Известие о дальнейшей судьбе волка Изенгрима

[A-Neo]

Я честно не планировала это продолжать, но с одного драббла меня не отпустило. И фик растёт.

Название: Известие о дальнейшей судьбе волка Изенгрима
Автор: A-Neo
Фэндом: Роман о Лисе
Персонажи: Изенгрим, Герсента
Рейтинг: R
Жанры: Ангст, Постканон, Средневековье
Размер: Мини
Описание: Рассказ о том, что стало с волком Изенгримом после того, как он оправился от ран, полученных в поединке с Рейнаром.
Примечание: В основном сюжет опирается на более позднюю прозаическую версию, то бишь "Историю хитрого плута лиса Рейнарда", некоторыми деталями отличающуюся от "Романа о Лисе". Однако имя волчицы - Герсента/Грызента - взято из первоисточника (в "Истории..." её зовут Эрсвина).

Какой выход нашёл Изенгрим из создавшегося положения

Изенгрим сызмальства доверял ночной темноте, исправно укрывавшей его как от намеченной добычи, так и от преследователей. А вот лунные ночи он едва выносил. Когда эта круглая, словно головка сыра, и такая же щербатая дрянь высвечивала каждый лист в лесу — это он ещё мог стерпеть. Но полная луна неизменно бередила его заскорузлую душу и заставляла тоскливо содрогаться сердце. Хотелось сесть на задние лапы, вздыбить шерсть на загривке и, вздёрнув вверх морду, излить ей все обиды, коих скопилось немало. А жаловаться он считал занятием, унизительным для волка, если только это не челобитная, с которой он припадал к стопам короля, своего господина. И всё-таки иногда Изенгрим не сдерживался и дремлющую округу оглашал его надрывный полуплач, полустон. Вопль-стенание и вопль-вызов.

И угораздило же его пуститься в путь именно в такую ночь, когда волчье солнце торчит в небе, что твой фонарь! Изенгрим прикусывал губы, подавляя как никогда сильное желание завыть. Одолеваемый соблазном повернуть обратно, он всё-таки шёл вперёд. Дольше откладывать путешествие было нельзя. Ни он сам, ни его супруга, ни детёныши не могут больше оставаться в округе, где всё напоминало Изенгриму о пережитом унижении. По крайней мере до тех пор, покуда жив пройдоха Ренар, волчья лапа не ступит на эти земли. Им двоим давно уж стало слишком тесно в королевстве Нобля, а с мыслью разделаться с обидчиком Изенгрим окончательно распростился. Поэтому он брёл в ночи, то и дело останавливаясь, поджидая подругу и неуклюжий выводок своих волчат. Он уводил их подальше от насмешек и притеснений Ренара. Это было ещё большим бесчестьем, чем оставить неотмщённым оскорбление, но другого выхода Изенгрим не видел.

Он прихрамывал на передние лапы, где недоставало когтей и кровоточили от долгой ходьбы содранные подушечки. Его шкура сплошь покрыта была старыми и свежими рубцами и едва ли уж представляла интерес для скорняка. Одно ухо болталось на хряще, словно у деревенской дворняги. На месте левого глаза зияла едва затянувшаяся рана. У супруги его, почтенной Герсенты, тоже не хватало когтей, но только на задних лапах, а вместо длинного пушистого хвоста остался жалкий обрубок. Всеми этими увечьями, а также прочими неисчислимыми ударами, насилием и позором обязаны они Ренару. Уж слишком опрометчиво они доверялись его льстивым речам, так хорошо игравшим на природной волчьей алчности. Слишком уж уповал Изенгрим на высшую справедливость, бросая перчатку хитроумному лису!

