Глава 5. Решение найденоЖеан Фролло оказался в затруднительном положении. Торопясь увидеть Клода, он совершенно упустил из виду давно запертые на ночь монастырские ворота. На стук никто не отозвался – не всякая дверь отворяется даже и по требованию Верховного судьи. Погарцевав по площади, покружив под стенами собора, точно незадачливый лис вокруг закрытого курятника, Фролло решил отыскать лестницу. Хотя идея штурмовать святую обитель его совсем не прельщала, другого пути он придумать не мог, а ждать до утра не собирался. Мысль о том, что ему сейчас придётся карабкаться на верхотуру, неожиданно вызвала у Фролло мальчишеский азарт. Даже ребёнком он редко играл, проводя время за книгами или задумчивым созерцанием городской панорамы, а сейчас пускался в авантюру, которая взбредёт в голову не всякому взбалмошному юнцу.
- Какие безумства я готов творить из-за неё! Весело будет попасться на глаза ночному дозору! – подумал Жеан, чувствуя, как в волнении бурлит кровь. - Только б не столкнуться с Квазимодо, не то он, чего доброго, в темноте примет меня за воришку и швырнёт вниз прежде, чем узнает.
Поколебавшись, он направил коня к пристани Сен-Ландри в надежде раздобыть где-нибудь в лодочном сарае искомую лестницу, но остановился, поражённый новой идеей.
- Квазимодо! Эге! Вот он-то мне и поможет.
Фролло всегда носил с собой свисток – только его да колокола ещё слышал глухой звонарь.
- Надеюсь, сон у Квазимодо чуткий, - усмехнулся судья.
Ночной мрак прорезала чистая переливчатая трель. Раз. Другой. Третий. Недовольный жеребец, фыркая, запрядал ушами.
- Тихо, тихо, Марс!
В одном из близлежащих домов распахнулись ставни на первом этаже. Жилец, чей покой так некстати потревожили, излил справедливое негодование в адрес невидимого в темноте нарушителя порядка. Фролло, сердито дёрнув поводья, подскочил к окну. Человек испуганно отпрянул, завидев чёрного всадника, которого принял за посланника из преисподней.
- Милейший, не найдётся ли у вас фонаря? – будничным тоном осведомился Фролло.
- Д-да, в-ваша… Ва-ва-ва… В-ваше пре-пре… - залопотал бедняга, лязгая зубами.
- Ну так одолжите его мне! – понукнул судья, не смущаясь нелепостью ситуации.
Трясущимися от страха руками невовремя разбуженный бедолага зажёг-таки фонарь и подал в окно незнакомцу, предусмотрительно надвинувшему шаперон* на глаза. Не поблагодарив, всадник торопливо выхватил подношение и вернулся к прерванному занятию. Воздух снова пробуравил пронзительный хулиганский свист. Захлопнув окно, добропорядочный горожанин вернулся под одеяло к безмятежно посапывающей супруге, благодаря небо за то, что так легко отделался от нечистой силы. Будет, однако, о чём завтра порассказать знакомым!
- Ведьма заставляет меня совершать сумасбродства! – сгорая от стыда, думал Фролло, не прекращая, однако, попыток растормошить горбуна. – Весь сонм демонов сейчас хохочет надо мной!
Он осёкся. Негоже допускать подобные мысли, порочащие чистое создание, дитя самой природы, кормящее пугливых оленей из рук. В тот момент, когда судья уже приближался к отчаянию, старания его были вознаграждены. Откуда-то сверху, из исполинских башен собора, донёсся знакомый голос:
- Господин! Это вы?
Фролло поднял фонарь повыше, освещая лицо, чтобы звонарь смог его разглядеть. По счастью, единственный глаз Квазимодо отличался невероятной зоркостью – природа, видимо, попыталась хоть как-то компенсировать физические недостатки своего несуразного творения. К тому же горбун, на первый взгляд кажущийся ограниченным глупцом, мог похвастаться понятливостью, а уж для перемещений по собору и примыкающей территории монастыря ему не требовалось никаких ключей даже в кромешной темени: он превосходно знал здесь каждую пядь земли, каждый выступ. Вскоре готовый молиться от радости судья услышал скрип отодвигаемого засова. Створка ворот распахнулась и Фролло, ведя Марса в поводу, проник на монастырский двор.
Квазимодо, вновь заперев ворота, замер, ожидая дальнейших распоряжений. Его не удивил поздний визит опекуна - внутренне он ожидал подобного. Звонарь догадался, что дело касается Эсмеральды: Фролло хоть и не заговаривал с ним о цыганке, но горбун чувствовал, как тяга к ней снедает его хозяина. За те несколько глотков воды, которые принесла ему девушка тогда, на Гревской площади, когда даже единственный защитник отвернулся от него, Квазимодо заплатил самой искренней любовью, которую могла испытывать его дикая натура. Конечно, он никогда не посмеет признаться в том девушке, ибо чудовищу вроде него, как полагал несчастный, негоже даже глядеть на небесное создание. Бедный горбун просто смиренно ждал, не появится ли плясунья на площади, не зайдёт ли вновь в собор, чтобы он смог хоть издали полюбоваться на неё. Цыганка не показывалась – видимо, опасалась вновь столкнуться с господином. Поначалу Квазимодо не понимал, зачем хозяин разыскивает девушку. На преступницу кроткая Эсмеральда никоим образом не походила. Чем же она заинтересовала судью, презирающего женщин? Разгадка пришла, как наитие: плясунья всё-таки воровка. Она украла сердце господина.
