[A-Neo]

Идея возникла давненько, и, поскольку по опыту я знаю, что идею лучше воплотить, чем дать ей угаснуть, появился этот драбблик. Кроме того, мне нужна была отдыхалочка от "Тристана...", тоже созданного в своё время как отдыхалочка. Откровенно говоря, я сомневаюсь, чтоб такой человек, как Филипп Добрый, настолько залип на одной красотке и к седьмой книге "Катрин" его одержимость выглядит явно ненормально на фоне того, что бенцонишный Филипп совсем пошёл вразнос, не пропуская ни одной юбки. Меня вынесло с его признания, мол, когда он устаёт от общества женщин и сердце его опустошено, тогда он пьёт и занимается любовью совсем один перед портретом Катрин. Сразу вспомнился анекдот:

- Доктор, в последнее время я очень ослаб в половом отношении.
- А как часто вы занимаетесь любовью?
- Раз в неделю с женой, три раза в неделю с любовницей, и каждый день с тёщей.
- Ну дорогой, а что вы хотите, конечно, это всё от всего этого.
- Фу, слава богу, а я думал от онанизма.

Ап. Был один драббл, нарисовался второй. Может, будут и ещё. Благо мужчин по Катрин страдало полно.

Название: Сердце, взятое в плен
Автор: A-Neo
Фэндом: Жюльетта Бенцони "Катрин"
Персонажи: Филипп Бургундский, Родриго де Вилла-Андрадо
Рейтинг: R
Жанры: Ангст
Размер: Драббл
Описание: Сборник драбблов о воздыхателях прекрасной Катрин.

Тайна герцога Бургундского

Осень пришла во Фландрию, тронула багрянцем и золотом кроны деревьев, склонившихся над рябью каналов Брюгге. Ветер вращал крылья мельниц, цеплялся за шпили, раскачивал вывески, кружил у стен Ратуши, скользил под мостами, гнал по улицам опавшие листья. Небо, ещё по-летнему голубое, куполом распростёрлось над черепичными крышами, пучки солнечных лучей освещали фасады домов, добротных и аккуратных. Стрелой устремлялась в напоённую прозрачным воздухом вышину колокольня церкви Нотр-Дам. Над печными трубами вились дымки – заботливые хозяйки стряпали ужин. Великому герцогу Запада показалось в приступе меланхолии, что Брюгге не меняется – точно так же он выглядел несколько лет тому назад, и таким же останется тогда, когда его, герцога, не станет на свете. Так же будут плыть лодки по каналам, греметь колокол в звоннице башни Белфорт, шуметь ткацкие станки, кричать рыночные торговцы, реветь скот на бойне. Так будет всегда под северным небом Фландрии, из года в год.

И в том доме, в той комнате, где герцог Филипп Бургундский некогда чувствовал себя самым счастливым человеком на земле, тоже годами ничего не менялось. Он так приказал. Эту комнату до малейших мелочей он воссоздал в Брюсселе и в Дижоне, во всех своих дворцах, но сегодняшнюю ночь герцог хотел провести именно в Брюгге. Здесь красавица с аметистовыми глазами рассталась с ним.

Филипп Добрый обладал поистине неистощимой мужской силой и никогда не отказывал себе в удовольствии побыть в женском обществе. Супруга, которой герцог бесконечно доверял и позволял вершить государственные дела, давно смирилась с его фаворитками, с бастардами, воспитывавшимися во дворце вместе с законными детьми. Герцог любил многих женщин и многих забывал. Но только одна, только одна оставила неизгладимый след в его душе. Филипп Добрый не знал избавления с тех самых пор, когда его, тогда шестнадцатилетнего графа Шароле, пронзил навылет в самое сердце взгляд парижской девчонки. Провидение отдало её ему во власть, могущественному герцогу ничего не стоило взять приглянувшуюся красотку силой. Но ему не нужно было её безвольное подчинение. Он хотел добиться ответных чувств. Терпеливый герцог возвысил простую буржуазку, сделал графиней де Бразе, окружил такими заботой и вниманием, каких не удостаивалась ни одна из его любовниц – ни прежде, ни потом. Катрин де Бразе пользовалась славой некоронованной владычицы Бургундского двора, из-за неё дрались на турнирах, её избрал музой мастер Ян ван Эйк. Это ей, Катрин, герцог посвятил орден Золотого руна в доказательство своей глубокой любви. Всё напрасно. Катрин покинула его.