Остановившись в очередной раз перевести дух, Изенгрим повернул голову в ту сторону, где возвышался ненавистный замок Малперту, логовище злейшего врага. Единственный глаз волка мерцал жёлтым зловещим пламенем. Язык вывалился из разверстой пасти, а с клыков капала слюна. Верхняя губа вздёрнулась. Здоровое ухо встало торчком. Всё говорило о терзавшем Изенгрима величайшем неистовстве. В такую пору самое лучшее — взвыть, выплеснув наружу бешеную ярость. Но он не завыл. Лишь только прорычал сдавленно:

— Будь же проклят навеки и ты, подлый негодяй, и твоя гнусная семейка, и твоё мерзкое гнездо, которое ты нагло именуешь замком! Проклят, проклят, проклят! Знай, Ренар, однажды удача изменит тебе и вот тогда я всласть посмеюсь! Чтобы моль проела твой рыжий мех! Чтоб тебе до конца дней твоих питаться одними слизнями да лягушками!

Герсента терпеливо смотрела на него, не решаясь присоединить свой голос к испускаемым мужем проклятиям. Волчата, подобрав хвосты, испуганно жались к её ногам. Они не понимали, зачем отец поднял их в самый глухой час и ведёт по пустынной дороге. Им хотелось снова оказаться в их уютном логове, привалиться к материнскому брюху либо устроить возню, играя с обглоданной бараньей костью. Неопределённость страшила их.

Неизвестно, сколько бы ещё разорялся распалившийся Изенгрим, если бы луна не зашла за облако. Темнота остудила его. Вволю набранившись, Изенгрим восстановил сбившееся дыхание и повернулся к своему семейству.

— Ничего, — сказал он им, сглотнув, — я достаточно силён, да и привилегия добывать баранье мясо, дарованная королём, нашим господином, остаётся за нами. Мы ещё себя покажем! А сейчас за мной! Нам надо покрыть хотя бы пару лье до рассвета.

Вновь заняв место во главе маленькой стаи, Изенгрим припустил по дороге. Он рассчитывал добраться до Арденн, где Брюн, давний товарищ по несчастьям, несомненно, предоставит им приют. А там, восстановив силы, он поведёт семейство дальше. Ведь леса везде густы, овцы тучны, а ям под вывороченными бурей корнями и расселин меж камнями полным-полно. Вот только бы отыскать на земле такой край, где нет, совсем нет лисиц!

О том, как волчица Герсента добивалась своего

И так шли волки ещё час и другой по залитой лунным светом дороге, держа путь в Арденны. Продвигались они, увы, не так быстро, как бы того хотелось отцу семейства: давали о себе знать едва залеченные раны. Останавливаясь, чтобы подождать отстающих домочадцев, Изенгрим заодно зализывал сбитые в кровь подушечки лап. Кроме того, волчата совсем утомились, непривычные к дальним путешествиям ноги их гудели и заплетались. Они наперебой принялись хныкать и жаловаться отцу с матерью.

— Я устал!

— Я хочу домой!

— Зачем мы ушли из дома?

— Я продрог до костей!

— Я боюсь, как бы сова не утащила меня!

— Ну-ка, лентяи, выше головы! Волчата вы или черепахи? — торопил их Изенгрим, всё чуявший в опасной близости замок Малперту. Опасался он и погони, которую по наущению Ренара непременно пошлёт за ними король, когда их бегство обнаружат. Ведь лис, как и Изенгрим, терпеть не мог несведённых счетов. Волк явственно ощущал пеньковую петлю, охватившую шею, и сие неприятное видение гнало его вперёд. Что касается почтенной госпожи Герсенты, то у неё от усталости слипались глаза, а в голодном брюхе стоял трезвон как на светлую Пасху. Поэтому она предпочла поддержать капризничающий выводок.

— Ох, взгляни, муж мой, — завела волчица тревожную песню, — наши дети едва держатся на ногах и отстают так, что мне приходится постоянно подгонять их. Чего доброго, мы растеряем их всех по дороге.

С этими словами она так сладко зевнула, что не оставалось сомнений в её горячем желании вздремнуть вместо того, чтобы сократить расстояние до заветных Арденн.

