Что содержалось в письме Паратова – покаяние ли, очередной посул, пустое житейское любопытство – теперь никто не узнает. Если б Лариса заглянула в этот миг в сияющие глаза жениха, то прочла бы в них целый спектр чувств: восхищения, радости, гордости. Сегодня провидение играло с несчастным Юлием, то швыряя в бездну отчаяния, то вознося на упоительные вершины.
- Поезжай куда угодно, хоть в деревню, хоть к чорту* на кулички! Одумаешься – пеняй на себя, я тебя предупреждала, - взбеленилась Огудалова. – Сделай милость, Вася, отвези меня домой.
- Не извольте беспокоиться, Харита Игнатьевна! – отозвался предупредительный Вожеватов и скомандовал кучеру. - Пошёл!
Кучер взмахнул хлыстом, прикрикнул на лошадей, и те послушно покатили коляску, увозя прочь проигравших Васю и Огудалову. Харита Игнатьевна по дороге успела поплакаться молодому купцу на беспутную дочь. Тот, слушая вполуха, прикидывал: ему-то ещё не так обидно потерпеть поражение от Карандышева, когда Кнурову сделка не удалась. Почти вытянул бреднем рыбку, а та вильнула, да и выскочила в подвернувшуюся брешь. То-то потешит себя Васенька, передавая новость Мокию Парменычу!
- С другой стороны поглядеть, так Лариса умно поступила, - успокаивал хитрец Хариту Игнатьевну. – Он-то, чуя за собой вину, на цыпочках перед ней забегает, а она станет им помыкать, как захочет. "Муж-мальчик, муж-слуга, из жениных пажей..."**
- Ой, Вася, о таком ли зяте я мечтала?
Поле столкновения осталось за Ларисой и Карандышевым. Не став наслаждаться лаврами победителей, они продолжили путь, рука об руку, сплошной вызов всем и вся. Давно знакомым, но не знавшим как следует друг друга, им предстояло учиться строить отношения, понимать и доверять.
*До того, как Правилами 1956 г. была закреплена норма "чёрт", встречались две формы написания, через "о" и через "ё".
Здесь устаревшая форма оставлена нарочно, для антуража.
** А.С.Грибоедов - "Горе от ума", последний монолог Чацкого
Юбилейная работа, тридцатая.
Пы.Сы. Бряхимов - Кинешма.
Название: Второе дыхание
Автор: A-Neo
Фэндом: А.Островский "Бесприданница"
Персонажи: Ю.К.Карандышев/Лариса Огудалова, Х.И.Огудалова, немножко ОМП и ОЖП
Рейтинг: R
Жанры: Гет, AU, Hurt/Comfort
Предупреждения: ООС
Размер: Пока не знаю
Описание: Представим, что Лариса не погибла. Как в таком случае сложится её дальнейшая жизнь? Смогут ли она и Карандышев оправиться после преподанного им жестокого урока? Возможно ли возродить то, что, кажется, навсегда разбито?
ПрологБряхимов город благочинный, патриархальный, неспешно тянет он свой век на берегу Волги, слушая колокольный благовест, поглядывая на мир из окошек основательных в своей крепости домов. Редко кому удаётся нарушить его покой, но уж, если нарушил – берегись! В Бряхимове ничего не утаишь от чужих глаз и ушей, здесь, как говорится "В одном конце чихнёшь, в другом "Будь здоров!" скажут". Словно камень, всколыхнувший водную гладь, идёт всякое событие на потеху жителей, не знающих, чем занять себя, баламутит устоявшийся уклад. Любая мало-мальски примечательная новость на диво быстро становится всеобщим достоянием, а уж коли она из ряда вон выходящая, то её долго ещё будут склонять и перевирать на все лады. Происшествие, имевшее место быть в августе 1878 года, как раз к таким и относилось: девица Лариса Огудалова накануне свадьбы сбежала от жениха в мужской компании на пикник за Волгу. По возвращении в город беглянка пыталась свести счёты с жизнью, но не умерла, и её с простреленной грудью привезли домой на извозчике в сопровождении врача. Сейчас жизнь её вне опасности, а в деле предстоит разбираться следствию.
Гуляет новость из уст в уста, обрастая новыми подробностями. Жужжит Бряхимов, будто растревоженный улей, злорадствует над женихом, осуждает невесту. Хоть и на улицу им не показывайся - заклюют, затравят. С одних только купцов, затеявших кутеж, вылившийся в стрельбу, как с гуся вода. Поди-ка, тронь их, зубы обломаешь! Это не беззащитный простофиля Карандышев, не имеющий ни денег, ни связей.
- Поди-ка, он и стрелял. Пистолет-то его.
- Истинно, он.
- Этакий тихоня, а вон что учудил!
- Учудишь, пожалуй. Подумайте, в каком положении он оказался. Невеста сбежала да на посмешище выставила.
- Положение положением, а голову на плечах иметь следует.
- Сама она выстрелила, так и объявила во всеуслышание. С чего бы ей выгораживать злодея?
- В острог его, или в жёлтый дом, пока ещё кого-нибудь не застрелил.
- Он и верно ровно помешанный сейчас.
- Ему надо ноги целовать Кнурову с Вожеватовым, да Бога благодарить, что девица жива осталась, иначе таскать бы Карандышеву кандалы.
- Уж эти Огудаловы! Не живётся им без скандалов.
- Да как младшая Огудалова решилась-то на грех?
- Говорят, господин Паратов её поманил, да обманул, вот с отчаяния она за оружие схватилась. Надежду, знать, имела. Паратов-то и в прошлом году к Огудаловым ездил, за жениха считался, а самого после след простыл.
- Позора не вынесла.
- Паратов совсем порывает с нашим Бряхимовым. Дело закрывает, пароходы распродаёт, а дом на Успенской давным-давно за новым хозяином.
- Знать, не наведается более к нам. До новой жизни наладился.
- Напаскудил и бежит!
- Тш-ш-ш, что вы!
- Ох, все они одним миром мазаны! Всех бы к ответу притянуть.
Кочует-гуляет сплетня, присоединяйся, у кого язык чешется! Уже и не разберёшь, где вымысел, где правда. Те, кто мог бы пролить свет, предпочли молчание, сделав всё возможное, чтобы замять скандал. С одним они совладать не смогли: со злыми языками. Но ведь на каждый роток не накинешь платок. Кнуров и Вожеватов, едва улеглись первые страсти, уехали на выставку в Париж. Их хата с краю, а дела не ждут. Паратов, распрощавшись с холостой жизнью так, что надолго запомнил, вернулся к невесте, моля только, чтобы отзвук бряхимовского выстрела не достиг ушей влиятельного тестя. Иначе плакали золотые прииски! Карандышев кричал, что своими руками загубил Ларису, едва не бросился с обрыва в Волгу – насилу удержали, и состояние его рассудка мало походило на здравое, поэтому всерьёз его никто не воспринял. Сыграло известную роль и заступничество уважаемых в городе людей. От Юлия Капитоныча отступились, не найдя за ним вины. Лариса сама призналась, чего больше? Никто ничего не видел, не слышал.
Никто, стало быть, кроме девицы Огудаловой, не виноват? Некого и судить? Осталась она одна, раненая, опозоренная, растоптанная. Осталась жить. А как ей теперь жить, когда всё порушено и смято? Ни малейшего просвета не видать. Одна непроглядная ночь впереди.
Глава 1. Чайка с вывихнутым крылом
Как плющ! Как клещ!
Безбожно! Бесчеловечно!
Бросать, как вещь,
Меня, ни единой вещи
Не чтившей в сём
Вещественном мире дутом!
Скажи, что сон!
М.Цветаева "Поэма конца"
Первое, что Лариса разглядела, придя в сознание – склонившееся над ней ласковое морщинистое лицо с поседевшей бородкой клинышком. Глаза за стёклами пенсне светились подлинным участием. Где она раньше видела это лицо? Лариса напрягла память, силясь вспомнить, однако мысли обрывались и исчезали, не желая выстраиваться в ровную картину. И вдруг осенило: да ведь это же доктор, Алексей Петрович! Он некогда Ларису маленькую лечил от скарлатины. Давно-давно. Как же она могла запамятовать? Где-то далеко остались детство, скарлатина, мама и сёстры. И стреляли в неё тоже, наверное, бесконечно много лет назад.