Другой мужчина, оказавшись на его месте, забыл бы в конце концов неблагодарную красавицу. Но только не Великий герцог. Вёл ли он переговоры, принимал ли послов, охотился ли, позировал мэтру Рогиру Ван дер Вейдену – словом, что бы он ни делал, всегда он держал в уме её образ, всюду рядом с ним незримо присутствовала она. Филипп Бургундский искал Катрин в других женщинах, его страсть требовала утоления, но больше ни одна любовница не подарила ему такого упоения и такого блаженства, которое он испытывал, сжимая в объятиях прелестницу с золотыми волосами.

Герцог вошёл в дом, откуда Катрин сбежала много лет назад, поклявшись вернуться – но не вернулась. Здесь никто с тех пор не жил, кроме молчаливых служанок, поддерживающих порядок. Они знали, что им нужно делать, эти жрицы, оберегающие храм любви Великого герцога. Расстаравшись по случаю приезда господина, они зажгли свечи и подали ужин в ту самую комнату, где Филипп и Катрин провели столько сладостных ночей. Оставшись один, герцог осушал бокал за бокалом, пока воспоминания не сделались невыносимыми, пока разгорячённая кровь не застучала в висках. Тогда он поднялся, нажал потайную пружину, и стена раздвинулась, открыв большой портрет обнажённой женщины с розой в руке. То было единственное изменение в обстановке, которое герцог произвёл здесь.

- Сегодня минуло десять лет с тех пор, как ты ушла от меня, Катрин, - тихо произнёс Филипп, опустившись на колени, прижавшись лбом к нарисованным ступням красавицы.

Десять лет герцог верно ждал беглянку, временами одержимый безумными, невозможными к исполнению желаниями. Иногда ему хотелось отправить гонцов в Овернь, чтобы они похитили Катрин и силой доставили в Бургундию. Несколько раз он думал бросить всё, чем владел – так смогла она, значит, сможет и он; бежать, идти, ползти на брюхе, если понадобится, туда, где теперь жила Катрин, упасть к ней в ноги, вымаливая прощение, хоть он и не был ни в чём перед ней виноват. Успокаиваясь, он отвергал оба эти намерения. Филипп Бургундский слишком горд, слишком большой ответственностью облечён. И, кроме того, что ждало его в Монсальви? Зрелище чужой любви?

Прерывисто задышав, Филипп прикусил губу, впившись взглядом в изображение воздушной феи с алой розой в изящной руке. В суровых горах Оверни, где затерялся замок Монсальви, розы не растут. Катрин на портрете призывно улыбалась, словно предлагая своё роскошное тело, каждую пядь которого он досконально помнил. Герцог зажмурился, сдаваясь страсти, ощущая тяжесть внизу живота. Желание, пробудившееся под чередой воспоминаний, нарастало. Он не мог больше выносить эту муку.

- Катрин… Катрин… - сдавленно простонал он, охваченный сладостной истомой. Блаженство растеклось по каждой клеточке его существа.

Окунувшись в забытье, герцог пробудился лишь тогда, когда в церквях зазвонили к заутрене. Он распахнул окно с витражом в виде герба графини де Бразе, подставил лицо осеннему ветру. Он постепенно превращался из отвергнутого любовника в Великого герцога Запада, правителя хитрого и гордого. Филипп привёл в действие секретный механизм, скрывший в стене портрет кисти Ван Эйка. Как только он покинет дом, расторопные служанки уберут остатки вчерашнего ужина, наведут порядок, и комната снова останется пустовать – до тех пор, пока неутихающая память не приведёт герцога сюда. А, может статься, произойдёт чудо и хозяйка дома вернётся, занесённая в Бургундию шальным ветром странствий. Но всесильный герцог перестал верить в чудеса. Королевская ночь не повторится. К чёрту всё! Катрин любила не его.