Изенгрим чувствовал себя способным проскакать ещё, по крайней мере, с половину лье, но вид измученного переходом семейства заставил его проявить смирение. Да к тому же и луна нервировала его. Почудилось ему на миг, как сузился на жёлтом диске вертикальный чёрный зрачок. Стая свернула с обочины, углубившись в чащу. Там Изенгрим быстро отыскал то, что послужило бы им убежищем до следующего вечера: яму под корнями поваленного ураганом дерева. Нора, однако, оказалась слишком мала, чтобы вместить двух взрослых волков и семерых волченят, поэтому Изенгрим решил её расширить. Бедолага в ту минуту совсем позабыл, что на передних лапах его нет когтей: их содрали вместе с кожей по приказу короля, когда Ренару понадобились сапожки для мнимого паломничества в Иерусалим. С остервенением скрёб он землю, а земле-то от его усилий был один лишь чёс, вглубь же он не продвинулся ни на дюйм. Тогда Герсента, оттеснив супруга, сама принялась за дело, да так рьяно, что вскоре нора стала вполне пригодной для отдыха. Там беглецы все и улеглись безо всякой подстилки, тесно прижавшись друг к другу и так были утомлены, что сразу же и заснули. А когда пробудились, солнце стояло в небе уже высоко.

Надобно заметить, что весь изенгримов род вплоть до девятого колена, а, может, и дальше, обладал существенным недостатком: отменным аппетитом. Воистину, волку, равно как его супруге и детёнышам, весьма трудно было досыта набить желудки. А они пустовали со вчерашнего дня! И, конечно, волчата вновь завыли на все лады, махая хвостами, требуя себе пищи. Ведь они уже перестали лакомиться материнским молоком, и хотелось им отведать мяса. Их просьбы надрывали родительские сердца, безжалостные к любым другим мольбам. Тем паче родители сами помышляли, как бы заморить червячка.

— Ты видишь, добрый супруг мой, как мы все несчастны. Животы наши присохнут к хребтам, если ты сейчас не пойдёшь и не раздобудешь съестного, — озвучила общую мысль Герсента. Глаза волчицы жадно сверкали от голода. Скулящие волчата крутились подле неё и она поочерёдно вылизывала им мордочки, чтобы хоть как-то утешить.

Изенгрим покачал головой, отчего повреждённое ухо приподнялось и снова повисло.

— Мы по-прежнему в землях Нобля, а положение наше слишком шатко, — ответил он супруге. — Стоит нам подождать с охотой, пока мы не доберёмся до арденнских лесов…

Возмущённые вопли прервали его мудрые речи.

— Не прикажете ли нам ловить лягушек, мессир Изенгрим, чтобы ими насытиться? — оскалилась сварливая Герсента. — Либо велите нам до тех пор грызть древесную кору?

Выругавшись, Изенгрим отвесил супруге затрещину, что не только не заставило её умолкнуть, но наоборот возымело обратное действие. Госпожа Герсента, прекрасно зная, как заставить мужа плясать под свою дудку, взвизгнула ещё пронзительнее и принялась перечислять свои беды, демонстрируя куцый хвост и покалеченные лапы. Она и сама пошла бы на охоту, кабы достопочтенный супруг не вздумал обременить её многочисленным потомством. И так старательно она роптала на судьбу, так сводило судорогой пустой желудок Изенгрима, что алчность взяла верх над осторожностью. Волк потянулся, разминая мышцы. Затем он наставил нос по ветру, вынюхивая добычу. Оставив детей под охраной Герсенты коротать день в норе под корнями, он отправился на охоту.

