Глава 10. Ужин на троихСлуги Тристана Отшельника никогда ещё не становились очевидцами таких бурных проявлений любви и преданности, как те, которые продемонстрировал диковатый горбун по отношению к священнику. В то время как Фролло, переступив порог неприветливого на вид дома, осматривался и расспрашивал слуг, Квазимодо справился с охватившим его оцепенением и, ковыляя, поспешил встречать мэтра. Рискуя оступиться, он запрыгал вниз по казавшейся бесконечной лестнице, преодолел длинный коридор, в конце которого увидел чудо: сам мэтр величавой походкой шёл ему навстречу. Квазимодо задыхался, взор его горел, клыкастый рот приоткрылся. Сопровождавшие Клода лакеи в ужасе зажмурились, чтобы не видеть, как страшный, должно быть, внезапно взбесившийся, великан растерзает священника, даже и не пытавшегося бежать. Однако ни рычания, ни криков не воспоследовало, и слуги, открыв глаза, убедились в том, что горбун не собирался нападать, а физиономия его перекошена была не от ярости, как им поначалу показалось, а от радости.
- Господин мой! Господин мой! – повторял Квазимодо, бросившись на колени перед своим воплотившимся божеством, протягивая руки, желая и не смея коснуться его. – Вы приехали за мной! Я ждал вас, я так ждал!
Из здорового его глаза крупными горошинами текли слёзы.
- Квазимодо… - дрожащим голосом произнёс архидьякон, растроганный этой преданностью и этими слезами. "Сын мой", - едва не добавил он, но вовремя осёкся и, сглотнув, вымолвил другое. – Ты всё так же предан мне... Ты не забыл меня!
- Я бы скорее умер, чем забыл вас, господин! – заверил горбун, готовый по малейшему знаку мэтра делом доказать свою верность. В его грубом, столь редко раздававшемся голосе звучала нежность. Убедившись окончательно, что священник не призрак, могущий растаять от прикосновения, Квазимодо принялся ластиться к мэтру, тереться щеками о его ладони, а тот ласково гладил воспитанника по встрёпанной рыжей шевелюре.
Весь оставшийся день Клод посвятил общению с пасынком, который охотно словами и знаками пересказывал подробности своих приключений, перемежавшихся благодарностями и заверениями в любви к мэтру. У Клода камень свалился с души, когда он узнал из первых уст, что никто не кусал мессира ле Дэна. Звонарь, весьма сожалея о случившемся и о том, что нарушил указ мэтра не связываться с королевским брадобреем, повёл рассказ о клетке, о плутаниях по лесу и о встрече с Тристаном Отшельником, оказавшимся совсем не таким злобным, каким показался поначалу. Упоминание о прево вырвало из груди Фролло прерывистый вздох. Сорванный с места загадочным письмом, архидьякон до сих пор не получил исчерпывающих объяснений, а хозяин дома, по всей видимости, не торопился к гостю, предоставив все заботы прислуге.
Общительность горбуна, бывало, изрекавшего за день от силы пару слов, удивила Клода. Даже в те времена, когда Квазимодо ещё не потерял слух, он не говорил так много. Слова сыпались, как из мешка, не всегда внятные, а там, где слов не хватало, на помощь приходили жесты. После выходки Жеана, больше и носа не казавшего в келью брата, исчезновения Эсмеральды, любовь воспитанника бальзамом пролилась на истерзанное сердце священника.
Квазимодо не отставал от мэтра ни на шаг, боясь потерять его из виду даже на краткий миг. Бедняга то и дело щипал себя, проверяя, не спит ли он, действительно ли мэтр рядом, говорит с ним, касается его, сочувствует его бедам. До самого вечера они были неразлучны. Уединившись в ожидании ужина, Клод сидел в кресле, разговаривая с расположившимся у него в ногах Квазимодо.
- Какая трогательная идиллия! – прогремел вдруг ехидный голос.