- Счастливица вы, Лариса Дмитриевна! Пару вершков левее – и последствия вашего опрометчивого поступка оказались бы куда тяжелей.
О чём он таком говорит? Так она не… Расплывчато, как сквозь туман, возникли в памяти Ларисы Карандышев, униженно ползающий перед ней на коленях, выстрел, встревоженный Паратов, пёстрый цыганский хор. Она слушала развесёлое пение, когда думала, что отрешается ото всего земного, когда силы покидали её, выцеживаясь горячими каплями. Потом наступила умиротворяющая темнота. А теперь с ней возится доктор.
- Я… не умерла? – с усилием прошептала Лариса, ещё не веря, отказываясь верить.
Алексей Петрович ободряюще улыбнулся, от чего по его щекам лучиками рассыпались морщинки, и взял её запястье, подсчитывая пульс.
- Совершенно верно, Лариса Дмитриевна! Вы живы, вы у себя дома, вам ничто не угрожает.
Он прав, она жива. Ведь мёртвым наверняка не бывает больно, у них не саднит в груди, им довольно воздуха для дыхания, их не душит кашель. И ничего совсем им не надо, ни бед никаких не знают, ни забот.
- Я не умерла…
Столько отчаяния вложила Лариса в этот шёпот, что врач, ко всему привыкший за годы практики, удивлённо поднял брови.
- Помилуйте, Лариса Дмитриевна! Вам жить должно!
А она чувствовала себя разочарованной. Жить, жить, жить… Как и чем теперь жить, кому она нужна такая? Чайке повредили крыло, ей не летать. Зачем её спасли? Душно, душно ей! Стены комнаты кружатся, всё плывёт, свет керосиновой лампы режет глаза, как тысячи солнц. Лариса болезненно зажмурилась.
- Лампа… Пожалуйста…
Доктор поспешно подкрутил фитиль, отчего пощёлкивающий язычок пламени сделался маленьким и совсем не страшным. Лариса облегчённо вздохнула. Алексей Петрович, заботливо поправив подушки, собрался было уходить.
- Нуте-с, голубушка, вам необходимо отдыхать и набираться сил. Теперь я вынужден откланяться, но обещаю почаще к вам наведываться. Прикажете позвать маменьку?
- Нет… Постойте, по… пожалуйста, Алексей Петрович, - напряглась Лариса, собираясь с силами, - давно я… дома? Ничего не помню.
Врач понимающе кивнул, придвинул стул к кровати и аккуратно присел у изголовья, готовясь начать рассказ.
- Должен вам сказать, наделали вы переполоху, Лариса Дмитриевна! Не далее как прошлым вечером сижу я дома, как вдруг к воротам подлетает коляска, четвёрка вороных. Стук, грохот, светопреставление! Скорее, кричат, доктор, девушку ранили на бульваре! Я за саквояж, да в дверь. Лошади у господина Паратова быстрые, долетели за считанные минуты и успели вовремя.
- Пара…това?
- Истинно так! – подтвердил эскулап. – Он человека своего за мной послал, имя такое чудное у него – Робинзон, и всё уходить от вас не хотел, пока я настоятельно не повелел не мешать медицине. Повезло вам, Лариса Дмитриевна, во всех смыслах повезло! Легко отделались. Пуля дура, пистолетишко дрянной.
В душе Ларисы затеплилась крохотная надежда. Сергей Сергеевич, несомненно, любит её, если так беспокоился! На бледном, как мел, лице сама собой заиграла робкая улыбка, в сумрачных доселе глазах засветились огоньки.
- Ну вот и повеселели наконец! – подметил Алексей Петрович. – Что же, барышня, мне в самом деле пора, без того почти сутки неотлучно при вас.
Только сутки миновали с тех пор! Ведь, казалось, вечность прошла после того проклятого обеда у жениха, так много всего приключилось! Снова отчий дом, куда она уж не чаяла вернуться, настроившись куда угодно лететь с Паратовым. Вчера в этой вот комнате Лариса собиралась в деревню, вырядилась в самое простое платье, приготовила корзинку для грибов. Поди, до сих пор стоит корзинка, забытая в суматохе на столике в гостиной.
Закрылась дверь. Доктор, отдав необходимые распоряжения Харите Игнатьевне и горничной Тасе, отбыл домой – отдыхать. Старшая Огудалова, торопливо перекрестившись нервной рукой, вошла в комнату дочери. При виде матери у Ларисы трусливо сжалось сердце, совсем как в детстве, когда, бывало, она, нашалив, опасалась справедливого возмездия. Харита Игнатьевна, поджав губы, строго поглядела на дочь, глаза её ясно говорили: "Доигралась?"
- Лариса, как же ты так?
Девушка жалобно всхлипнула, приподнялась на кровати, отчего грудь продёрнуло вспышкой боли, простёрла вперёд руки. В горле заклокотало, и слёзы, которые уже никакой возможности не было сдержать, полились по щекам.
- Прости меня, мама, прости!
Харита Игнатьевна, хмурая и непроницаемая, как скала, обняла безрассудную дочь, провела ладонью по волосам. Две женщины, родные по крови, но разные характерами и помыслами, долго сидели бок о бок, храня молчание, глядя в сгустившиеся за окном сумерки. От скупой материнской ласки девушка согрелась и понемногу успокоилась. Огудалова-старшая подвела итог:
- Что же теперь рыдать, сделанного не воротишь. Надо как-то дальше жить, Лариса.
- Как тяжело, мамочка!
Харита Игнатьевна, взяв в ладони заплаканное лицо дочери, глянула той в глаза, доискиваясь правды.
- Скажи-ка мне начистоту: не сама ты руки-то на себя наложить вздумала? Я ведь как облупленную тебя знаю. Карандышев это?
- Нет, мама, я… Я сама! - увиливала Лариса, высвобождаясь из материнской хватки. - Никто не виноват!
- Ты смотри. Выгораживать его вздумала? Пускай получит, что заслуживает.
- Нет, зачем? Хватит того, что я страдаю.
- Как бы до беды не довела доброта твоя, - хмыкнула Огудалова и поднялась, чтобы задёрнуть шторы. В комнате стало уютнее, едва только тёмная улица скрылась за тяжёлыми бархатными складками. Лариса, полусидя на подушках, провела рукой по груди, ощупывая слой бинтов под тканью рубашки. Пора. Надо задать вопрос, ответа на который она жаждет и страшится.
- Мама… Где… Паратов?
По тому, как Харита Игнатьевна поспешно отвела взгляд, Лариса всё поняла и хрипло воскликнула:
- Уехал?!
- Днём ещё. Сам не свой уезжал, да задерживаться ему нельзя. Денег оставил, сколько надо, на все расходы.
Уехал! Рядом был, а она не увидела его в последний раз! Единственная надежда рухнула, как оседает и рассыпается песочный замок. А маменька между тем продолжала балагурить. Что ещё? Ах, Кнуров.
- Слышишь, Лариса? Мокий Парменыч заезжал, спрашивал о твоём здоровье, за всеми тратами велел к нему обращаться. От предложения своего не отказывается. Какое он тебе предложение сделал, Лариса?
Кнуров заезжал справиться, цела ли его вещь? В Париж прокатиться не может, как дальше будет – пока не знает, не подумала.
- Потом поговорим, мама. Мне больно. Я отдохнуть хочу.
- Что же, отдыхай. Ежели что-то понадобится, Тася рядом. Лампу погасить?
- Не надо.