Как Изенгрим охотился

Изенгрим, прихрамывая, рыскал по лесу. Ноздри его щекотал соблазнительный запах живых существ, населявших здешние норы и деревья, отчего аппетит разыгрывался всё сильнее. Ему захотелось просто сунуть морду в первую попавшуюся нору и вытащить на свет божий её обитателя. Однако Изенгрим вовремя припомнил, что так делать нельзя: уж этот урок он усвоил-таки в совместных проделках с Ренаром-лисом. Недаром у него висело одно ухо, а морду пересекали разнообразные шрамы: такую цену пришлось ему заплатить за обучение. Изенгрим призадумался. Ветер доносил до него запах оленя. На пару с Герсентой он одолел бы такую дичь, но тогда их волчата оставались без присмотра в незнакомом месте. С сожалением волк отверг мечты об оленине. Искушённому разбойнику, коим являлся Изенгрим, не составляло труда задавить кролика или разорить птичье гнездо. О пище подобного рода он имел обыкновение говорить: «Передние зубы не успели распробовать, а задним совсем ничего не перепало». Ему и одному мало, а если делить на каждого члена семьи, то всем достанутся жалкие крохи. Разумеется, и это лучше, чем совсем ничего. Однако Изенгрим помнил, что всё ещё находится во владениях льва Нобля, а, значит, остаётся его вассалом. Вести об удачной охоте достигнут львиных ушей и господин поймёт, в каком направлении подались беглецы.

Безопаснее наловить рыбы. Они-то молчат. Решив так, волк направился к ручью. Некоторое время он, облизываясь, наблюдал, как снуют в воде гибкие серебристые тельца. Нет, он наученный горьким опытом, не попадётся на ту же удочку, что бедная Герсента. Он станет рыбачить как Ренар. Ведь у вёрткого лиса как-то получалось хватать рыб пастью. К несчастью, волку недоставало необходимых для столь кропотливого занятия терпения и сноровки. Он без толку бросался в воду, поднимал тучу брызг, взбаламутил ручей, а могучие челюсти его щёлкали впустую. Они захватывали только ил и камешки со дна. Исплевавшись и окончательно распугав всю рыбу, рассерженный Изенгрим выбрался на берег. Отощавшие бока его ходили ходуном. С мокрой шерсти стекала вода. Убедившись, что рыболов из него неважный, опозоренный Изенгрим отправился дальше. Тонкий нюх, с успехом компенсирующий отсутствие глаза, подсказал ему, где искать следующую жертву.

На поляне в устланной травой ямке устроила гнездо беспечная Авелин, супруга лесного жаворонка. Она высиживала яйца и ведать не ведала, что к ней, припадая животом к земле, крадётся сама смерть. Всего в одном туазе от выбранной цели Изенгрим замер. Он совсем распластался, прижал здоровое ухо, напружинил задние лапы для прыжка. Чего проще: в гигантском скачке взмыть в воздух, обрушиться на замечтавшуюся Авелин, махом проглотить вместе с перьями. А потом раздавить на языке серые в крапинку яичные скорлупки, да выпить содержимое. Закуска зряшная, но хотя бы приглушит голодную резь в пустом брюхе. Кто узнает? Где свидетели вероломного нападения? Пускай после безутешный муж-жаворонок винит кого угодно. Нечего вить гнёзда на земле, когда столько зверей бродит по лесу! Изенгрим перекусит, наестся один. И… эта мысль его остановила.

Он вспомнил, как лежал на соломенной подстилке, обесчещенный и израненный после поединка с Ренаром. Верная Герсента, примостившись рядом, вылизывала ему морду, особое внимание уделяя той стороне, где отсутствовал вырванный Ренаром глаз. А ведь Изенгрим считал, что к нему, вывалянному в грязи, осквернённому, не сумевшему отстоять собственную и женину честь, ей и приближаться будет противно. Осторожные касания её мягкого языка немного притупляли его боль. Сейчас же он помышлял вкусить пищи, пока голодали самые дорогие для него существа. Изенгрим задрожал всем телом. Снявшись с места, он бесшумно обошёл Авелин по кругу, убираясь прочь. Впервые в жизни он ушёл, не тронув просившуюся в пасть добычу.