Застигнутый врасплох Клод подскочил как ошпаренный. В дверном проёме, облокотившись о косяк, стоял и язвительно ухмылялся прево маршалов собственной персоной.
Тристан Отшельник, получивший прекрасную выучку, умел передвигаться совершенно бесшумно, если не желал обнаруживать своё присутствие. Он воспользовался этим навыком, прокравшись к комнате гостей, так, что не скрипнула осторожно приоткрываемая дверь, и вот уже несколько минут наблюдал за тем, как нелюдимый горбун ласкался к отцу Клоду.
- Мессир Тристан! – вскричал Квазимодо, кланяясь тому, кто напугал мэтра.
Фролло побледнел, услышав, как панибратски его воспитанник обратился к королевскому любимцу, однако прево, не подав и виду, что задет или оскорблён, кивнул в ответ на приветствие архидьякона и сказал:
- Однако же скоро вы добрались, святой отец! Надеюсь, вам оказали должный приём? – тут Клод поспешил заверить хозяина в том, что всем доволен. – Не окажете ли честь, - скривился Тристан, словно от вежливости ему свело скулы, - составить мне компанию за ужином? Кстати там мы сможем побеседовать о вашем воспитаннике.
Достопочтенный архидьякон, наслышанный о коварном нраве Тристана Отшельника, ожидал подвоха, но он и предположить не мог, что королевский кум способен превратить в изощрённую пытку обычный ужин. Стол накрыли на троих, следовательно, Квазимодо предстояло разделить с ними трапезу к великому его смущению. Вместе со всеми горбуна сажали за стол только у короля. В монастыре он обычно забирал причитающуюся ему порцию и съедал её в укромном уголке, возвращая трапезнику пустую посуду; в доме Тристана он, как известно читателю, также ел в одиночестве, за исключением тех случаев, когда прево приглашал его отужинать с ним.
- У вас ведь не отобьёт аппетит присутствие Квазимодо? – осклабился Тристан, отыгрываясь на священнике за королевские обеды.
- Я шестнадцать лет провёл рядом с ним, господин прево, - спокойно парировал Фролло. – За этот срок не осталось ни одной стороны жизни Квазимодо, сокрытой от меня.
Отбив первую атаку прево и усевшись наконец за стол, архидьякон обнаружил препятствие, мешающее ему приступить к еде. Рядом с его тарелкой лежала вилка, а ложки в пределах видимости не оказалось. Предубеждения мешали священнику коснуться дьявольского предмета, воспитание не позволяло брать пищу руками, а гордость и монастырский устав, предписывающий не жаловаться, если за столом чего-то не хватает, а ждать, когда трапезник сам обратит внимание на затруднение, принуждали его молчать. Тристан, делая вид, будто не понимает причины замешательства архидьякона, демонстрировал ему умение владеть ножом и вилкой, расправляясь с великолепным куском жаркого. В другое время королевский кум, возможно, пренебрег бы тонкостями столового этикета, но сейчас ему хотелось подразнить священника. Что до Квазимодо, то он, получив от Тристана знак приступить к еде, склонился над тарелкой и не видел, в какой ситуации оказался мэтр. Глухого, увы, занимали другие, насущные вопросы: как бы не зачавкать, не уронить себя в затеянной прево игре. Наконец хозяин вечера соизволил спросить:
- Почему же вы не едите, святой отец? Моё угощение недостаточно изысканно для вашего нежного желудка?
- Монастырские правила запрещают пользоваться вилкой, - процедил Клод.
- Те-хе-хе, а я и забыл, что монахи хлебают ложками! – рассмеялся Тристан. - Эй, Гонне, не стой столбом, бездельник, - прикрикнул он на слугу, прислуживающего за ужином. – Подай его святейшеству ложку! Интересно посмотреть, как он станет ею есть жаркое.
- Я не употребляю в пищу мясо, - ответил священник, выразительно глядя на прево.