Цыганка Эсмеральда и судья Фролло были единственными, кого почитал отверженный людским обществом Квазимодо, по приказу одного из них он, не раздумывая, бросился бы с колокольни на булыжники мостовой. Он разрывался между теми, кого любил, молчаливо страдая. Повседневные обязанности не приносили ему прежнего упоительного восторга, звон утратил былую величественность. Бедный звонарь словно по принуждению дёргал канаты, раскачивая медные тела колоколов. Казалось, из собора ушла душа и каменные своды его живут по инерции. Горбуна беспокоило внезапное исчезновение девушки, а проклятая глухота лишила возможности разжиться хотя бы сплетнями, обрывками чужих разговоров. Хозяин, ставший сумрачней грозовой тучи, возможно, знал о судьбе цыганки, но бедный Квазимодо не отваживался на расспросы, предвидя злобный взгляд и презрительную гримасу. Ему оставалось лишь теряться в догадках, не находя ни в чём утешения, да уповать на чудо. И вот, судя по всему, чудо свершилось.
- Привяжи коня и приходи в келью отца Клода, - приказал Жеан приёмышу, перемежая речь лишь им двоим понятными знаками.
Дальнейшую дорогу он отлично знал и в провожатом не нуждался.
- Жеан?! – удивлённо воскликнул архидьякон, разбуженный внезапным появлением брата. – Как ты сюда попал?
- Вышла целая история, Клод, - усмехнулся судья, поставив фонарь на пол. – Расскажу на досуге, если пожелаешь.
Жеан устроился в кресле, готовясь к длительному разговору. Архидьякон встряхнул головой, разгоняя дрёму, накинул подрясник поверх сорочки и тогда только обратился к брату.
- Что привело тебя ко мне глубокой ночью?
- Цыганка, Клод. Та, которую я люблю. Её собираются повесить в полдень. Я поклялся спасти её, а ты знаешь цену моему слову.
Старший Фролло, просияв лицом, воздел руки к распятию.
- Хвала Всевышнему! Он вернул тебе разум! Я сделаю всё возможное для этой девушки. Но как ты собираешься выручать её?
- Об этом я и хотел с тобой посоветоваться. Не могу же я вступить в схватку со стражей.
- Ты должен сознаться, - нахмурился старший брат.
- Клод! Ты хочешь моей гибели? Да и кто поверит?
Архидьякон собрался было возразить, а то и прочесть нотацию, но в дверь тихонько постучали. Клод вздрогнул от неожиданности.
- Ничего, это, вероятно, Квазимодо, - успокоил Жеан. – Я велел ему прийти сюда.
Судья впустил в келью горбуна и вернулся в кресло. Звонарь примостился на забитом книгами и рукописями ларе, внимательно наблюдая за братьями. Он наловчился читать по губам, оставаясь, таким образом, в курсе беседы. Воспользовавшись паузой, вызванной раздумьем архидьякона, Квазимодо украдкой оглядел келью. Ничего необычного: кровать, кресло, стол, заваленный книгами, распятие, несколько нравоучительных цитат из Священного Писания на стенах – вот и всё окружение Клода Фролло. Чего здесь много, так то книг. Оба брата определённо питали склонность к чтению.
- Надо обратиться к королю с прошением, - решительно изрёк архидьякон.
- Государь три дня тому назад отбыл в Плесси-ле-Тур и только через месяц вернётся в Париж! - Жеан в негодовании ударил кулаком по подлокотнику заскрипевшего от такой непочтительности кресла. – Чтоб мне провалиться, ведь должен быть способ вызволить её!
- Не сквернословь, Жоаннес, мы в церкви, - строго одёрнул Клод.
- В церкви, в церкви, - забормотал младший Фролло, - в це…
Братья, осенённые догадкой, посмотрели друг на друга. Квазимодо завозился на своём ларе.
- Её можно спрятать в соборе! – воскликнул Жеан.
- Право священного убежища, - кивнул архидьякон. – Если завтра нам удастся увести осуждённую в собор, то она спасена. Там, где начинается власть церкви, могущество судебной палаты кончается.
- Тем временем я дождусь возвращения короля и добьюсь у него отмены приговора, даже если… - Жеан, перехватив испытующий взгляд брата, сжал кулаки. – Даже если мне придётся признаться.
