Главы 1 - 4
Глава 5. С чистого листаЗлосчастное письмо Паратова укрепило Ларису в желании вернуться к той точке отсчёта, с которой её сбили летом. Наконец она вырвется из Бряхимова. Город отпустит её. Пускай впереди ждёт захудалое именьишко в глухом Заболотенском уезде, всё лучше бесстрастных бряхимовских улиц, не ведающих пощады к оступившимся. Придя в дом жениха, девушка намеренно сжигала за собой все мосты. Она доверилась ему, а что до репутации, так тут терять уже нечего.
Первым Ларису Дмитриевну и Юлия Капитоныча встретил вылетевший в переднюю пёс борзой породы, красной с мазуриной* масти. Радостно виляя хвостом, он вскинул лапы на плечи Карандышеву, ткнулся влажным носом в щёку. Затем вознамерился было тем же манером поприветствовать Ларису, но хозяин предупреждающе скомандовал:
- Атрышь**, Разбой! Сидеть!
Пёс послушно уселся, семеня передними лапами, не сводя с людей блестящих вальдшнепиных глаз***.
- Ваш? – удивилась Лариса, с долей испуга поглядывая на собаку. У Огудаловых никогда никакой живности не держали.
- Из деревни привёз, - ответил Карандышев. - Не бойтесь, я его, шельмеца, в каретный сарай выдворю.
- Не надо, пусть останется.
Выплыла тётушка Ефросинья Потаповна – сухонькая старушка, облачённая в платье давно вышедшего из моды фасона, в чепце на поседевшей голове. Напустилась на племянника:
- Где тебя опять носило, шалопутный? Я не знаю, на что подумать, пёс твой целыми днями воет, всю душу вымотал. Когда ж мне покой будет? Да кто это с тобой?!
- Моя невеста, Лариса Дмитриевна! – с вызовом вскинул голову племянник, перекрывая тёткину тираду.
- Святые угодники! – обомлела Ефросинья Потаповна, узнав гостью.
Надо сказать, она никогда не одобряла кандидатуру Ларисы Огудаловой в качестве невесты для племянника и нещадно костерила Юлия за его выбор. Дельное ли дело: девица ветрена, только и умеет, что петь да плясать, деньгам счёту не знает, поведения нескромного – в доме ровно двор проходной, всегда мужчины в гостях, с цыганами на короткой ноге. Опять же, приданого не дождёшься, у Огудаловых, всем известно – в одном кармане вошь на аркане, в другом блоха на цепи, даром, что пыль в глаза пускать любители. Из такой ли фамилии следует невесту брать? Уж тётушка расстаралась ради племянничка, подыскала для него девицу скромную, хозяйственную, с заветным сундуком, в котором припасено добро. От хорошей жены не убыток, а прибыток пойдёт! Так куда там, Юлий упёрся: женюсь на Ларисе Огудаловой и слышать ничего не желаю!
- По себе ли берёзу ломишь? – увещевала Ефросинья Потаповна. – Она барышня благородная, к шику приучена. Такой на балах танцевать да по приёмам разъезжать. Что ей твоя деревня? Да и ты-то ей пятое колесо в телеге. Там, поди, с капиталами женихи требуются.
Но племянник, в других вопросах податливый, здесь настоял на своём и высватал-таки девицу. Ну и парочка, курам на смех! Ефросинья Потаповна сердцем чуяла: не выйдет из этого дела ничего путного, и как в воду глядела. Сполна хлебнули горюшка из-за красавицы-невесты. Однако сейчас Ларисино появление пришлось весьма кстати. Авось девица заставит заблудшего Юлия взяться за ум, пока ещё до какой беды себя не довёл. Подавив неприязнь, тётушка принялась обхаживать блудную невесту по всем правилам гостеприимства. С отъездом уговорила подождать:
- Эко, придумали! Пока соберётесь, пока выедете – вот уж и стемнело. По темноте какая езда? Переночуйте, тогда и езжайте честь по чести. И я с вами отправлюсь, уж надоел мне город – сил нет.
Пора, пора ей на заслуженный покой, подальше от городской сутолоки. Молодым вести хозяйство, а ей коротать остаток века за рукоделием и чтением Псалтири.