Полон мрачных раздумий, волк выбрался из чащи и, озираясь, бежал по дороге, пока не достиг пастбища. Вид отары, щиплющей траву, приободрил Изенгрима. Много раз доводилось ему резать овец и это жестокое искусство он знал в совершенстве. Пользуясь непреложным правом, а также крепким сном пастуха, он приготовился молниеносно выскочить из засады, рвануть за горло овцу, закинуть тушу на спину и унести на прокорм семье. Но и тут его постигла неудача. Отару стерёг не один пастух. Компанию ему составлял откормленный волкодав ростом с самого Изенгрима. Прежде, чем кинуться на овец, волку предстояло схватиться с псом, а он, недавно поверженный лисом, не чувствовал для этого достаточно сил.

— Ба! Ты, кажется, заблудился, серый брат? — усмехнулся пёс, выразительно приподняв губу, чтобы незваный гость оценил, сколь огромны клыки. Изенгрим оценил и представил, как они впиваются ему в шею. Зрелище выходило так себе. — Не жарко ли тебе в шубе? Так я живо помогу тебе раздеться!

— На что тебе моя шкура? — огрызнулся Изенгрим, демонстрируя собственные клыки, ничуть не уступавшие по величине зубам соперника. — Она вся в рубцах. Не подымай шума и позволь мне взять всего одну овцу, чтобы наелись детишки, коих у меня семь. От такой утраты, клянусь, отара твоя не обеднеет!

Волкодав всё норовил обойти Изенгрима слева, там, где не было глаза, поэтому волку приходилось поворачиваться, чтобы не упускать противника из поля зрения. Пёс же таким манером вынуждал его отступать от отары. Овцы, оставив в покое траву, все как одна подняли головы, уставившись на противников. Они крепко верили в силу пастуха и не питали ни капли страха. Слишком уж тощ и жалок казался им Изенгрим. Он и на настоящего волка по их мнению не походил: у путных лесных разбойников оба уха торчком, а не висят, точно у щенка. Меж тем пёс, готовый разразиться оглушительным лаем, теснил приплясывающего, крутящегося как уж противника.

— С какой радости, бродяга, я должен разрешить тебе красть моих овец? Ступай восвояси, не то я подыму пастуха и ты отведаешь кнута. Но сначала я оставлю несколько новых меток на твоей рябой шкуре!

Пёс, этот вонючий предатель волчьего рода, гнал Изенгрима от близкой цели, открыто насмехался над ним. Такого волк снести не смог — да и никакой честный волк на его месте не утерпел бы. Кровь от ярости вскипела в его жилах. Лапы царапали землю, вырывая с корнем траву. Шерсть вздыбилась. Единственный глаз победоносно засверкал.

— Сейчас, мерзавец, ты узнаешь, почему меня зовут Железный оскал*! — взревел он, кинувшись на волкодава, метя прямо в горло. Густой меховой воротник спас своего обладателя от неминуемой гибели, к тому же волкодав оказался силён и проворен. Волчьим зубам не удалось разорвать жилу на пёсьей шее и тем разом решить исход поединка. Рыча и визжа, сцепившиеся соперники катались по траве, кусая, царапая, оскорбляя друг друга. Изенгрим был опытнее в подобных стычках, но у пса имелось неоспоримое преимущество. Оба его глаза, а также все когти сохранялись в целости, тогда как волку приходилось щадить передние лапы — раны на них могли опять открыться. Он-то, конечно, молотил ими, да только псу такие удары причиняли вреда не больше, чем слону бамбуковая палка.

Овцы блеяли, подбадривая пса, их покровителя. И уж если издаваемые дерущимися адские звуки не достигли слуха нерадивого пастыря, то блеяние разбудило его наверняка. Вскочив, пастух мигом смекнул, в чём дело, и, схватив кнут, а также крича во всё горло, бросился на подмогу товарищу.

— Ату его, Ашиль, ату!