- Твёрдо придерживаетесь обетов? – зубоскалил Тристан, вкладывая в свой вопрос дополнительный смысл, воспринятый Клодом как неприятный намёк. – А вот его преосвященство, кардинал ла Балю, в одиночку уничтожал за обедом целый окорок. Потом, правда, когда я отправил его в клетку, пришлось ему попоститься. Почему вы вздрогнули, святой отец?
- Меня печалит участь его преосвященства, которую, насколько я знаю, пришлось разделить моему воспитаннику, - с кислой миной ответствовал Клод. – Я никак не мог предполагать, что обещанная ему уютная комната окажется в зверинце.
- Ну да уж нечего было скалить зубы на мессира ле Дэна! Пришлось и пострадать, как когда-то за чужой интерес к цыганским плясуньям. - Тристан потянулся за кубком с вином и сделал глоток. – Пью ваше здоровье, мэтр Фролло!
Архидьякон, угощавшийся овощным рагу с чесночным соусом, поперхнулся, но быстро овладел собой и произнёс менторским тоном:
- Я не перестаю корить себя за то, что в тот день не уследил за Квазимодо и допустил проступок, навлекший позор и на него и на меня. К сожалению, сан облекает меня определёнными обязанностями, и я не могу пренебречь ими, чтобы сутки напролёт проводить с воспитанником.
- Знаю, знаю, - отозвался собеседник, потягивая вино. - Мы ведь с вами в некотором роде соратники, святой отец. Однако, ваш кубок по-прежнему полон? Не стесняйтесь, выпейте оксерского.
Клод взял кубок, наполненный проворным Гонне, и чуть пригубил. Тристан, не сводя с архидьякона стального своего взгляда, развивал мысль:
- Вы исповедуете людей, я тоже… хе-хе… исповедник. И уж мне открываются такие тайны, какие вашей братии не выведать вовек.
- Я никого не заставляю каяться в несовершённых грехах, поэтому едва ли дерзну искать сходства с кем-либо, - перешёл в нападение священник, чья гордость получила тягчайшее оскорбление. – Я постигал науки в то время как другие прислуживали рыцарям; путь, который я избрал – это путь мира, а не войны, он предполагает спасение душ, а не накидывание петли на шеи невинных.
Клод умолк, не рискуя продолжать, поскольку не знал, насколько глубоко простираются познания прево о цыганке и каков предел его терпения. Тристан же, уловив намёк, многозначительно вздёрнул верхнюю губу и поспешил подбросить самодовольному визави очередную шпильку.
- Оно так, да только, клянусь Пасхой, избравшие путь войны получают шрамы, сражаясь бок о бок с господином, а не втравливают в беду своих подопечных, прячась за их спинами.
Ужин окончательно превратился в словесную пикировку. Священник и прево, не забывая набивать желудки, осыпали друг друга колкостями, совершенно позабыв о первоначальном предмете своей беседы. Квазимодо, не могущий ни поддержать разговор, ни вникнуть в его суть, озадаченно смотрел на дуэлянтов. Он чувствовал, что за внешней любезностью, с которой мэтр и мессир Тристан обмениваются репликами, скрывается желчная неприязнь, понимал так же и то, что мэтр находится не в выигрышном положении. Глухой страдал, будучи бессилен помочь своему господину, не в состоянии примирить людей, проявивших участие к его судьбе, но не поладивших друг с другом. Дополнительные муки причиняло осознание того, что это он, Квазимодо, невольно стал причиной раздора. Уткнувшись в тарелку, горбун притворился, будто ест, тогда как кусок не лез ему в горло.
Обоюдная пытка казалась бесконечной, но истёк и её срок. Противники выдохлись и сложили оружие, хотя как раз и настал тот час, когда сотрапезники, насытившись, развлекаются приятной беседой. Гонне подал десерт, состоящий из изюма, завёрнутого в листья инжира – точно такое же лакомство готовил Жак Пастурель в замке Плесси. Тристан, будто только вспомнил, зачем вынудил священника покинуть собор, ухмыльнулся:
- Общение с вами настолько увлекательно, мэтр Фролло, что мы так и не подобрались к главному.