С доводами тётки пришлось согласиться. Занялись приготовлениями к дороге. Пока Лариса осматривалась и приводила себя в порядок, Ефросинья Потаповна проворно приготовила для неё комнату. Юлий Капитоныч отправил кучера к Огудаловым и приступил к укладке чемоданов. Разбой, довольный суетой, сновал по комнатам, путаясь у всех под ногами. С Ларисой он быстро подружился, по её команде подавал лапу, подносил различные предметы и вообще демонстрировал все имеющиеся в наличии таланты.
- Цыть, аспид! Проходу никому не даёт! – разворчалась на собаку тётушка. – Одни хлопоты с ним.
- Не браните его, Ефросинья Потаповна, - вступилась за Разбоя Лариса, - он такой милый пёс.
- Милый то милый, да на што собака в доме? У соседа целая псарня, предложил Юлию: не надо ли собачку? – а у того враз глаза разгорелись. Нашёл, куда деньги выбросить! Уж ладно для охоты, так ведь ружья-то…
Ефросинья Потаповна поперхнулась и деланно закашлялась.
- Вы уж простите, Лариса Дмитриевна, - торопливо заговорила тётка, - я ведь стара стала, глупа, мелю языком, чего бы и не следует.
- Да я вовсе не сержусь, - потупилась Лариса, поглаживая борзую.
От девушки не укрылось исчезновение оружия из кабинета. Интересоваться, полиция ли конфисковала пистолеты и кинжалы, или сам Юлий Капитоныч избавился от них, Лариса не стала.
- Скажите, пожалуйста, - поспешила она сменить тему беседы, воспользовавшись отсутствием в комнате жениха, - а что родители Юлия Капитоныча? Он мне никогда о них не рассказывал.
Да и она, признаться, не расспрашивала. Не видела интереса.
Ефросинья Потаповна, оставив хозяйственные хлопоты, присела на стул, чинно сложив на коленях руки. По всему, воспоминания о почивших супругах Карандышевых были дороги ей и вызывали особый трепет. Дребезжащий старушечий голос смягчился, когда она поведала Ларисе о событиях прошлого:
- Дак ведь рассказывать, милушка моя, ему не о чем, не помнит он их совсем. В холерный год оба сгорели, сперва матушка, а затем и отец, брат мой меньшой. Как раз Крымская война закончилась. Юлию в ту пору всего три годочка исполнилось****. Я и растила его.
В сердце Ларисы ворохнулась невольная жалость к жениху, не знавшему родительской ласки. У неё самой маменька жива-здорова, папеньки хоть нет больше, но она прекрасно его помнит. Теперь сделалось понятно, откуда у Юлия Капитоныча неуверенность в себе, мелочность и болезненное самолюбие. К тётушке, пожертвовавшей личным счастьем ради племянника, Лариса прониклась уважением. Постоянное ворчание Ефросиньи Потаповны и её рассуждения, прежде нагонявшие тоску, стали казаться даже милыми.
- А всё же, Ефросинья Потаповна, какими они были? – теперь уже всерьёз заинтересовалась Лариса. – В согласии жили, в любви?
- Они-то? И, милушка, Капитоша с Натальей такой дружной парой были, другую такую не сыскать. В здравии, в болезни ли, рука об руку… - тётка промокнула кружевным платочком слезу. – Уж и помечтать любили, всё книжки читали. Сына вон Юлием назвали, как раз всё римскую историю изучали.
- Так они в честь Цезаря?
Лариса и прежде задавалась вопросом, откуда взялось у её поклонника при столь простонародном отчестве громкое имя. Видно, родители возлагали на отпрыска большие надежды.
- Я уж им толковала: не выдумывайте, нареките младенца обычным именем*****. Пустое! - махнула рукой старушка. – Заболтались мы, Лариса Дмитриевна, мне об ужине похлопотать пора.
Маленький коренастый кучер привёз сундук, в который Харита Игнатьевна с Тасей уложили Ларисины пожитки, включая гитару. К отъезду всё было решительно готово. За окнами стемнело, Ефросинья Потаповна зажгла лампу. Лариса призадумалась, прислушалась к себе: правильно ли она делает? Не тяготит ли её общество Юлия Капитоныча? Не совершила ли она ошибки, поддавшись очередному порыву? Нет, пожалуй, ни презрения, ни неприязни к жениху она не чувствует. Наоборот, ей приятна его забота о ней. Как остро ей не хватало человеческого участия, поддержки, тёплых слов! Если бы Юлий Капитоныч прежде так вёл себя с ней… Обоим была необходима жёсткая встряска, чтобы они научились ценить то, что имеют, не гнались за призрачным счастьем. Ведь что ни делается, всё к лучшему. Скоро Лариса отдохнёт, вживётся в роль жены, станет учиться вести хозяйство. Как знать, возможно, в отношении к Юлию Капитонычу наметится перемена.