Обезумевший Изенгрим вырвался, оставив псу на память изрядный клок серой шерсти. Жестоко искусанный, на трёх ногах поскакал он прочь с пастбища, утешаясь тем, что сумел знатно потрепать противника. Вслед ему неслось улюлюканье. Кое-как добравшись до спасительной кромки леса, он рухнул на землю и долго лежал, вытянувшись в струну, тяжело дыша, не в состоянии даже махнуть хвостом, чтобы отогнать мух. Немного оправившись, он лёг поудобнее, дабы заняться учинёнными волкодавом повреждениями. Бесспорно, удача окончательно отвернулась от него! Зализывая раны, Изенгрим думал о нелёгкой волчьей доле и о голодной семье, оставленной в норе под корнями. Верно, волчата пищат сейчас, все семеро, тычутся мордами в материнские сосцы, где уж нет для них молока. Возможно, Герсента, отчаявшись дождаться мужа, сама ушла добывать пропитание. Волченята, предоставленные сами себе, выбрались из убежища… А он, презренный, валяется в кустах, не в силах принести семье даже крошку пищи. Рявкнув от осознания собственного ничтожества, Изенгрим вскочил на ноги. Изувеченная волкодавом лапа отозвалась болью, но он не обратил на неё внимания.

— Пусть меня заклеймят позором на веки вечные, — решил он, — если я не добуду еду до заката!

*Значение имени Изенгрим. Бытует также трактовка «Железный шлем», "Тот, кто с железным забралом". Намёк на рыцарей.

О том, как Изенгрим сделался паломником

Ковыляя по обочине на трёх лапах, а левую переднюю сберегая на весу, Изенгрим размышлял, как бы незаметно пробраться в деревню. Дело в том, что их с Ренаром вылазки совершались обычно по ночам, сейчас же стоял день. Те, кто не занят полевыми работами, наверняка сидят по домам, оберегая добро от чужих посягательств. Изенгрим содрогнулся, припомнив, как громко бранятся хозяева, заставая его на месте преступления: как и всякий зверь, он не выносил шума. И лаз под изгородью повреждёнными лапами тоже не подроешь! Изенгрим готов был испустить вопль досады на то, как удружил ему Ренар-лис, когда внимание его привлёк недавно оставленный человеком след. Занятый раздумьями, он совсем было пропустил его и укорил себя за такую беспечность. Осенённый покуда неясной ещё мыслью, волк пустился вдогонку и вскоре настиг путника. Спиной прислонившись к растущей у дороги сосне, тот сидел, вытянув ноги, и отдыхал, а прежде шёл туда же, куда стремился Изенгрим.

Заметив большого зверя, человек вскочил с грозным видом, подняв с земли посох. Но всё же он, пусть и с оружием в руках, был здесь один, а волк доведён голодными спазмами до отчаяния. Изенгрим твёрдо вознамерился свести с путником знакомство покороче. Он видел теперь, что, кроме котомки, взять с него нечего, однако его заинтересовал плащ с нашитыми на нём ракушками. Изенгрим уселся на хвост, отсалютовав страннику передними лапами. Такое не столь почтительное, сколь потешное приветствие, а также заломленное ухо вкупе с набившимися в шерсть соринками делали его совсем не страшным, усыпляя бдительность жертвы. Этого-то пройдохе и было надо.

— Доброй дороги тебе, странник! — пробасил он, растянув в улыбке уголки пасти и свесив язык меж зубов. — Откуда у тебя столь причудливый плащ и зачем на нём пришиты ракушки? Вот всё, что мне от тебя нужно.

— И вам всего хорошего, сударь, не имею чести знать вашего имени, — отозвался путник, не выпуская, однако, посох.

— Я коннетабль его величества льва Нобля, владыки зверей, да пребудет он в добром здравии, — поспешил ответить разбойник. Того, что он давно уже бывший коннетабль, он предпочёл не уточнять. — Так что ракушки?

— Я возвращаюсь из Сантьяго-де-Компостела, куда ходил поклониться могиле святого Иакова, — торжественно отвечал путник. — Ракушки, знак паломников, свидетельствуют, что я действительно там был, ибо водятся они лишь в тех благословенных краях.

Изенгрим приподнялся и по-собачьи замахал хвостом. Мысли его заработали скорее.

— И ты держишь путь вон в ту деревню?

— Да, в ту деревню.