Лариса осталась, наконец, наедине с собственными мыслями, постепенно принимавшими ясность. И, чем более прояснялся рассудок, тем тяжелее делалось на сердце. Горящий уголёк туда вложили. Положение её самое безрадостное. Одна она теперь, навеки одна. Состарится у кого-нибудь в приживалках. Кому нужна такая жена? Разве только Карандышеву. Он её любой возьмёт, да начнёт изводить попрёками. Нет, с ним покончено. А больше – никому. И прежде-то желающие связать судьбу свою с ней в очередь не выстраивались. Ездили провести время в обществе красивой барышни, послушать романсы, жениться же выгоды не видели. На таких, как она, не женятся!
Можно ещё согласиться на предложение Кнурова и не знать нужды до конца дней – слово купеческое крепкое. И окончательно скатиться на дно, стать игрушкой в руках хозяина, полностью зависеть от чужой воли. А вдруг через пару лет хозяину надоест его вещь? Тогда как? Искать нового покровителя? Либо терпеть скандалы, придирки, жить под надзором полиции? Сможет ли она пересиливать себя, принимая Кнурова?
- Ведь это болото, - содрогнулась Лариса, - оступишься и затянет, не выберешься.
Каждая клеточка её тела налилась отвращением. Слишком высокую цену придётся ей заплатить за роскошь, чересчур велик риск. Лариса вспомнила растрёпанную, неряшливо одетую пьяную бабу, которую она однажды видела на улице, когда прогуливалась с Карандышевым. Баба, растирая кулаками слёзы по некогда миловидному лицу, брела по мостовой, выкрикивала нечто нечленораздельное, но очень жалобное. Лариса заметила, как Карандышев брезгливо поморщился и испуганно вжал голову в плечи, явно прикидывая, как бы половчее разминуться с неожиданным препятствием.
- Кто она? Вы её знаете? – не удержалась Лариса, поражённая обликом опустившейся женщины.
- Её? – нехотя ответил жених. – Сорочихой кличут, бывшая жена чиновника одного. Полюбила страстно офицера, мужа оставила, а офицер пожил с ней, да уехал. Вот она с горя и начала пить, по рукам пошла…
Сообразив, что наговорил неподобающего для ушей невинной барышни, Юлий Капитоныч осёкся. Ещё не доставало, чтобы Лариса начала расспрашивать! Но девушка, видимо, испугавшись гулящей, взяла его под локоть:
- Пойдёмте скорей!
Сейчас потасканная, страшная Сорочиха живо предстала перед мысленным взором Ларисы. А что, ежели и её не минует такая судьба? Кнуров не вечен, у него наследники имеются, а тем папашина содержанка поперёк горла станет. Расчётливой следует быть, но просчитывать ходы наперёд Лариса не умела, не в маменьку пошла. У той всё какие-то задумки да хитрости. Лариса же вся существовала сиюминутными порывами, не задумываясь о последствиях. Стать вещью? Дорогой вещью, кружить головы, копить золото. Менять хозяев, терять в цене, постепенно дурнеть и стать второй Сорочихой. Существует такой риск!
Пусть приезжает Кнуров, завершив дела в Париже, ответ для него готов: вещью она не станет. Ничьей. Лучше худо-бедно жить, но человеком.
А хватит ли у Ларисы умения самой добывать хлеб насущный? Кроме как к пению романсов, ни к чему не приспособлена. Девушка с неприязнью посмотрела на свои руки, нежные, не знавшие труда.
- Я слабая! – простонала. – Слабая!
Куда ей идти, ничего не умеющей, с кровоточащей душой? Она немногого хотела, лишь любить и быть любимой. Сполна расплатилась за счастье хоть несколько часов провести в обществе объекта безрассудной страсти. Счёт закрыт. Капкан захлопнулся. Ей некуда податься.
- Несчастливые мы все, - подумала Лариса, вспомнив судьбу сестёр. – Одна в могиле, другая на чужой стороне, ни единой весточки не шлёт. Ах, почему он не убил меня?!
После того, как её раздавили, душу бессмертную оплевали и растерзали, одно остаётся: завершить то, что не получилось у Карандышева. Только б смелости хватило.
Глава 2. Ночной сторожИзвела меня кручина,
Подколодная змея!
Догорай, моя лучина,
Догорю с тобой и я!
Народная песня
При пире, при бражке все дружки; при горе, кручине нет никого!
Пословица
Мало-помалу волнения улеглись. Остались позади допросы у судебного следователя*, на которых сердце дрожало овечьим хвостом, когда приходилось изворачиваться, спасая бывшего жениха и оговаривая себя. Заживала рана, миновали дни, когда в жару Лариса не видела выхода от боли и одолевающих мыслей, когда металась на постели, желая только умереть. Всё прошло. Она осталась виновной, приговорённой к денежному взысканию**, погашенному Мокием Парменычем, и бесконечно одинокой. Не оказалось рядом человека, которому можно выговориться. В отношениях с матерью пролегла трещинка, когда Лариса сообщила Кнурову, что предложение его принять не может, хотя безмерно благодарна за всё, что он для неё делал и делает. Харита Игнатьевна, в мыслях уж пересчитывающая кнуровские ассигнации, злобно шипела: у неё, не у Ларисы, отобрали безбедное существование. Дура-дочь, на привлекательность которой Огудалова возлагала надежды, и себя под монастырь подвела, и ей подкузьмила. Не сумела составить достойной партии, выбрала в мужья нищего чиновника. Выгода сама в руки давалась – упустила. А уж сколько сетей Харита Игнатьевна расставляла, как проворачивалась – все старания прахом пошли!
- Подумала бы, на что жить будем. Теперь уж доходы наши упадут. Моли Бога, чтоб Мокий Парменыч и Вася не оставили нас.
- Как-нибудь проживём, мама. Жили же и без цыганского табора в доме.
- Да как жили-то, Лариса? Едва концы с концами сводили.
- Ничего, мама. Другим тяжелей.
Поговори вот с ней! Паратовские деньги растаяли, кнуровские или вожеватовские будут, нет ли, течь к ним в дом живительным ручейком, неизвестно. Предлагала взяться вплотную за Паратова, припомнить давешний грешок:
- К ответу притянем. Скандал закатим на всю губернию, если станет отнекиваться.
Лариса отказалась ворошить прошлое:
- Не надо, мама. Пусть живёт счастливо… если сможет.
Почему не быть Сергей Сергеичу счастливым, за золотыми-то приисками? Прежнего веселья не воротишь, верно, так ведь и без цыганских хоров полно удовольствий на свете. Это же не отказывать себе во всём, да дочь-бесприданницу, с которой неизвестно, как сложится, посадить на шею!
Лето подошло к концу. Зарядили унылые дожди, полетели жёлтые листья, потянулись к югу птичьи стаи, оглашая пространство жалобными криками. Лариса провожала птиц жадными взорами: они свободны, ничто не держит их. Она же в клетке томится, не чая исхода. На берёзе в палисаднике с каждым днём прибавлялось жёлтых прядей, и Лариса, глядя на неё, представляла, как сама со временем начнёт седеть и стариться. Но, если дерево, сбросив мёртвую листву, по весне выпустит молодые клейкие листочки, то ей обновления не дано. Всё вокруг увядало, одна берёза держалась дольше всех, но и она однажды вдруг раззолотилась уже вся разом, ветер принялся яростно рвать осенний лист с неё, весь двор усыпал. Октябрь вступил в свои права.
Лариса так и не примирилась с болью. Тело зажило, не душа. Из дома почти не выходила, романсы не радовали. Визитёров поубавилось. Дом, привыкший к громким разговорам, смеху, звону гитары, шумным сборищам, недоумевал: куда испарились кавалеры, от которых прежде отбою не знали? Неуютно сделалось в его стенах, видевших, как росли и хорошели девочки, как разлетались из отчего гнезда. Что с ними случилось? Осталась младшая сестра, безжалостно ушибленная жизнью, и ровно неживая.
Днём куда ни шло, днём всё же люди вокруг: мама, доктор, Тася. Отзывчивая Тася много сделала для Ларисы в эти дни, отвлекая весёлым щебетом от мрачных дум. Обо всём говорила она: то передавала городские новости, то жаловалась на растущие базарные цены, то пересказывала недавно прочитанный роман. Лариса слушала, даже если речь шла о телегах, сцепившихся оглоблями где-нибудь на Солдатской улице. Всё-таки живой человек рядом и есть ему до тебя дело!