- Поздно терзаться. Снявши голову, по волосам не плачут, - уговаривала себя. Полюбить она больше не сможет, всё в ней перегорело, но хоть уважать мужа будет. Всё устроится.
Сели за скромную трапезу. Жениху с невестой, утомлённым дневными переживаниями, кусок в горло не лез. С трудом они заставили себя съесть хоть сколько-нибудь. Разбой, никогда не жаловавшийся на аппетит, мигом проглотил свою порцию и вертелся возле стола, ожидая подачек. Отужинав, Ефросинья Потаповна собралась было убирать со стола, но Лариса, к удивлению старушки, проявила инициативу, сказав, что всё сделает сама. Юлий Капитоныч тут же вызвался помогать. Тётушка охотно уступила будущей невестке ежедневную обязанность, подивившись втайне – никак выйдет из девицы толк? – и, пожелав покойной ночи, ушла к себе.
- Не буду вам, детушки, мешать.
"Детушки", покончив с делами, уединились в отведённой для Ларисы комнате. Экономя керосин, затеплили свечу. Поговорили о завтрашней дороге, об имении, ловя себя на том, что им интересно вместе что-то обсуждать. Наконец жених, взглянув на часы, спохватился и вскочил:
- Я вас заболтал, а вам отдыхать надо. Я пойду…
Как тяжело уходить, когда хочется побыть рядом ещё хоть минуту!
- Не уходите, - попросила Лариса, - кажется, опять…
- Что случилось? – забеспокоился Карандышев.
- Снова эта ужасная тоска. Я думала бежать от неё, но она нагнала меня и здесь. Побудьте со мной, пока я не засну.
Чёрная холодная тревога, затаившаяся на день, выбралась наружу с наступлением темноты, ехидно склабясь: врёшь, от меня так легко не отделаешься! Только не одной, Ларисе нельзя оставаться одной. Одинокий беззащитен перед кручиной. Карандышев понял. Сколько раз он сам метался, мучаясь от горя, страха и угрызений совести! Сколько раз то проклинал, то благодарил купцов за то, что не дали покончить всё разом, избавили от наказания, когда для него душевные терзания страшнее любой казни! Юлий Капитоныч прижал девушку к груди, легонько поцеловал в висок.
- Ничего не бойтесь. Я здесь, я рядом. Я буду охранять вас.
В глубине памяти остались обрывочные полустёртые воспоминания о матери, нежно убаюкивающей, прогоняющей дурной сон. Повинуясь наитию, он так же, как ребёнка, баюкал Ларису, успокаивал, и потихоньку злая тоска отпустила, стало легче обоим. И уж так само собой вышло: потянулись друг к другу, он робко поцеловал её в губы, а она не отстранилась. И смутились оба, словно содеяли нечто постыдное.
Бряхимов безмятежно спал, моргая редкими огнями бессонных окон. За городом на много вёрст простирались тёмные поля, вилась просёлочная дорога. Здесь, в комнате, еле слышно пощёлкивала весёлая свеча, отражение плясало на стекле. Дом затих – ни скрипа, ни шороха. Чёрная тоска испарилась, не получив обычной дани. Впервые за последние месяцы Лариса Дмитриевна и Юлий Капитоныч, измученные физически и морально, заснули спокойно и мирно.
* Мазурина - тёмная маска на щипце (морде) борзой.
pp.vk.me/c626728/v626728894/284f8/63_WGsL-jxo.j...
** Атрышь (отрыщь) - команда, подаваемая гончим и борзым, аналог "Нельзя!"
*** Вальдшнепиные глаза - крупные, тёмные, навыкате, как у вальдшнепа, глаза борзой.
**** Вторая эпидемия холеры в России пришлась на 1847-1861 года и совпала с Крымской войной (4 (16) октября 1853 — 18 (30) марта 1856).