- Я весь внимание! – насторожился Клод.
- Его величество больше не нуждается в компании вашего воспитанника. Я приютил его на время. Вы, как опекун, сами отвезёте Квазимодо в Париж и позаботитесь, чтобы ему вернули место звонаря. В противном случае мне придётся позабавить королевский двор побасенкой о священнике, науськавшем звонаря на цыганку.
При этих словах тигриные глаза прево приобрели такое сумрачное выражение, что Клод не выдержал и отвёл взор. Внутренне священник возликовал от столь удачного разрешения событий и немедленно уверил мессира Тристана в готовности вновь и дальше опекать Квазимодо, а также похлопотать перед капитулом о возвращении ему места звонаря. Затем, сославшись на усталость, Фролло удалился к себе, за ним увязался и Квазимодо. Тристан Отшельник, оставшись в одиночестве, ещё долго сидел в столовой, положив отяжелевшую голову на руки, задумчиво глядя в огонь очага. Он, привыкший выражать свои мысли прямо и грубо, не стесняясь бранных словечек, утомился от дуэли, где пришлось проявить изворотливость. Наконец и он поднялся, потянулся, сладко зевнул и отправился на покой. По дороге любопытство привело его к комнате священника. Прямо у порога, вытянувшись на голом полу, спал Квазимодо, охраняя сон своего господина. Усмехнувшись, Тристан тихо удалился.
На следующее утро жители Тура могли наблюдать прелюбопытнейшую процессию. По улицам катила повозка, в которой ехали важный священник и смотрящее на него с обожанием странное существо – горбатое, одноглазое, словом, то самое, которое Тристан Отшельник недавно провёз верхом до самого своего дома. Сопровождали странных пассажиров всадники, в присутствии которых у зевак моментально пропадал всяческий интерес, ибо то были не кто иной, как прево маршалов и пара солдат из его личной стражи. За пригородом Шатонеф пути разделились. Тристан со свитой ехал в замок, Клод и Квазимодо – в Париж. Настало время прощаться.
- Удачи тебе, Квазимодо! - провозгласил Тристан, возвышаясь в седле. – Возьми то, что тебе причитается!
С этими словами он бросил на дно повозки тот самый злополучный кошель с золотыми, полученный Квазимодо в оплату за перенесённые страдания и едва не навлекший беду на своего владельца. Горбун, не знавший цены деньгам, никогда не державший в руках и сотой части от этой суммы, не смел распоряжаться свалившимся на него богатством. Кроме того, он считал необходимым хоть чем-нибудь отплатить королевскому куму за заботу, поэтому оставил кошель в комнате.
- Мессир Тристан, - отрицательно закрутил головой Квазимодо, - мне ничего не нужно… Это для вас! Вы вернули меня к мэтру!
- Вы очень щедры, господин прево, - поддержал Клод, - но мы и вправду слишком многим вам обязаны, чтобы принять ещё и столь дорогой подарок.
- Башка Христова! Впервые вижу людей, отказывающихся от денег! - воскликнул Тристан, переглянувшись со стражей. - Бери, бери, Квазимодо! Это королевский дар, от него нельзя отказываться. Ну, прощайте!
- Прощайте, мессир Тристан! – возопил Квазимодо.
- Благодарю за заботу о моём воспитаннике и за чудеснейший ужин в вашей компании, - с теплотой в голосе произнёс архидьякон, позабыв давешние измывательства прево.