Ночью тяжелее. Поднималась тяжёлая, звериная какая-то тоска, которую днём удавалось загнать подальше в сердце. Так невыносимо тошно и одиноко становилось, что хотелось вопить, бежать без оглядки. Лариса, содрогаясь всем телом, кусала угол подушки, сжимала маленькие кулачки, задавливая крик, чтобы не всполошить маму и Тасю. Подбегала к тёмному окну, за которым шелестела берёза и тополь грозил небу голыми узловатыми сучьями. Может, убежать, как тогда? Догонят, воротят.
Где теперь Сергей Сергеевич, доволен ли молодой женой? Лариса глядела в зеркало, ревниво сравнивая себя с неизвестной, никогда не виденной соперницей. Чем та лучше, помимо богатства? Возможно, она красива, умна, блестяще образована, умеет достойно держаться, как подобает истинной аристократке. Однако, паратовская жена может оказаться ничем не примечательной дурнушкой, пустышкой.
- Да ведь у неё главное есть! – изводилась Лариса, буравя глазами отражение. – Денег куры не клюют, кому дело до недостатков?
Из зеркала смотрела осунувшаяся, бледная женщина с обозначившимися тёмными кругами под глазами. Ничегошеньки за душой нет, кроме гордости. Ничего не знает, не умеет, поговорить с ней не о чем! На одних романсах далеко не уедешь. Богатств не имеется, потому Паратов отверг её.
Огромное значение имеют деньги, они человека заслоняют. Маменьку взять: будь у Карандышева миллионы, разве б шёл он у неё за второй сорт? Угодливо махала бы перед ним хвостом, невзирая, какой он человек. А коли ни гроша за душой, то ты для Хариты Игнатьевны никто, какими бы добродетелями ни обладал. Великое дело – золото! Лариса, хоть не признавала его власти, всё же не бедному Карандышеву подарила сердце, но кутиле Паратову.
Ах, как неистово, слепо она его любила! Мотовство и позёрство принимала за достоинства. Падкая на мишуру, на внешний блеск, не разглядела за ними настоящего – безжалостного, готового сломать чью угодно судьбу ради минутной прихоти. Она по-детски доверилась Паратову, жизни не пожалела б за него, а он лишь поиграл её чувствами. Ему всё равно, что случилось с Ларисой после пикника: наложила ли она на себя руки, как грозилась, вернулась ли к жениху или же приняла предложение купцов, готовых, подобно коршунам, накинуться на опозоренную и теперь доступную добычу. Откупился, уехал со спокойной душенькой. Да разве в одиночку нанёс он Ларисе удар, от которого она оправиться не может?
Вася, почти братом считавшийся, в трудную минуту прошёл мимо, отказался поддержать, отговорившись кандалами. Вместе росли, она все тайны девичьи ему поверяла, а тут вдруг какие-то кандалы. Слово купеческое! Затем самонадеянный Кнуров с предложением. Её, как вещь, просто и подло за спиной разыграли в орлянку. Васенька, товарищ детства, поставил её на кон, как уличную девку, да не ему счастье выпало. Кнуров, давно разведывающий – как бы подобраться к приглянувшейся девушке, получил возможность безнаказанно заполучить её, прикрываясь благовидным предлогом: опозоренной девице покровительство оказывает. Держался учтиво, но глаза – довольные, хищные, выдавали истинные намерения. Настоящий вепрь! А она забава, игрушка, не могущая иметь собственного мнения. Всё нарочно подстроили, вдоволь насладились её унижением. Напрасно, дескать, думать, будто неприступная Лариса Огудалова не покупается за деньги, – очень даже покупается, надо только подвести к такой черте, за которой позор и смерть.
- Нет ничего такого, чего купить и продать нельзя. Меня можно… продать!
Посмеялись, раздавили, договорились – а Карандышев все карты спутал. Не учли игроки, что он, осмеянный и оплёванный ими, вздумает отстаивать своё человеческое достоинство, мстить за оскорбление. Да перед кем отстаивать? Мужчины, властелины жизни, оставили женщину одну – пускай думает. Да и Лариса в тот час недалеко ушла от погубителей, сорвав на Юлии Капитоныче душившую её досаду. Она, растоптанная, сама принялась пинать другого, высказывая ему колкости в лицо. А настоящие-то обидчики не дождались от неё уничижающей правды.
Карандышев пришёл к ней, как побитая собака, когда она уже вычеркнула жениха из своей жизни. Что ей его прощение и мольбы, когда она разглядела его ничтожную душонку! Даже хорошо, что не дошло до свадьбы, невыносимой получилась бы их совместная жизнь. Она яркая птица, вся в устремлениях, он потрёпанная ворона рядом с ней. Хороша парочка! Ей хотелось видеть сильного мужчину, а не слабака, терпеливо сносящего любые унижения, – только не прогоняй. Она презирала Карандышева за нелепые попытки подпрыгнуть до уровня бряхимовских денежных мешков, за мелочность, за низость стремлений, за то, что видела в нём схожесть с собой. Отныне всё кончено. Юлий Капитоныч открыл ей глаза на истинное положение вещей, между ними возникли даже нотки взаимопонимания, но обратного пути нет. Она неживая теперь.
- Матушка-заступница, хоть Ты научи, наставь! Как позабыть его, как найти покой?
Мудрые всепонимающие очи Богородицы на образке немного успокаивали, давали силы выстоять перед еженощными тревогами.
Чёрная немочь-змея присосалась к сердцу, не выгнать её. Каждый вечер Лариса принималась беспокойно ходить по дому, предчувствуя очередную невыносимую ночь. Дела валились из рук, гитара замолкала, стоило взять на ней пару аккордов.
- Полно суетиться! – прикрикнула маменька. – Что ты, ровно зверь в клетке?
- Не знаю, куда себя деть, - стенала Лариса, прижимаясь лбом к оконному стеклу.
- Глупость из тебя лезет. Развеяться надо. Вот погоди ужо, попросим Васю…
- Не надо Васи! – замотала головой девушка, и вдруг отпрянула испуганно, разглядев что-то в вечернем сумраке. – Ой!
- Что ты? – забеспокоилась Огудалова.
- Там стоит кто-то.
Бесстрашная Харита Игнатьевна подошла к окну, потеснив дочь, вгляделась в пронизанную изморосью мглу.
- Фу ты, ворона пуганая! Разве не узнала? – досадливо махнула рукой. – Городовому*** жаловаться надо, он его живо турнёт.
- Кого, мама?
- Карандышева твоего! – покривилась Огудалова.
- Разве он давно сюда ходит? – округлила глаза Лариса.
- А ты не знала? Почитай каждый вечер тут как тут.
- Я не видела, нет… - пролепетала девушка вмиг онемевшим языком.
- Постоит и уйдёт восвояси. Пропал человек. Со службы выгнали взашей. Пить ещё начнёт, дурное дело нехитрое.
- Я его погубила.
- Будет не дело-то молоть! - осадила маменька. - Сам он себя сгубил!
- Я! – настойчиво ответила Лариса.
Карандышев действительно не первый вечер проводил под окнами Огудаловых, приходил в надежде хоть одним глазком увидеть Ларису. Если бы его прогнали с добровольного поста, как безродного пса, он явился бы опять, в любую погоду. Ларису не вернуть, но с него довольно знать, что она жива, ничего с собой не сделала. Сердце падало от любви и непереносимой жалости. До слёз в глазах смотрел он на дорогие окна, пока тьма и холод не вынуждали уйти прочь, до следующего дня.
Юлий Капитоныч стал тенью, всеми отвергнутой. По городу спокойно не пройти – пальцем тычут:
- Вон тот Карандышев, от которого невеста сбежала!
- Каторга по нему плачет!
В самом деле, лучше сгинуть в Сибири, чем метаться здесь, всюду натыкаясь на неприятие. Вырваться бы из Бряхимова, да нечто прочнее любых цепей удерживало Карандышева - Лариса. Пока она тут, ему никуда податься нельзя. Робкую надежду лелеял: вдруг девушка заметит, простит его?