При помощи небольших вычислений можно узнать возраст Юлия Капитоныча.
***** В Святцах есть имя Иулий, именины 4 июля. Тётушка, видимо, хотела, чтобы ребёнку дали какое-нибудь более тривиальное имя.
Глава 6. Последний день осениЧто это было? - Чья победа? -
Кто побеждён?
М.Цветаева
Небо набрякло свинцовой тяжестью, обещая скорый снегопад, куполом накрыв обозримое пространство со старой усадьбой, деревеньками и погостом с потемневшими от времени крестами. Всё в предзимней природе затаилось. Замер, уснул до весны сад, скрылись под снегом поля со щетиной жнивья. На горизонте синела кромка леса, откуда доносился по ночам заунывный волчий вой, заставлявший Разбоя беспокойно настораживать уши.
Больше месяца прошло с тех пор, как разношёрстная лошадёнка доставила бряхимовских беглецов в родовое именьишко Карандышевых. Четырнадцатого ноября в метрической книге Троицкой церкви уездного городка Заболотье появилась запись о бракосочетании Иулия* Карандышева и Ларисы Огудаловой. Венчание прошло скромно, Харита Игнатьевна на свадьбу демонстративно не явилась. Восприемниками стали знакомые жениха: тот самый сосед-борзятник и учитель земской школы.
Совершающий Таинство отец Николай, отслужив Божественную Литургию, ввёл жениха и невесту в храм, трижды благословил и дал зажжённые свечи, знаменующие чистую и пламенную любовь, которую они отныне должны питать друг к другу. Лариса стояла, словно во сне, не поднимая глаз на торжествующего Карандышева. Оплывали воском свечи, обволакивало благоухание ладана, умиротворяющей рекой лились молитвы священника.
- Миром Господу помолимся. О свышнем мире и спасении душ наших Господу помолимся.
Провозгласив молитвы, отец Николай надел кольцо на палец сначала жениху, затем невесте, трижды осенив каждого крестным знамением.
- Обручается раб Божий Иулий рабе Божией Ларисе во имя Отца, и Сына, и Святого Духа. Обручается раба Божия…
Трижды обменялись кольцами. Лариса вздрогнула, ощутив прикосновение руки Карандышева: отныне она принадлежит ему на веки вечные. Тётушка, расчувствовавшись, пустила слезу. Стоя пред аналоем, жених и невеста ответили на вопросы священника и начался чин венчания.
- Венчается раб Божий Иулий рабе Божией Ларисе… Венчается раба Божия Лариса рабу Божию Иулию…
Торжественнейшая минута: возложение венцов!
- Господи, Боже наш! Славою и честью венчай их!
Благостным восторгом отзывалось каждое слово молитвы в сердце Юлия Капитоныча: Лариса, белая чайка, жена его пред Богом и людьми, её рука в его руке под епитрахилью, они, трижды обведённые вокруг аналоя, стали единым целым. Мог ли он мечтать о таком счастье?
- Исаие, ликуй…
У Ларисы закружилась голова, когда Карандышев запечатлел на её губах поцелуй. Вот и всё: они муж и жена. Муж и жена! Свершилось то, от чего она бежала, и к чему вернулась.
И полетели дни стрелой. Последовали будничные заботы, за которыми скучать не приходилось. Лариса старательно перенимала от Ефросиньи Потаповны хозяйственные премудрости. Тихая семейная жизнь оказалась несколько сложней, чем представлялась в нежном девичестве. Лариса привыкла к тому, что дома все дела и расчёты вели сначала отец, а после его смерти - мама и Тася. Здесь же ей самой приходилось планировать расходы, распоряжаться немногочисленной дворней, заведовать провизией – словом, роль хозяйки дома оказалась куда как сложна.
- Не моя это роль! – с отчаянием думала Лариса, отстранявшаяся, бывало, когда Харита Игнатьевна ругалась с Тасей из-за переплаченной на рынке копейки.
Однако имелись и приятные стороны. Она училась созидать, радуя окружающих. Появилось чувство собственной нужности, и – главное – самостоятельности. Здесь Лариса получила возможность быть самою собой, никто не приказывал улыбаться, когда хотелось плакать, не крутились рядом назойливые кавалеры, от одного вида которых воротило, никто не заставлял петь и плясать, развлекая гостей, точно она подневольная кукла, не имеющая собственных желаний. Здесь никто ничего не требовал. Лариса постепенно начала оттаивать. После исповеди у отца Николая полегчало на душе, тоска перестала мучить по ночам. Днём же ей не удавалось просочиться: Лариса, поглощённая семейными хлопотами, редко оставалась одна. Деревня шла ей на пользу.