Кивнув, Тристан пришпорил коня и поскакал в направлении Плесси-ле-Тур. За ним последовала стража. Квазимодо поднял кошель и молча вручил его Клоду. Ему не нужны были никакие деньги. Он счастлив был тем, что его приключения в королевском замке закончились, а мэтр снова рядом, совсем как в былые времена. Квазимодо, ничего не зная о переменах, произошедших с Жеаном и Эсмеральдой, всё-таки интуитивно чувствовал, что нужен сейчас отцу Клоду больше, чем когда-либо. Подтверждением тому послужил жест мэтра, ласково пригладившего ладонью его встрёпанные рыжие вихры. Квазимодо в последний раз посмотрел на возвышавшиеся вдали башни Плесси-ле-Тур, вздохнул и блаженно зажмурился, прильнув боком к священнику. Как ни велика была его привязанность к мэтру, он готов был отныне делить её с признательностью к прево Тристану, совершившему первый и единственный добрый поступок за всю жизнь.
ЭпилогПрошло около двух лет после вышеописанных событий. Квазимодо, благодаря отчаянным усилиям Клода Фролло, вернулся на колокольню, где исправно выполнял обязанности звонаря. Воссоединению его с колоколами предшествовал период вынужденного бездействия, пока в епархии решался вопрос: оставить ли при деле нового звонаря, или же вернуть прежнего. Это время Квазимодо провёл в келье мэтра, поскольку его каморка была занята преемником.
Восторженное упоение от общения со священником, от возвращения жизни на круги своя омрачало опасение стать обузой. Бедолага соглашался на любую, самую чёрную работу, только бы быть полезным, только бы остаться при монастыре и честно зарабатывать на кусок хлеба. На его счастье, капитул всё же высказался в пользу Квазимодо. Что послужило решающим фактором – доводы Фролло, или же музыкальные задатки горбуна, умевшего вызывать к жизни дивной красоты благовест, – определённо неизвестно. Квазимодо на законном основании обосновался в звоннице, куда не преминул впервые подняться сразу же после прибытия из Тура и куда ходил украдкой на свидание с колоколами, встречаемый хмурым взглядом нового звонаря. Он разговаривал со своими медными друзьями, гладил их, прижимался к их гладким холодным бокам, а, получив полное право управляться с ними, огласил округу таким радостным трезвоном, что, если у кого и оставались сомнения, правильно ли допускать горбуна на колокольню, то они развеялись.
Первое время Квазимодо ещё поглядывал на площадь, надеясь увидеть Эсмеральду, но плясунья с козочкой не появилась больше ни разу. Исчезновение цыганки обеспокоило его. Когда горбун, терзаемый неведением, однажды решился расспросить о ней мэтра, тот, вопреки ожиданиям, не возмутился дерзости пасынка, а поведал ему о чудесной встрече матери и дочери. В целом, отношения Клода и его воспитанника стали теплее и доверительнее, перенесённые невзгоды теснее сплотили священника и уродливого горбуна. Радость Квазимодо укрепляло отсутствие Жеана. Белокурый шалопай так и не выбрался на праведную дорогу, предпочтя брести окольными тропами, промышлять грабежами, вспоминая о своём дворянском происхождении и родстве с архидьяконом Жозасским лишь в кабацких попойках, и обещая в будущем стать если не новым королём Арго, то его ближайшим подручным. Квазимодо замечал, как мэтр Клод тоскует по брату и, скрепя сердце, предложил разыскать Жеана, однако священник, горестно вздохнув, отказался и попросил впредь не заводить подобных разговоров. Квазимодо возликовал, но виду не подал.