Задувает ветер октября, треплет гибкие ветви берёзы. Карандышев покорно ждёт, стережёт Ларисин сон, готов в любую минуту ринуться на помощь при первом признаке опасности. Тишина. Изредка раздастся в ночи собачий лай, процокают по мостовой копыта, продребезжат колёса, либо затянет песню припозднившийся гуляка. Горят в небе безмолвные созвездия, свидетели всех страстей человеческих. Жди, жди, Юлий Капитоныч. Как знать, возможно, стойкое ожидание твоё не напрасно.
* Судебный следователь - в Российской империи должностное лицо, состоявшее при окружных судах для производства предварительного следствия. Должность учреждена указом от 8 июня 1860 г. Назначался Императором по представлению министра юстиции.
** В Российской империи попытка самоубийства считалась преступлением и подлежала наказанию. Автор на свой страх и риск посмел определить меру взыскания Ларисиного проступка.
*** Городовой - низший чин полицейской стражи в столичных, губернских и уездных городах в Российской империи с 1862 по 1917 год.
Глава 3. От судьбы не уйдёшьХарита Игнатьевна, приказав подать чернила, перо и бумагу, занялась сочинением слёзного письма к мужниной родне, коря себя: давно следовало ухватиться за этот вариант. Дальние родственники, седьмая вода на киселе, зато имеют счастье проживать в Санкт-Петербурге. Авось не покинут Огудаловых в беде, приютят Ларису.
- Мается, верчёная, что мне с ней делать, ума не приложу.
Глядишь, на новом месте дочь придёт в себя, может статься, жизнь пошатнувшуюся устроит. В Бряхимове, у всех на виду, ловить нечего. В столице следует счастье искать! Лёгкие шаги в передней оборвали маменькины эпистолярные упражнения. Выглянула: так и есть - Лариса. Торопливо застёгивает пальтецо.
- Куда ты?
- Прогуляться, - лаконично ответила девушка, раздосадованная тем, что её застали за сборами.
- Ну, ступай, ступай, - кивнула Огудалова, помогая дочери накинуть шаль, - полезно тебе свежим воздухом подышать.
Лариса, повинуясь внезапному порыву, прильнула к матери, прижалась на мгновение губами к щеке.
- Что ты? – удивилась Харита Игнатьевна, но Лариса так же молниеносно отстранилась и кинулась к дверям.
- Я скоро, мама.
Нечто такое прочла в затуманенных дочерних глазах старшая Огудалова, отчего вдруг кольнуло нехорошим предчувствием сердце.
- Тасю с тобой послать?
- Не надо, мама! – опрометью выскочила Лариса, пока не вздумали удерживать.
Вот уже отстучали по ступеням крыльца подбитые металлическими подковками каблучки, хлопнула калитка и всё стихло. Харита Игнатьевна, перекрестившись, вернулась к письму, но настрой пропал. Строчки не желали ложиться на бумагу, складные фразы вытесняли из головы назойливые мысли: как бы не вышло неладное, с Ларисы станется. Из малейшей неприятности вселенское горе раздувает. В прошлом году едва пережила исчезновение Паратова, на вокзал бросилась, сраму наделала. Хорошо, на второй станции удалось догнать, иначе неизвестно, чем бы окончился побег. Огудалова воскресила в памяти фигурку дочери, растерянно топчущуюся на платформе. Ох, сколько нотаций пришлось тогда выслушать провинившейся девице! На сей раз сильнее Ларису пришибло, как в воду опущенная ходит. Со старшими дочерьми мать хлопот не знала, а за младшей глаз да глаз. Не сотворила бы опять чего, не начудила бы… С конца пера на лист сползла уродливая жирная клякса. Не выдержав, Харита Игнатьевна крикнула:
- Тася!
И тут – надо же, случаются совпадения! – ошалело задребезжал дверной колокольчик, который дёргал снаружи кто-то нетерпеливый. Расторопная горничная бросилась открывать и тут же отшатнулась, увидев на пороге встрёпанного Карандышева. До крайности взволнованный Юлий Капитоныч, тяжело дыша, едва смог произнести:
- Где… Лариса Дмитриевна?
- Гулять ушли, - вымолвила побледневшая Тася, пытаясь захлопнуть дверь перед нежданным визитёром, однако Карандышев просунулся плечом в проём, не позволяя горничной ретироваться.
- Давно она ушла?
- С четверть часа как. Уйдите, Христом-Богом прошу, Юлий Капитоныч, не велено вас пускать! – взмолилась несчастная прислуга.
- Куда? – упорствовал Карандышев.
- Не могу знать, - заюлила горничная, выжимая бывшего чиновника за порог, - не докладывались.
Юлий Капитоныч задумался, чем немедленно воспользовалась Тася, захлопнув-таки дверь; затем, видимо, осенённый догадкой, воскликнул:
- А! Знаю, куда она могла пойти!
Карандышев сбежал с крыльца, покрутился на месте, точно ищейка, берущая след, и припустил вниз по улице. Тасенька же, облегчённо вздохнув, пошла к хозяйке, спешившей ей навстречу.
- Кого леший носит? – недовольно буркнула Харита Игнатьевна. – Как на пожар трезвонит.
- Господин Карандышев барышню спрашивали, - пролепетала испуганная горничная. - Я не впустила, как вы наказывали.
- Бестолочь! – взорвалась Огудалова. – Скорей беги! Догоняй! Нет, постой!
Тася всполошено заметалась по передней, не понимая, куда бежать, кого догонять.
- Помоги мне одеться, скаженная!* – прикрикнула Харита Игнатьевна. – Да людей беги поспрашивай, не видел ли кто Ларису. Я извозчика… извозчика возьму. Беды бы не случилось!
Юркая горничная, взяв себя в руки, живёхонько помогла хозяйке одеться и сама, наскоро облачившись, выскочила из дома. Но в какую сторону податься? Бряхимов велик.
- Барышня-а! Лариса Дмитриевна! – покричала на всякий случай Тася, сама понимая, что та, кому адресован призыв, её не услышит. – Не до церкви ли отправилась? Пойти разве там поискать.
Лариса постепенно прибавляла шаг: следовало спешить, покуда не иссякла решимость совершить задуманное. С маменькой, правда, скомкано попрощалась, хотя так даже лучше – меньше слёз и подозрений. Не удержалась, кинула взгляд на место, где давеча видела Карандышева: нет никого на посту. И то хорошо, задерживать не станет. Не хотелось видеть бывшего жениха, он её совести лишний укор. Перчатки второпях позабыла, руки озябли, она не обращала внимания. Что руки, когда душа застыла! Скоро всё прекратится.
Девушка почти бежала, провожаемая взглядами прохожих: сочувствующими, недоумевающими, равнодушными, насмешливыми. Летит Лариса, не разбирая дороги, а по пятам тащится сплетня-удавка, сплетня-змея. Как назло, самые людные места предстояло миновать ей. Пересекла Базарную площадь, свернула на Песочную... и тут поняла, насколько неудачно выбрала маршрут. Замаячил впереди трактир, а возле трактира прогуливается, зазывно покачивая бёдрами, подвыпившая Сорочиха. Как красные флажки осаживают волка, так распутница напугала запыхавшуюся Ларису, перекрыла путь. Никак им не разойтись! Обратно не повернуть, остаётся идти вперёд, авось проскользнёт. Не тут-то было! Сорочиха, издали приметив Ларису, хрипло воззвала:
- А! Сестра! Куда торопишься?
- Что вы? Какая я вам сестра?! – растерялась девушка, а Сорочиха уж рядом, вцепилась в плечи обветренными, красными, как голубиные лапки, руками, с головы до ног окатывает глумливым взглядом, русые кудри выбились из-под полушалка. Лариса оцепенела.
- Брезгуешь? Стало быть, до ручки не дошла, не то нос не воротила бы, - протянула мучительница, оценивающе рассматривая полыхающее от спешки лицо жертвы.