И тут мнимый коннетабль облизнулся, да с таким явно выписанным на морде коварством, что уж ни у кого бы не возникло сомнений в нечистоплотности его намерений.

— И ты пойдёшь туда, о пилигрим, － заявил он, － но прежде одолжишь мне свой чудный плащ. Клянусь головой, мне он сейчас нужнее, чем тебе!

Паломник, однако не для того стаптывал башмаки и сбивал ноги, преодолевая сотни лье, чтобы подчиниться первому встречному проходимцу.

— Вот ещё! Я и за тысячу турских ливров не расстанусь с ним. Плащ этот оберегает меня от самой Галисии и ты его не получишь!

— А я говорю — одолжишь! — рявкнул выведенный из терпения Изенгрим. Отринув ласковые уловки, он прибег к давно знакомой грубой силе. В один прыжок очутился он подле пилигрима и вцепился в полу злополучного плаща. — Отдай по-хорошему! — рычал он сквозь зубы.

Волк тянул к себе, паломник — к себе. Ткань жалобно трещала, угрожая порваться и не достаться никому из спорщиков. Бедный пилигрим орудовал посохом, но он-то был всего один, а чтобы отогнать сейчас Изенгрима, потребовался бы по меньшей мере десяток лесорубов с дубинками. Его бокам, продублённым, точно воинский барабан, удары посоха были что горох о стену. Злополучный плащ слетел с плеч путника, очутившись в волчьей пасти. Потеряв равновесие, враги не удержались на ногах. Ограбленный пилигрим остался сидеть под сосной, горько оплакивая потерю. Изенгрим же подхватился и пустился наутёк, унося, как победное знамя, галисийский трофей. И так закончилась бесславная схватка за плащ с ракушками. Изенгрим, отяготив свою душу ещё одним грехом, не испытывал ни малейшего угрызения совести. Да и не до сожалений было ему в ту минуту. Он нёсся галопом, превозмогая боль в покалеченной лапе. Мерою времени он располагал не такой уж и большой.

Достигнув деревни, волк накинул плащ как полагается, поднялся на задние лапы и забарабанил передними в ворота дома старосты. Он знал: чем добротнее строение, тем жирнее куски припрятаны в кладовках да погребах. Впрочем, тем злее и хозяева. Выйдя самолично на стук, староста весьма удивился, завидев странного гостя. Изенгрим отвесил низкий поклон, напустив на себя вид самый смиренный. Хвост его подметал пыль у ворот.

— Вижу, ты прибыл издалека, почтенный пилигрим! — воскликнул староста.

— Издалека, и сапоги мои совсем сносились, — проскулил Изенгрим, тяжело дыша, демонстрируя ободранные лапы.

— Ты идёшь из самой Компостелы?

— Да. Знай, я был гнусным разбойником и ходил каяться в своих прегрешениях на могиле святого Иакова. Такую епитимью возложил на меня священник. Теперь же я возвращаюсь в родные леса. Мне ничего не нужно, добрый человек, только позволь мне отдохнуть в тени под навесом в твоём дворе!

Совершенно очарованный этой неуклюжей ложью, староста немедля согласился предоставить измученному путнику приют. Галисийские ракушки застили ему глаза. Так плащ послужил волку и пропуском, и индульгенцией. Старосте очень хотелось расспросить гостя о странствиях и накормить обедом, но Изенгрим, сославшись на крайнюю усталость, вытянулся в тени под навесом.

— Когда я отдохну, я всё расскажу тебе, добрый человек! — промолвил он, нарочито широко зевнул и сделал вид, будто спит. Староста ушёл в дом. Изенгрим тут же открыл глаз и навострил ухо. Свинья, хрюкавшая в хлеву, и куры, рывшиеся в навозной куче, не могли помешать ему свершить задуманное. Следовало действовать немедленно, покуда не вышел во двор хозяин, его домочадцы или батраки. Или, того хуже, не появилась собака. Изенгрим прекрасно помнил, как пробрался однажды в дом, дабы стянуть вьеллу, да не приметил дрыхнувшего у очага пса. Ох и трёпку он получил тогда! На его счастье на сей раз пёс отсутствовал.