Карандышев буквально расцвёл: исчезла затравленность, появилась уверенность в походке, подобострастность сменилась степенностью, даже плечи, кажется, стали шире. Вместе с тем сквозило в его облике нечто мальчишески-трогательное, наивное. Это проявлялось в блеске его глаз, когда она первая заговаривала с ним, в жестах, прикосновениях, в стремительности, с которой он бросался выполнять её распоряжения.
- Немудрено, - решила Лариса, - он добился того, чего хотел, избежал наказания. Отчего же ему не радоваться?
А она… Она пока не могла преодолеть себя. Слишком велика разница между ними, чтобы возникшие нотки взаимопонимания сразу сложились в мелодию. Нужно было искать точки соприкосновения. Будучи предельно честной, Лариса не скрывала от мужа, что не любит и не сможет полюбить его, что симпатия, которую она испытывает – предел. Юлий Капитоныч отвечал: этого довольно, а любви его хватит одной на двоих. Каждый день видеть её, находиться рядом – уже великое наслаждение для него. Лариса порадовалась тому, что её поняли, а преданность, с которой к ней относился муж, не могла не польстить её женскому самолюбию. О прошлом, по молчаливому согласию, никто не вспоминал.
Жили затворниками: не хотелось ни новых знакомств, ни визитов. Несколько раз выбирались в Заболотье, гуляли по окрестностям – вот и все вылазки. О новостях с опозданием узнавали из газет. Где-то разгоралась война**, совершались научные открытия, в столице действовали недавно открытые Бестужевские курсы, а в их гнёздышке, недосягаемом для бурь, царила тишина.
- Завтра настанет настоящая зима. Как скоро бежит время! – вздохнула Лариса, глядя в окно, за которым закружились снежинки.
В Заболотье наверняка ярмарка, как всегда по субботам, изо всех окрестных сёл съедется народ. Можно будет как-нибудь побывать там, любопытно. Не такая уж и глушь, как пугала маменька. Даже местный Кнуров здесь есть, фабрикант и домовладелец Козырев, говорят, прижимист, но не лишён филантропии. Школу на собственные средства построил, а жалованье учителю положил такое, что тот едва концы с концами сводит. На церковь жертвует, нищих оделяет и здания сдаёт в аренду под питейные заведения.
На дороге показалась тёмная точка. По мере приближения она всё росла и росла, превратившись в лошадь, запряжённую в сани.
- Кто бы такой мог быть? Юлию ещё рано вернуться, - гадала Лариса, безуспешно пытаясь рассмотреть седока. – Ай! Да то ведь Васина лошадь?!
Лариса, как ошпаренная, отскочила от окна, кинулась к Ефросинье Потаповне, переполошив старушку.
- Что ты, что суетишься? Аль пожар?
- Ефросинья Потаповна, меня дома нет! Скажите – уехала!
- Да кому сказать-то?
Тётушка догадалась выглянуть на улицу:
- А-а, гостья к нам пожаловала, Харита Игнатьевна. Пойти, встретить, как положено.
Маменька? Час от часу не легче.
- Ничего, я её встречу, - сощурилась Лариса.
Ефросинья Потаповна, рассыпаясь в учтивых "здравия желаем" и "не ждали вас", проводила гостью в дом, самолично помогла снять шубку. Лариса стояла, скрестив руки на груди.
- Уж и метёт! – проворчала Огудалова, отряхивая шаль. – Из Бряхимова выехали – ни снежинки, пару вёрст пролетели – на тебе!
- Здравствуй, мама! – подала голос Лариса.
- Здравствуй, здравствуй… госпожа Карандышева!
Лариса исподволь рассматривала материнские обновки: и шуба, и муфта, и платье. На какие средства приобретены, интересно знать? Лариса, одетая в простенькое люстриновое*** платье, с платком на плечах, почувствовала себя неуютно. А мать нарочно, поддразнивая, демонстративно поворачивалась то одним боком, то другим, стряхивая с рукавов несуществующие соринки.