- Пустите меня! – пискнула Лариса, с ужасом замечая собирающуюся вокруг них толпу охочих до потехи зевак. Сорочиха держала крепко, дышала на девушку сивушным смрадом, бессвязно бормотала.
- Ишь, какая ягодка! Я ведь тоже прежде красавицей слыла. Думаешь, как я такою стала? Серафимой крестили, как в воду глядели – сгорела я в пламени своём**. На блеск польстилась, оттого и Сорочиха. Всё ради него покинула, а он, соколик, фью! – Сорочиха, разжав одну руку, изобразила ею взмах птичьего крыла, – поминай, как звали! С той поры покатилась моя судьбинушка под горку. Без оглядки любить нельзя, нельзя!
Жутко Ларисе от истории опустившейся женщины, щёки горят от стыда – не за себя больше, за пропащую Серафиму, попирающую в себе остатки человеческого.
- Ой, ведь она молодая совсем! – пронзила догадка. – Лет тридцать от силы!
В толпе раздавались ехидные смешки, кто-то подначивал Сорочиху, иные гудели "Будет вам!", но на выручку не шёл никто, ожидали развязки. На счастье Ларисы, проезжавший мимо извозчик крикнул гулящей:
- Опять бузишь? В участок захотела? Гляди, городовой идёт!
Сорочиха мигом выпустила жертву и пошла, как ни в чём не бывало, запевая неверным голосом:
- Она всё в жизни потеряла!..
О! Чтобы в старости своей
Она на промысл не роптала,
Подайте ж милостыню ей!***
Зеваки разошлись по своим делам, перемалывая неинтересно закончившееся зрелище. Извозчик, напугавший всех городовым, щеголевато подбоченился на козлах:
- Не прикажете ли довезти, барышня? На резвой!
Лариса, отрицательно покачав головой, устремилась дальше. Вслед ей донеслось:
- До погибели слепая любовь доводит, помни, сестра!
Вот, наконец, развернулся под ногами бульвар, огороженный чугунной витой решёткой, за которой открывался обрыв, внизу мощёная камнем набережная и – Волга. Показалась кофейня, ставшая невольной сценой разыгравшейся летом драмы. Гаврило, скучая без посетителей, стоял в дверях, покуривая асмоловскую папиросу****. Узнав девушку, буфетчик не на шутку разволновался: по всему видно, не чашку кофе выкушать явилась барышня. Проследить самолично, чтоб без казусов обошлось, не то убытков не оберёшься!
Лариса остановилась напротив кофейни, присела на скамью у решётки, унимая загнанно стучащее сердце. Она добралась туда, куда стремилась. Дальше идти некуда и незачем, всё должно свершиться здесь. Настало время исправить ошибку, допущенную Карандышевым.
Юлия Капитоныча с утра донимало неясное пока беспокойство – он сделался, как некогда Лариса, чрезвычайно чувствителен. К полудню тревога его приняла определённое направление, приведшее к дому Огудаловых. Узнав от Таси, что "барышня ушла, а куда – не сказала", он заволновался ещё сильнее.
- На бульвар, больше некуда идти ей! – сообразил, кинувшись вдогонку.
Он нёсся прямиком по Ларисиному пути, приставая к прохожим с одним и тем же вопросом – не видели ли девушку? Люди брезгливо сторонились его, принимая за помешанного. Лишь один голос, женский, с хрипотцой, развязно окликнул:
- Капитоныч!
Карандышев споткнулся и неуклюже замахал руками, удерживая равновесие. Сорочиха, приветливо скалясь, шагала прямо к нему.
- Не узнаёшь? Иль позабыл, как у муженька моего на обедах бывал?
Он помнил, конечно, всё помнил. Его, только-только поступившего на службу, пригласил на обед сослуживец. На Юлия Капитоныча, привыкшего к деревенской скромности, произвела впечатление показная роскошь. Он поставил целью выбиться в люди, чтобы ни в чём себе не отказывать и однажды закатить такой пир, в сравнении с которым этот обед покажется нищенской трапезой. Хозяйка дома служила подлинным украшением вечера. Изящная, гордо держащая голову, умеющая поддержать беседу на какую угодно тему, с потаённой грустью в глазах – вот какая была она тогда! Неужели ничего не осталось от той ослепительной женщины? Всё принесла она в жертву всепожирающей страсти, сделавшей её изгоем, толкнувшей в пропасть, из которой не выбраться. Даже если чудом удастся вырвать её из этой грязи, она погибнет. Поздно. Порок вершит разрушительную работу, его несмываемая печать пролегла на её лице.
- Не подашь копеечку на бедность мою? – женщина вытянула вперёд руку с раскрытой ладонью.
- Серафима Аполлоновна!***** – пролепетал растерявшийся Карандышев, переводя дух. – Рад бы вам помочь, да в кармане ни полушки.
- Ну хоть поговори со мной, не погнушайся! – хохотнула пьяная Сорочиха. – Или ты такой, как все они? Мы ведь нынче в одной мерке.
- Серафима Аполлоновна, в другой раз, сейчас никак не могу! – взмолился Юлий Капитоныч, затравленно озираясь. – Тороплюсь я!
- Беги! – нахмурила брови женщина. – Прошла она здесь, к Волге направилась, не иначе.
- Благодарю! – учтиво поклонился Карандышев, приложив руку к сердцу. Миг – и он уж мчится во весь опор, слушая неистовствующий в груди маятник. Тук-тук, тук-тук, только бы успеть, успеть, успеть…
- Беги за ней, - напутствовала Сорочиха. – Кабы кто так за меня держался, когда…
От ветра ли, от зависти ли выступили на глазах её слезинки – кому ведомо?
За Волгой расстилались пожелтевшие поля, вдали нахохлилась деревенька с возвышающимися над крышами изб колодезными журавлями. Неторопливо плескалась вода, качая на волнах одинокую чайку. Лариса подождала немного в безумной надежде увидеть "Ласточку" - прощальный привет от человека, любовь к которому ещё билась в ней.
- Пора, пожалуй! – подумала. – Что же буфетчик не уходит, разве дел у него нет? Или меня караулит? Так ведь не успеет. Да, времени нет! Решаться надо! Руки дрожат, страшно. Что обо мне скажут? Смотрела вниз, голова закружилась, немудрено после болезни. Ах, что бы ни говорили, всё одно. Только бы сразу, больше не мучиться! Мама, прощай!
Встала, ухватилась за решётку, свесила голову. Закачалась далеко внизу каменная бездна.
- Скорей! Скорей! – кричал кому-то Гаврило.
- Кому он кричит? Ай, всё равно!
Осталось малое - разжать пальцы, сделать последнее усилие и ухнуть с обрыва. Даже испугаться не успеешь. Зажмурив глаза, Лариса отпустила спасительную решётку, подавшись всем телом вперёд, но в тот самый миг её накрепко перехватили сильные мужские руки, дёрнули обратно, и голос – о, как она ненавидела этот голос! – отчаянно призвал:
- Ради Бога, не совершайте безумства!
Лариса по-рыбьи забилась, пытаясь вырваться из объятий непрошенного спасителя, но тот лишь крепче прижал её к себе.
- Отпустите! – сорвалась на визг девушка. – Не-ет!
- Лариса, прошу вас, придите в себя! Вы меня слышите?
Собравшись с силами, она вновь рванулась, пнула мужчину ногой, вложив в удар всё обуревавшее её отчаяние, тот зашипел от боли, однако рук не разжал. Оступившись, они оба, на радость изумлённо следившему за борьбой Гавриле, рухнули наземь. Лариса беспомощно забарахталась. Те же руки, помешавшие полёту в бездонье, бережно, как дражайшее сокровище, подняли её, помогли подняться на ноги. Прерывисто дыша, девушка посмотрела на своего спасителя, и вздрогнула, увидев перед собой бледного, нервно дрожащего Карандышева.