Волк из замка Вентадур

Унылый ветер ноября, жалобно завывая, плутал среди скал. Древний замок Вентадур, лепившийся над ущельем, где далеко внизу клокотал горный поток, называвшийся Люзеж, казался вымершим, безжизненным, обглоданным войной, как и всё пространство на много лье вокруг. Кто только не топтал земли Лимузена, кто только не разбивал его дороги копытами коней! Арманьяки, бургундцы, англичане, наемники и просто разбойники, утратившие национальность, превратившиеся в людей без роду и племени, живущих насилием и грабежом. Лимузен одичал. Крестьяне в немногочисленных деревнях, где ещё теплилась жизнь, скрывались с поистине звериным проворством, завидев на горизонте вооружённый отряд. От всякого чужака люди удирали, сломя голову, предпочитая не выяснять, кто и зачем вторгся в их края. Одинокий путник мог полагаться лишь на защиту Всевышнего.

Приближающаяся зима довершила печальную картину разорения. Пустынные равнины, где истлевали обглоданные кости брошенных без погребения людей и павших от бескормицы животных, припорошил снег, болота покрылись коркой льда. Шуршали сухие стебли камыша да качались под ветром сорняки на заброшенных полях. Чернели остовы разрушенных замков с торчащими, как переломленные рёбра, обугленными стропилами. Один Вентадур ещё стоял как прежде, недосягаемый во чреве гор. Его огромный донжон, воздвигнутый во времена первых крестоносцев, словно надзирал за округой. Замок притаился. Дозорные на башнях издалека приметили группу всадников и нынешний хозяин Вентадура, зловеще улыбнувшись, распорядился подготовить достойную встречу.

Родриго де Вилла-Андрадо, граф де Рибальдео принадлежал к древнему кастильскому роду, но ныне лишь тонкая грань отделяла урождённого аристократа от окончательного превращения из командира войска наемников в главаря бандитов. Испанцу, в сущности, было всё равно, кому служить и с кем воевать. Арманьяки или бургундцы, герцог Филипп или король Карл – лишь бы платили золотом за его боевое мастерство! Ему ничего не стоило обнажить меч против недавнего соратника, с которым он ещё вчера сражался плечом к плечу. В его чертах угадывалась настоящая порода, его стан был безукоризненно прям, орлиный нос придавал облику привлекательность, но вот глаза выдавали истинного зверя. Да в сущности Родриго де Вилла-Андрадо и был зверем, жестоким и коварным, не боявшимся даже самой смерти. Он, как и его солдаты, полудикие наваррцы и баски, пьянел от крови равно как и от золота. Он чувствовал себя полноправным властелином обезлюдевшего Лимузена и сейчас готовился напасть на путников, беспечно приближающихся к Вентадуру в надежде найти за его гранитными стенами пищу и пристанище. Они не знали, эти бедолаги, что замок превратился в логово кастильского волка и не догадывались поднять глаза на башню, где развевался пурпурный флаг с золотым шитьём и полумесяцем – герб Вилла-Андрадо. Они были вооружены, но малочисленны – тем более ничто не мешало Вилла-Андрадо истребить их.

Испанец пристально рассматривал всадника, увлекавшего своих людей вверх по горной тропе к воротам Вентадура. Его хищные глаза расширились в изумлении, изящный рот скривился в подобии улыбки: кастильский волк узнал рыцаря, едущего прямиком в ловушку.

- Клянусь Чёрной Девой Монсеррата, это же сам де Монсальви! – воскликнул он. - Жирная свинья Ла Тремуйль хорошо заплатит мне за его голову! – и приказал своим людям. - Открыть ворота! Пора!

Сейчас Вилла-Андрадо продал свою шпагу Карлу Седьмому, он не забыл, как дрался бок о бок с капитаном де Монсальви под началом маршала де Северака. Но теперь на имени де Монсальви клеймом горело обвинение в государственной измене, а за его поимку предлагалась награда. От понимания всего этого сильнее разгорался воинственный пыл испанца. Он сам во главе отряда понёсся вниз по тропе навстречу непрошеным гостям, слишком поздно осознавшим свою ошибку. Трое всадников, отделившись от спутников де Монсальви, стремглав поскакали прочь, надеясь, видимо, укрыться в ущельях над Люзежем, но остальные, окружив командира, приготовились к схватке.