- Проходите в гостиную, не стесняйтесь, - приглашала между тем Ефросинья Потаповна. – Я сейчас о чае распоряжусь. Лариса, привечай гостью!
Огудалову, нимало не смутившуюся, уговаривать не пришлось. Скептически оглядывая обстановку, последовала она за дочерью, с гордым видом уселась в кресло – прямая, точно аршин проглотила.
- Какими судьбами, мама?
- Проведать вас решила. А супруг молодой где?
- В Заболотье по делам уехал.
- Оно и кстати. Без него потолкуем. Не одичали в медвежьем углу?
- Ничего. Живём помаленьку.
- Вижу, вижу, - хмыкнула маменька. - Внучатами меня, поди, на будущий год порадуете? Как у вас по данной части?
- Ма-а-ма! – вспыхнула Лариса до корней волос.
- Чего вскинулась? Мы люди взрослые, не чужие, стесняться ни к чему.
Разве могла Лариса рассказать матери, как её кидало в дрожь при мысли о необходимости делить с мужем постель, как в первую же ночь, оставшись с ним наедине, страшно робея, она заявила:
- Я надеюсь, вы меня поймёте. Всё произошедшее между нами той ночью – лишь порыв отчаяния, не более. Я не могу пересилить себя. Вы хороший, мне нравится ваше общество, но… Я не могу.
Карандышев понурился, но не высказал ни единого упрёка и не переступал границы, которую она очертила.
- Я ведь не с пустыми руками к тебе, Лариса, - заявила Харита Игнатьевна. - Васенька и Мокий Парменыч подарки к свадьбе передали. Вася на днях в Петербург едет по делам фирмы. Растёт человек.
- Мама! Ты мне если не Кнурова, так Васю хочешь высватать?
- Не выдумывай не дела, - надулась маменька.
- Сама говорила: стесняться ни к чему. Я же вижу, зачем ты приехала. Хочешь выяснить, не соскучилась ли я в глуши, не раскаялась ли. А ведь пора уж принять мой выбор и смириться, как я смирилась. Всё хитришь, выгадываешь, как тебе лучше. Тебе! Разве ты забыла, чем обернулись твои увёртки в прошлый раз? Не толкни ты меня к Паратову, скольких бед я могла избежать!
- Давай, обвиняй во всём одну меня! Мать тебя на катерах кататься погнала?
- Все мы достаточно набедокурили. Но на ошибках нужно учиться, а ты норовишь наступить на те же грабли. Нет уж, во второй раз сломать мою жизнь я не позволю!
Взгляды их встретились – как два клинка скрестились. Вошла Ефросинья Потаповна, держа поднос с дымящимися чашками и румяными коржиками, по части которых кухарка Агафья Трофимовна слыла непревзойдённой мастерицей. Скользкий разговор сразу иссяк. За чаем поговорили о прошедшем торжестве, о деревенском житье-бытье.
- У вас, сватья, какие новости? – спросила тётушка.
- Да какие у нас новости? – пожала плечами Огудалова. – Вора на базаре поймали, брандмейстер сына женил. Женщина гулящая на прошлой неделе замёрзла.
- К-как замёрзла? – поперхнулась Лариса.
- Кто её знает? Чиркова приказчик из города выезжал, с полверсты проехал от последних домов, видит – в поле чернеет что-то. Подошёл посмотреть, а она уж закоченела. Завёз ли её кто туда, сама ли спьяну заблудилась, неведомо.
- Страсти какие! – перекрестилась Ефросинья Потаповна.
Лариса, лёгкая на слёзы, захлюпала носиком.
- Полно, о ком сокрушаешься? – осадила Харита Игнатьевна. – К тому давно шло. Говорят, из хорошей семьи была, дом полная чаша, а вон какие кренделя жизнь выписала.
Разве могла Огудалова знать, как на судьбу её дочери повлияло столкновение с беспутной Сорочихой!
Накушавшись чаю и наговорившись, гостья, нагруженная деревенскими гостинцами, отбыла – ей хотелось вернуться домой засветло. Да и не стоило злоупотреблять щедростью Вожеватова, предоставившего кучера, сани и лошадь для поездки. Взамен маменька оставила сундук с подношениями от купцов. Втайне Харита Игнатьевна досадовала: поспешила с визитом, не прискучила покамест деревня блажной дочке. Стоило пару месяцев выждать, глядишь, сама бы в город запросилась. Огудалова не теряла надежды выгодно пристроить дочь, чтобы и ей самой перепадало из щедрой кормушки. Такие, как она, не сдаются до последнего.