* Скаженная - сумасшедшая, шальная
** Значение имени Серафима - "огненная", "пламенная"
*** Романс "Нищая", стихи: Пьер-Жан Беранже, перевод: Дмитрий Ленский, музыка: Александр Алябьев
**** Т.е. папиросу табачной фабрики Асмолова
***** Попытка автора создать "говорящее" имя. Серафима, как сказано выше, "пламенная", Аполлон - "губитель". Итого "губительное пламя".
Глава 4. На распутьеА проклянёшь судьбу свою,
Ударит стыд железной лапою, -
Вернись ко мне. Я боль твою
Последней нежностью закапаю.
Иван Савин
Впервые Гаврило обрадовался безлюдным часам, когда почтенные бряхимовцы, сытно пообедав, сидели по домам, накачиваясь чаем до шестого пота. Ничьих любопытных взоров не услаждают двое чудаков, устроивших выяснение отношений прямо напротив его заведения. Буфетчик сам постоял-постоял, окончательно продрог и, сплюнув, ушёл греться. Пусть их, не дети несмышлёные, авось столкуются. Пусто вокруг, одна чайка парила, пронзительно крича, будто призывала кого-то. Ветер лениво гонял опавшие сухие листья. Величаво и неизменно текла Волга, всё вперёд и вперёд.
Лариса, смирившись с поражением, опустилась на скамью. Теперь только настиг настоящий страх перед тем, что она едва не сотворила и уже вряд ли решится повторить. Тело после пережитого колотила дрожь, воздуха в груди едва хватало, сердце, казалось, грозило лопнуть. Сейчас бы совсем кстати лишиться сознания! Шаль сбилась на плечи, растрепавшиеся волосы обрамляли пунцовое, как пион, лицо, делая девушку чудо, какой хорошенькой. Карандышев, шумно дыша, устроился рядом, взял Ларисины руки:
- Замёрзли…
Она не сопротивлялась, когда отвергнутый жених принялся растирать её ладони, покрывать поцелуями, согревать своим дыханием. Совсем неожиданно холодную руку её обожгла горячая капля. Юлий Капитоныч прерывисто вздохнул и подозрительно всхлипнул.
- В любви приходится иногда и плакать, - вспомнила Лариса слова Паратова, - если мужчина заплачет, так его бабой назовут.
В любви?! Разве её хоть кто-нибудь любит? Вожделенный приз в ней видят, только и всего.
- Уф, никогда прежде… не бегал так… - вымученно улыбнулся Карандышев, жадно хватая ртом воздух, - откуда… сил хватило…
- Зачем… вы остановили… меня?
Он, не ответив, доверчиво спрятал лицо в её ладонях. Оба долго молчали. Дыхание постепенно выравнивалось, сознание прояснялось. Когда тишина стала совсем неловкой, Лариса нарушила хрупкое равновесие:
- Зачем?
Карандышев жалобно вздохнул и поднял голову. Никогда прежде она не видела столько мольбы и отчаяния в человеческих глазах, показавшихся ей отражением её собственных, померкших и выплаканных.
- Я однажды едва не убил вас и не мог снова потерять.
- Прошу вас, уходите, - Лариса вырвала руки. - Оставьте меня.
Лицо мужчины исказила гримаса боли.
- Оставить вас? Чтобы вы снова… Нет, я не могу вас покинуть, это свыше моих сил. Не было дня с той роковой минуты, когда бы я не проклинал себя. Лариса, я… Я понимаю, мне нет ни прощения, ни оправдания. Я не стою вашего мизинца, я причинил вам столько горя, что никакою мерой не искупить его. Умоляю, не гоните меня, не лишайте последней надежды! Моя жизнь в ваших руках, располагайте ею, как будет угодно.
- Не я хозяйка вашей жизни, а на собственную посягнуть более не смогу, об этом не волнуйтесь. Я слабая. Видимо, судьба моя – цепляться за жизнь, какой бы жалкой и горькой она не оказалась, - печально вздохнула Лариса. - Зачем, зачем вы спасли меня? Мне так невыносимо одиноко, я места себе не найду, не знаю, куда податься, всё вокруг чужим сделалось. Как котёнок слепой, тычусь без толку. Никто не пожалеет, не поймёт, даже от маменьки ни оплота, ни поддержки.
Юлий Капитоныч привлёк девушку к себе, бережно гладил по голове, как малого ребёнка. Лариса невольно потянулась к жениху. К кому же ей было ещё тянуться? Так истосковалась она по участливой, бесхитростной ласке, что и в объятиях ненавистного Карандышева блаженно затихла, склонила голову к нему на грудь. Она сдалась ему, но в то же время по капельке возвращалась к ней уверенность в себе: хоть кому-то она небезразлична. Значит, рано хоронить себя, она всё ещё хороша. Бальзамом на душу пролились слова:
- Вы сильная, Лариса. Жить наперекор всему – не слабость. Бедная моя, вы столько страдали по моей вине! Позвольте же мне искупить причинённое вам зло, доказать, что любовь существует на белом свете! Позвольте мне всегда и всюду следовать за вами, стать вашей тенью, понимать с полуслова. Я научусь быть достойным вас, вот увидите, я хорошо учусь.
Девушка удивлённо отстранилась.
- Да разве возможно вернуть утраченное? Вот здесь, - Лариса приложила руку к груди, - пусто. Ничего не осталось.
- Вы не простили меня?! – отчаянно воскликнул Карандышев.
Лариса помотала головой.
- Я не держу на вас зла. Но никому более не верю. Да и что я могу отдать взамен? Я никого не смогу полюбить, никого не сделаю счастливым. Зачем вам приносить себя в жертву мне? Вы ещё встретите ту, что станет вам достойной женой. Мне же лучше остаться ничьей.
Юлий Капитоныч, соскользнув со скамьи, опустился перед девушкой на колени, обнял её ноги.
- Нет, нет, не говорите так! Вы сделаете меня счастливейшим человеком на свете! Мне нужен был жестокий урок, чтобы понять, какое сокровище я потерял. Чем мне заслужить ваше прощение? Я на всё готов!
- Встаньте, что вы?! – смутилась Лариса.
Карандышев нехотя подчинился и вновь сел с нею рядом. Его полная покорность и виноватый вид что-то будоражили в её душе. Девушке захотелось вдруг провести ладонью по его волосам. Она рассердилась на себя за столь неуместное желание.
- Я боюсь ошибиться, я слишком часто ошибалась. Но мне больше некуда податься. Только не домой! - решительно сказала Лариса. - Что же, видимо, судьба… Мы оба растоптаны, как же держаться нам, если не вместе? В конце концов, и я ведь виновата перед вами.
- Вы ни в чём не виноваты…
- Подождите! Я на распутье стою, мне нужно выбрать правильный путь. Вернуться домой я не могу. Снова одна, и ночи без сна, и такая тоска, тоска! Или остаётся Кнуров, я – да и вы тоже – многим ему обязаны, он всё жаждет заполучить меня. Я не хочу стать вещью, не нужно мне его золото. Оставить мир, уйти в монастырь? Или бросить всё, искать счастье на чужой стороне? Меня страшит неизвестность. Вы хотите доказать мне, что любовь есть. Я не нашла её. Возможно, я мало искала и не там. Но мне не нужна любовь. Сейчас я хочу лишь покоя, у меня душа изболелась. Можете ли вы обещать мне тихую спокойную жизнь?
- Да, да, да!
- В таком разе я доверяю вам свою судьбу. Видите, я вновь вернулась к тому, от чего убежала.
- Вам не придётся усомниться в правильности вашего выбора! – горячо воскликнул воспрявший духом Карандышев, не веря до конца в реальность происходящего. Вдруг всё сон? Проснёшься – и снова: одиночество, бесплотные чаяния, презрение к себе самому.
Неужели всё возвращается на круги своя?
- Приказывайте, Лариса Дмитриевна! Я выполню любое ваше желание!
- Увезите меня отсюда!
- Хоть на край света! – расцвёл Карандышев.
- На край не надо, - серьёзно произнесла Лариса. – Едемте в деревню.
- Будет исполнено, моя повелительница!