Кастильский волк умел драться, но умел и достойно проигрывать. Он не ощутил и тени страха или отчаяния, когда Арно де Монсальви сбил его с ног и приставил кинжал к горлу, положив тем самым конец стычке. Он оставался совершенно спокойным и тогда, когда беглый капитан, прикрываясь им, как щитом, отступил с остатками отряда в нависшую над рекой пещеру. Вилла-Андрадо отнёсся к своему досадному пленению со стоицизмом философа. Что с того, что он безоружен и в руках врага? Отряд Арно полёг почти весь, из пещеры им некуда деться. Он не даст за их жизни ни единого мараведи*. Скоро люди Вилла-Андрадо выкурят их отсюда, не останавливаясь и перед смертью начальника. А смерти во всех её проявлениях, как было сказано, испанец совсем не боялся. Его солдаты об этом знали. Лениво зевнув, он сообщил Арно истинное положение вещей, умудряясь в положении заложника оставаться победителем.

- Напрасно ты хорохоришься, Монсальви! Своды пещеры станут могилой твоей и твоих людей. Можешь перерезать мне глотку, но не надейся выбраться на волю и…

Его издевательские речи прервались на полуслове. Чуткое ухо испанца уловило в глубине пещеры приглушённые женские голоса и слабый писк. Вилла-Андрадо, изумлённый, поднялся с камня, на котором восседал с важным видом, и, оставив без внимания предостерегающий окрик Арно, направился к спутникам капитана. Он ещё саркастически улыбался в тот миг, когда разглядел в свете факела лежавшую на камнях, закутавшуюся в одеяло женщину, но улыбка тотчас исчезла с его лица. Заворожённый, он подошёл ближе.

- Прочь от неё, мерзавец! – взревел взбешённый Арно. – Ни шагу дальше!

Испанец не слышал. Ещё один осторожный шаг. Ещё. Он с восхищением глядел на женщину, невольно привлекшую его внимание. Безжалостный кастильский волк перевидал много женщин, но такой не встречал никогда. Ни усталость после долгого опасного пути, ни родовые муки не приглушили потрясающей, неземной красоты. На исхудавшем лице блестели огромные глаза цвета грозового неба. Разметавшиеся волосы переливались в скудном свете потрескивающего факела золотыми волнами. Женщина прижимала к себе крохотный свёрток, открывавший застывшему, как соляной столп, испанскому наемнику сморщенное личико и приплюснутый нос только что явившегося в этот мир младенца. Родриго де Вилла-Андрадо был закалённым в боях хищником, но он впервые присутствовал при тайне рождения и смутился. Незнакомка подняла на него свой взор. Злобный, никогда и никого не щадивший волк затрепетал, к сердцу поднялась сладкая волна.

- Майская роза! Нежная роза!
Сладостной прелести
Роза полна… -

зашептал он стихи, которые слышал когда-то давно и сам до сих пор не знал, что помнит их.

- Это ещё что?! – зарычал Арно, вклинившись между ним и прекрасной незнакомкой. – Вообразил себя менестрелем, кастильская дрянь? Моей жене не по нраву твои стишки!

- Твоей… жене? – проговорил Вилла-Андрадо, пропустив оскорбление мимо ушей.

- Катрин де Монсальви, да будет тебе известно! – съязвил Арно. – Мы не успевали добраться до дома, надеясь в Вентадуре найти приют у моих родственников, но твои солдаты налетели на нас, как стервятники, вынудив её рожать в этой кротовьей норе, на соломе, точно она нищенка! Таково твоё гостеприимство, благородный рыцарь?

- Однажды благороднейшая и чистейшая из женщин произвела на свет сына в пещере на соломе, - взволнованно произнёс испанец, обращаясь к Катрин. – Пусть это и слабое утешение, прекрасная донна! Но знайте, я не враг вам. Ваша красота подобна сиянию Вифлеемской звезды, только с ней я могу сравнить вас!