В другое время Лариса непременно бросилась бы примерять наряды, но известие о Сорочихе и материнское прощупывание почвы расстроили её. Сославшись на усталость, Лариса ушла в спальню, прилегла на кровать, обхватив плечи руками, свернулась клубком. Там её и нашёл вернувшийся Карандышев.
- Простите, Лариса, хотел пораньше домой попасть, да вся эта волокита, будь она неладна… Что с вами? Кто вас обидел?
Лариса выплеснула обиду на мать, не желающую оставить её в покое, рассказала о Сорочихе. Юлий Капитоныч обнял жену, говорил успокаивающе, что волнения напрасны, никто не посмеет разлучить их, что пройдёт время – и все прошлые напасти покажутся пустяшными.
- Если бы так, Юлий, если бы так!
Огромная пролегла Россия, от края до края, и по простору её – необъятному – кружит снег, завершая последний день осени. Совсем заметает старый дом, где горит в спальне лампа и тесно прижались друг к другу двое. Как ни сопротивляйся, а жизнь и молодость берут своё, и вот уже голова женщины склоняется на грудь мужчины, тело наливается сладкой истомой, требуя непознанного, неведомого. Точно электрическая искра проскочила между ними. Нет слов, только шёпот. Девичья стыдливость исчезает под жаждой его поцелуев и ласк, сгорает в пламени, требующем утоления.
Ни отвращения, ни страха не возникло у Ларисы, когда муж, волнуясь, расстёгивал крючки на её платье. Всем существом она подалась навстречу ему, отдавшись во власть новых чувств. Она и не знала, что в ней сокрыт такой огонь, перед которым рушились любые преграды. Так, наверное, не должно быть, так неправильно, ведь она не любит его, но ей хорошо в его объятиях, от его прикосновений. Так не бывает даже в самых пикантных романах, которые ей доводилось читать. Романы – не жизнь. В жизни всё естественнее, всё совершается с закономерной простотой.
Карандышев замер, увидев круглый, словно монета, шрам, оставленный пулей на её груди.
- Лариса…
Не помня себя от сдавившей горло жалости и нежности, он целовал этот шрам. Одно целое, плоть от плоти, они заново узнавали друг друга, предаваясь таким острым ощущениям, что даже боль делали приятной. Всё исчезло за снежной пеленой, существовали только они, их первые, пока ещё неумелые ласки, осторожные движения, жадные поцелуи, сердца, стучащие в унисон.
Когда всё завершилось и отхлынула головокружительная волна, они долго лежали, счастливые и отрешённые.
- Лариса, простите… - заговорил Карандышев. – Я не смог сдержаться.
- Я ни о чём не жалею. Милый, я никогда не думала, что это бывает так…
Одновременно и больно, и приятно. И страшно, и желанно. Та же гамма противоречий, что связывала её с этим человеком. Те же спонтанность и порыв, что составляли всю её сущность.
Странно иногда устроена жизнь. Не испытываешь неприязни к тому, кого, кажется, следует проклинать, бредёшь окольными тропами, когда есть прямая дорога. Но на то она и жизнь, чтобы не всё в ней получалось гладко и понятно. Лариса не сожалела о случившемся. Став женщиной, она ощутила себя обновлённой, открыла в себе новые грани. Отношения с мужем перешли на новую ступень доверия и ответственности. А ведь скажи ей кто полгода назад, что Карандышев станет первым и единственным её мужчиной, она бы рассмеялась рассказчику в лицо.
* В Святцах - Иулий, соответственно, во всех церковных документах и поминаниях человека будут именовать так.
** Вторая англо-афганская война (21 ноября 1878 - 22 июля 1880)
*** Люстрин - шерстяная или полушерстяная ткань с добавлением хлопка, с блестящей поверхностью. Глянец образовывался в результате обработки уже готовой материи. Лучшие сорта люстрина использовались для женского платья и детской одежды, более жесткие - для мужских пальто и пиджаков. Наиболее популярен был в середине XIX века.