Первые прохожие, вышедшие на послеобеденный моцион вдоль Волги-матушки, провожали удивлёнными взорами странную пару. Девушка, заботливо поддерживаемая мужчиной под локоток, брела задумчиво, опустив очи долу, зато спутник её прямо-таки сиял от счастья, невероятного и незаслуженного. Вид, между тем, оба имели всклокоченный, словно наспех приводили себя в порядок. Ещё с бульвара не вышли они, а горожане, не остыв от прежних новостей, вовсю судачили: девица Огудалова, которая летом едва не застрелилась, помирилась с Карандышевым и гуляет с ним, как ни в чём не бывало.
- Она верно рассудила. Куда же ей деваться в её положении?
- Стоило переполох затевать.
- Погодите, не разойдутся ли опять.
Если за истории из первых уст плату взимать, то Гаврило-буфетчик, несомненно, озолотится, рассказывая, как знаменитая девица Огудалова едва не бросилась с обрыва, как её в последний миг перехватил Карандышев, да как они долго потом сидели на скамейке, о чём-то толкуя, причём мужчина то валялся в ногах у девушки, то хватал её за руки. Страсти в лучших традициях амурных романов!
- Шу-шу-шу, - тянется шлейф свежих сплетен за скандальной парой. Они и прежде, гуляя летом, ощущали повышенное внимание к себе, но сейчас досужие разговоры особенно тяготили их.
На выходе с бульвара голубков поджидала коляска, в которой чинно восседала Огудалова в сопровождении приторно улыбающегося Вожеватова.
- Нашлась ваша пропажа, Харита Игнатьевна, - указал Вася, - а вы уж хотели было тревогу поднимать.
- Вижу, - буркнула Огудалова, испепеляя гневными взглядами дочь вместе с кавалером. – Ох, Васенька, дала она мне жизни, и что опять затеяла – одному Богу известно.
В сущности, Харита Игнатьевна согласна была даже на Карандышева, только б сбагрить поскорей с рук неугомонную дочку! Муж-покойничек избаловал некогда Ларочку-любимицу, а ей расхлёбывать приходится. Творит девица, что вздумается, удержу не знает!
- Здравия желаю, Лариса Дмитриевна! – козырнул Вася, жмурясь на девушку, будто вороватый кот на крынку со сметаной. Её учтиво раскланявшегося спутника он не удостоил вниманием.
- Здравствуй, Вася, - сухо ответила Лариса.
Маменька Огудалова не проронила ни слова.
- Мы уж вас потеряли, Лариса Дмитриевна, - продолжал болтать Вожеватов, не обращая внимания на тон, которым его поприветствовала подруга детства, - думали, вы опять в побег ударились, весь город взгомонили, полицию на ноги подняли, ан вы – вот она, гулять изволили.
- Вася, с тебя разве сняли кандалы? – холодно оборвала Лариса.
- Ох! – театрально схватилась за сердце старшая Огудалова.
- Мама, вот мой жених, Юлий Капитоныч, - посторонилась Лариса, открывая всеобщим взорам готового сквозь землю провалиться Карандышева.
- Доброго дня, Харита Игнатьевна, - смущённо поклонился Карандышев и брякнул. – Мы с Ларисой решили в деревню ехать.
- Сегодня, мама! – встряла Лариса.
- Лариса Дмитриевна у меня останется. Я к вам человека пришлю за вещами, - осмелел Юлий Капитоныч, чувствуя поддержку невесты.
Харита Игнатьевна ушам не поверила.
- Что выдумали?! Какую вам деревню? Лариса, сейчас едем домой! Довольно меня позорить. Что люди-то скажут?
- Лариса Дмитриевна не желает ехать домой, - процедил сквозь зубы Карандышев, не отводя глаз от уничтожающего взгляда Огудаловой.
- Вон как ты заговорил, братец! – хмыкнул Вася. – Запамятовал, чем мне с Мокием Парменычем обязан?
- Вовек не забуду! – ощетинился Карандышев, готовясь к возможной схватке. Он давно понял: будешь всегда хвост поджимать, трусливо огрызаясь, так сжуют тебя и не подавятся. Надо кусаться, вырывать у судьбы своё, как Кнуров, как Вожеватов и Паратов! Пора проявить характер, он ведь обещал Ларисе стать достойным её. Девушка ободряюще стиснула его руку, что придало Юлию Капитонычу решимости. Между тем, перевес ощущался на стороне Огудаловой. С нею Вожеватов, кучер – мигом скрутят Ларису, увезут силой. Нет – так у Васи и деньги, и связи, и закон.
- А всё-таки не уступлю! – думал Карандышев. – Пускай и в острог упекут.
- Вот у меня для Ларисы Дмитриевны сюрприз приятный имеется! – ухмыльнулся Вожеватов: не драться же, в самом деле, ему с ничтожным Карандышевым, когда есть другой способ образумить Ларису. – От Сергей Сергеича письмо получил, он для вас персонально весточку прислал, наказал передать лично в руки.
С этими словами искуситель Вася вытащил из кармана и протянул Ларисе конверт, испещрённый марками и почтовым штемпелем.
Письмо от Паратова! Как страстно ждала она его когда-то, раздираемая тоской! Как часами дежурила у окна, высматривая почтальона, всякий раз не задерживавшегося возле их дома! Как грезила о нём, лёжа с простреленной грудью! Сколько слёз пролила! Он не прислал ни строчки. Так чего же он хочет теперь, когда всё в ней перегорело, когда огонь подёрнулся пеплом?
- Отпишите Сергею Сергеевичу, чтобы не смел более интересоваться моею жизнью, - стараясь сохранять спокойствие, произнесла Лариса, с каменным лицом, не глядя на обратный адрес, разорвала конверт, бросила обрывки на камни мостовой. Ветер, только того и ждавший, подхватил бумажные клочки и унёс вдаль. Что содержалось в письме Паратова – покаяние ли, очередной посул, пустое житейское любопытство – теперь никто не узнает. Если б Лариса заглянула в этот миг в сияющие глаза жениха, то прочла бы в них целый спектр чувств: восхищения, радости, гордости. Сегодня провидение играло с несчастным Юлием, то швыряя в бездну отчаяния, то вознося на упоительные вершины.
- Поезжай куда угодно, хоть в деревню, хоть к чорту* на кулички! Одумаешься – пеняй на себя, я тебя предупреждала, - взбеленилась Огудалова. – Сделай милость, Вася, отвези меня домой.
- Не извольте беспокоиться, Харита Игнатьевна! – отозвался предупредительный Вожеватов и скомандовал кучеру. - Пошёл!
Кучер взмахнул хлыстом, прикрикнул на лошадей, и те послушно покатили коляску, увозя прочь проигравших Васю и Огудалову. Харита Игнатьевна по дороге успела поплакаться молодому купцу на беспутную дочь. Тот, слушая вполуха, прикидывал: ему-то ещё не так обидно потерпеть поражение от Карандышева, когда Кнурову сделка не удалась. Почти вытянул бреднем рыбку, а та вильнула, да и выскочила в подвернувшуюся брешь. То-то потешит себя Васенька, передавая новость Мокию Парменычу!
- С другой стороны поглядеть, так Лариса умно поступила, - успокаивал хитрец Хариту Игнатьевну. – Он-то, чуя за собой вину, на цыпочках перед ней забегает, а она станет им помыкать, как захочет. "Муж-мальчик, муж-слуга, из жениных пажей..."**
- Ой, Вася, о таком ли зяте я мечтала?
Поле столкновения осталось за Ларисой и Карандышевым. Не став наслаждаться лаврами победителей, они продолжили путь, рука об руку, сплошной вызов всем и вся. Давно знакомым, но не знавшим как следует друг друга, им предстояло учиться строить отношения, понимать и доверять.
*До того, как Правилами 1956 г. была закреплена норма "чёрт", встречались две формы написания, через "о" и через "ё".
Здесь устаревшая форма оставлена нарочно, для антуража.
** А.С.Грибоедов - "Горе от ума", последний монолог Чацкого
-
-
03.10.2016 в 17:11-
-
03.10.2016 в 20:16А в целом, как оно, читабельно?
-
-
03.10.2016 в 21:20