Он походил на зверя, неосмотрительно сунувшегося к чужому гнезду, к чужой подруге и детёнышу. Ему вдруг стало горько. Он вспомнил, где находится и что должно произойти в ближайший час. Пусть сметут с лица земли Арно де Монсальви и его подчинённых, пусть убьют его самого, пусть! Но отдать женщину с золотыми волосами на растерзание солдатне… Впервые в жизни Вилла-Андрадо ощутил ноющую боль при одной только мысли о насилии. Отголоски рыцарской чести, ещё не до конца уничтоженные в нём, восстали против кровопролития. Жизнь заклятого врага, щедрое вознаграждение – пусть всё идёт к дьяволу, если это поможет спасти Катрин де Монсальви. Она должна жить.

Тем временем солдаты Вилла-Андрадо развели костёр возле единственного выхода из пещеры. Внутрь сизыми змейками потянулся едкий дым. Люди закашлялись. Арно с быстротой молнии метнулся к испанцу, снова охватил за шею, приставив к горлу клинок.

- Вели им прекратить! – крикнул он, надавливая на рукоять. – Иначе я прирежу тебя, как цыплёнка!

Кастильский волк, казалось, не почувствовал прикосновения клинка, до крови впивавшегося в его шею. Его взгляд был прикован к Катрин де Монсальви. Он и сейчас ещё мог спасти её.

- Верни мне свободу и тогда, клянусь честью рыцаря, я уведу своих людей. Скорее! Сейчас они ринутся сюда и тогда даже я не смогу остановить их!

- Поклянёшься на кресте? – прорычал Арно, не ослабляя хватки.

- Клянусь священным крестом Господа нашего, я не враг тебе!

Обретя свободу, Вилла-Андрадо устремился к выходу, навстречу приготовившимся к бою солдатам. Прежде он никогда не уводил подчинённых от близкой добычи, захватить которую ничего не стоило, но сейчас отдал приказ отходить. Катрин де Монсальви заставляла его поступить так и никак иначе. Смущённый, поникший, сделавшийся как будто вдвое меньше, кастильский волк возвращался в замок на скале. Горный ветер свистел в сгустившихся холодных сумерках, на небе, затянутом рваными тучами, не проглядывало ни единой звезды. Отряд испанца походил на череду призраков, родившихся на пепелище разорённых равнин Лимузена. Перед ними возвышался укреплённый Вентадур, а там, позади, на берегу Люзежа, осталась пещера. Время от времени солдаты Вилла-Андрадо с ворчанием оглядывались: они ещё не остыли от схватки, так неожиданно прерванной командиром, и не прочь были возобновить её.

- Я собственными руками вздёрну любого, кто осмелится нарушить мой приказ! – упредил испанец.

Родриго де Вилла-Андрадо хорошо знал упрямый нрав Арно де Монсальви. Овернец, конечно, не согласится остановиться в замке, где искал прибежища несколько часов тому назад. И пускай бы он продрог до костей в пещере, это ничуть не беспокоило испанца. Но Катрин… Она тоже не пойдёт в Вентадур, предпочтя остаться рядом с мужем, подвергая опасности и себя, и новорожденного младенца. А ведь они ещё не ведают, какой сюрприз поджидает их в Монсальви. Вилла-Андрадо не рассказал им ни о сожжённом замке, ни о пергаменте из козьей кожи, стрелой пришпиленному к развалинам. Губы испанца расползлись в ехидной усмешке, стоило ему представить, как Арно читает королевский указ, объявлявший капитана де Монсальви вне закона. Потом он опять вспомнил Катрин – и усмешка погасла.

Не прошло и часа, когда трое людей в плащах с гербом кастильца, поклонившись обитателям пещеры, поставили перед ними корзину со снедью. То был прощальный дар Вилла-Андрадо, всё, что он мог в его положении сделать для Катрин. Её иссякнувшие силы нуждались в подкреплении перед дальней дорогой, которая – как знать? – однажды вновь пересечётся с тропой кастильского волка.

* Мараведи - португальская и испанская монета.