Итак, наступил май 1484 года. К тому времени Людовик Одиннадцатый навеки упокоился в базилике Нотр-Дам-де-Клери. Оливье ле Дэна, взятого под арест на следующий же день после смерти государя и заключённого в Консьержери, два дня тому назад на телеге отвезли на Монфокон, где повесили, а тело бросили в склепе среди истлевших остовов давно почивших жертв. Квазимодо ничего не знал о печальной участи своего старого врага. С высоты соборных башен он видел странное оживление на улицах, приметил и зловещую повозку, окружённую солдатами и толпой, но так и не узнал тогда, кого везли в последний путь. Отзвонив к обедне, горбун спустился по винтовой лестнице в храм, чтобы тайком поглядеть, как мэтр ведёт службу. В прежние времена он не решился бы на такой поступок, однако окрепшая уверенность в силе мэтра, вкупе с возросшей любовью, придавала ему смелости. После приключений в Плесси-ле-Тур Квазимодо переменился. Хоть прежние злоба и недоверие к людям не исчезли, хоть горб и кривой глаз по-прежнему служили предметом насмешек, в душе его не без участия Фролло прибавилось уверенности, он уже не прятался ото всех, точно дикий зверь.
Среди прихожан звонарь заметил человека, державшегося поодаль, отрешённого думавшего о чём-то своём, потаённом. Квазимодо дрогнул, узнав Тристана Отшельника, и замер, наблюдая за ним, позабыв даже о священнике. Прево, молитвенно сложив руки, сжав губы, застыл у стены. Поглощённый собственными думами, Тристан не обращал внимания на окружающее. Даже тогда, когда Клод Фролло благословил паству и люди потянулись к выходу, королевский кум не шелохнулся.
Когда храм опустел, звонарь решился приблизиться к грозному благодетелю, заняв такое положение, чтобы оказаться в поле его зрения. Квазимодо не мог покинуть человека, оказавшего ему неисчислимые благодеяния, а, возможно, и спасшего самую жизнь. Благодарность пересилила страх. Он терпеливо ожидал, когда прево заметит его. Он видел глаза Тристана - прежде хищные и злобные, а сейчас погасшие, растерянные, ищущие. Такой же взгляд иной раз бывал и у Фролло в дни одержимости цыганской плясуньей. Квазимодо понял: прево жаждет успокоения, но не находит нигде; то, от чего он пытается бежать, настигает его. Переживший лютую тоску после разлуки со священником, горбун постигал болезненность утраты, терзавшую Тристана после смерти господина, служение которому составляло смысл и цель его существования. Но того, что испытывает палач, пресытившийся кровью своих жертв, предчувствующий приближение неотвратимого - этого Квазимодо не знал и никто, кроме самого палача, не мог узнать.
Тристан очнулся от своих дум и, заметив, наконец, горбуна, знаком велел ему приблизиться.
- А, это ты, Квазимодо! - вымученно, криво улыбнулся прево. - Я слышал, как ты трезвонишь. Ну как, счастлив с мэтром? Не крадёшь больше цыганок?
- Я счастлив, мессир Тристан! Господин мой со мной, я вернулся к прежней работе. Я благодарю небо за вашу помощь. А вы… - горбун осёкся, запоздало сообразив, что не надо бы спрашивать прево об усопшем повелителе.
Квазимодо не лгал: он был действительно счастлив. Горбун счёл неуместным жаловаться благодетелю на свои повседневные неурядицы, да и они не так уже, как в минувшие времена, отравляли его жизнь, наполненную вниманием мэтра.
- Служу новому королю, как служил его отцу и деду, - твёрдо ответил Тристан, глядя мимо собеседника, не заботясь, понимают ли его. Взгляд его снова затуманился. – Думаю, не положить ли конец этой службе. Я состарился, Квазимодо, а иногда вижу… вижу их… - он скрипнул зубами. - Впрочем, тебе об этом знать незачем. Исполню одну работёнку по приказу его величества: достану из подземелий Монфокона останки бедолаги Оливье, чтоб закопать его труп среди подобающей компании, а там… Там видно будет. Прощай, Квазимодо! Хоть ты не поминай меня лихом!
Произнеся этот тоскливый монолог, не дожидаясь ответа, не подходя к священнику, прево маршалов удалился прочь военным своим шагом. Квазимодо, исторгнув из груди горестный вздох, долго смотрел ему вослед.
И бонусом Тристан. Не нотровский, но вполне харАктерный.