Изенгрим прошмыгнул в кладовую, где рачительная хозяйка недавно подвесила к балке копчёный свиной окорок. Соблазнительный запах ударил в ноздри волка. Голова его закружилась, пасть мигом наполнилась слюной. Изенгрим подскочил и как кошка повис на окороке, охватив передними лапами, раскачиваясь подобно маятнику. От производимых им действий бечева, удерживающая окорок, порвалась, и вор вместе с добычей шлёпнулся на пол. Не мешкая, Изенгрим ухватил мясо и ринулся в бега. Ворота, к несчастью, были уже заперты. Куры всполошились, обсуждая происшествие. И так громко квохтали они, что хозяева не утерпели и вышли взглянуть, что поделывает галисийский странник. Открылось же их взорам позорное дело, совсем не подобающее носителю плаща с ракушками. Изенгрим, этот ненасытный вор, разорил их припасы и уж тщился отворить засов. Хозяева принялись громко укорять грабителя, напоминая о епитимии. Изенгриму некогда было им отвечать, да и занятая пасть не давала вымолвить слова. Он слышал поднявшийся в деревне собачий лай и лихорадочно искал пути отхода. Он хорошо знал, что сейчас будет: сбегутся крестьяне с дрекольём и намнут его многострадальные бока. Только уж на сей раз в переделку он угодил без участия Ренара.

Староста меж тем приближался с палкой от метлы. Ощетинившийся Изенгрим прижался задом к изгороди. Готов он был сдаться и снести положенные побои, но вспомнил вдруг о Герсенте и волчатах. И тогда произошло событие, которое много дней кряду вспоминали очевидцы. Изенгрим сорвался с места, преодолел двор, взметнул тело в воздух, совершив прыжок, сделавший честь лучшему из прыгунов. Он и сам не успел понять, как оставил ограду позади. Теперь уж никакая сила на свете не могла отобрать у него добычу. Изенгрим нёсся, не помня себя, и развил такую прыть, что в ушах его засвистал ветер. Даже больные лапы не останавливали его. Со стороны зрелище выглядело забавным, лишь только преследуемый волк ничего весёлого для себя не видел. Сердце его едва не выскакивало из груди. Плащ, опозоренный воровством, трепался за спиной.

Компостельский паломник, всё не терявший надежды заполучить обратно украденное, видел тот великий бег звериного коннетабля. Он на беду свою преградил путь Изенгриму. Тот не успел ни сбавить скорость, ни обогнуть препятствие, а только головой, как тараном, ударил храбреца. Оба в очередной раз оказались повержены в дорожный прах, где возились, свившись в живой клубок. Волк по-прежнему цеплялся за окорок, а паломник схватился за плащ. Теперь уж игра в перетягивание галисийской реликвии окончилась в его пользу. Изенгрим, избавленный от облачения, понёсся дальше и не останавливался, покуда не достиг норы, где ожидала его возвращения прожорливая семья. Только там он со стоном рухнул, как подкошенный. Дыхание с хрипом вырывалось из груди его.

Поскольку день уже клонился к вечеру, а в волчьих пастях и крошки не побывало, Герсента встретила мужа не в лучшем расположении духа. Она ведь весь день только тем и занималась, что успокаивала плачущих детишек, покуда супруг бродил невесть где. Принесённый Изенгримом окорок оборвал на полуслове гневную тираду. Волки, не вдаваясь в расспросы, сообща набросились на пищу и в минуту её прикончили, оставив только тщательно обглоданную кость. Когда утихомирившиеся волчата затеяли игру, отнимая друг у друга кость, пришедшая в душевное равновесие Герсента занялась приведением в порядок боевых отметин Изенгрима. Тот, весьма довольный таким поворотом, позабыл о своих страданиях. Окончательно оправившись, он обратился к супруге с ответными нежностями. Герсенте его заигрывания пришлись по нраву и таким образом примирение между супругами было достигнуто окончательно.