Судья придвинул кресло к постели архидьякона и подозвал Квазимодо. Трое человек, склонившись, сблизив головы, отбрасывая на стены причудливые тени, приступили к совещанию. Надлежало учесть все возможные варианты развития событий, могущих пойти против задуманного. При дрожащем огне фонаря архидьякон, его брат и молчаливый звонарь переговаривались, жестикулировали, помогая глухому вникнуть в тонкости замысла. Наконец они решили, что предусмотрели всё. Если же кто-то с улицы заметил огонь в монастырском окне, то подивился благочестию насельника, даже ночью не прекращающему молитв, не догадываясь, какие планы рождались там.
Утомлённый, но довольный судья поднялся, с наслаждением потягиваясь.
- Прощай, Клод. Я должен попытаться уснуть хоть на пару часов, да и моему коню необходим отдых. Идём, Квазимодо!
- Ступай, Жеан! Храни тебя Бог!
Уснуть не получилось. До рассвета Фролло простоял у окна, уткнувшись лбом в холодное стекло. Пламя, бушевавшее в его сердце, не ослабевало ни на миг, не внимало мольбам хоть о краткой передышке. Однако в то же время судья ощущал, как его отношение к цыганке неуловимо изменилось. В темнице ли это произошло, на Соборной площади – он толком не знал. К неистовой жажде обладания примешались нежность, горечь и стремление заботиться. Осознание, впервые настигшее его на лестнице после разговора с Эсмеральдой, окрепло: он должен отпустить девушку, если она вновь отвергнет его. Ради её блага. Пусть даже его душа, едва ожив, навсегда погрузится во мрак.
Что она сейчас делает? Забылась ли, окрылённая надеждой? Или съёжилась в углу, напряжённо вглядывается в темень, ловит каждый звук?
Звёзды гасли одна за другой. Небо светлело, на горизонте зарделась полоска зари. Где-то высоко пел жаворонок. Огромный город постепенно пробуждался. Сердце Фролло болезненно сжалось: роковой час неотвратимо приближался.
К полудню зеваки, крича и толкаясь, стекались кто к Гревской площади, посреди которой возвышалась виселица, кто к собору Богоматери, чтобы послушать предсмертное покаяние ведьмы. Капитан де Шатопер, ничего не зная о грядущей казни, не обратив внимания на скопление народа, проводил досуг в обществе невесты и её матушки, не скрывающей радости от примирения молодых людей. Флёр-де-Лис трудилась над вышивкой, розовея от расточаемых офицером комплиментов. Капитан, делая вид, будто хочет получше разглядеть рукоделие, наклонился, украдкой поцеловав девушку в щёку. Почтенная Алоиза де Гонделорье, улыбнувшись тайным мыслям, тихонько покинула гостиную. Приметив её маневр, Феб осмелел и ещё ниже склонился к невесте, щекоча усами её шейку. Смущённая девушка ахала, однако не уклонялась от атак наречённого. Почуяв близкую победу, капитан приготовился запечатлеть жаркий поцелуй на губах невесты, но в этот упоительный миг в окно долетел многоголосый крик с Соборной площади:
- Ведьма! Ведьма!
- Гром и молния! – недовольно дёрнулся де Шатопер, забыв, что находится не среди однополчан. – Вот лужёные глотки, свинец им в пасть! Какую такую ведьму они требуют?
- Кажется, сегодня должны повесить какую-то цыганскую колдунью, - беззаботно ответила Флёр-де-Лис, пропустив мимо ушей солдафонство капитана. – Должно быть, её везут на покаяние. Боже, как они кричат!
Вывернувшись из офицерских объятий, девушка выскочила на балкон. Дом де Гонделорье, стоявший на углу площади и Папертной улицы, фасадом выходил на собор, позволяя наблюдать всё происходящее на его ступенях.
- Цыганскую? – переспросил Феб, охваченный недобрым предчувствием. – Постойте, дорогая моя, ни к чему вашим очаровательным очам лицезреть ведьму!
Девушка, вцепившаяся в перила балкона, не обращала внимания на призывы жениха.
- Дьявольщина! – сплюнул капитан.
Зрелище, открывшееся Флёр-де-Лис, потрясло и испугало её. Вся площадь представляла собой волнующийся грязный океан голов. Шляпы, чепцы, лысины, капюшоны – всё смешалось, суетилось, словно гигантский муравейник. То тут, то там сверкали пики стражников. В толпе сновали карманники, виртуозно освобождая ротозеев от кошельков. Охочие до острых зрелищ гроздьями висели на заборах; налегая друг другу на плечи, выглядывали изо всех окон, самые отважные заполонили крыши. Стрелки и сержанты городской стражи с оружием в руках охраняли соборную паперть, едва сдерживая людской поток, готовый выплеснуться из отведённых ему берегов. Все взоры устремились в сторону улицы Сен-Пьер-о-Беф, откуда с минуты на минуту должна была появиться повозка с осуждённой. Едва часы Собора Богоматери пробили полдень, как бессвязный шум сменился ликующим рёвом:
- Смотрите! Вот она!
Феб, выйдя на балкон, попытался увести невесту в комнату, слегка приобняв за талию.
- Уйдёмте, дорогая, не стало бы вам дурно на этаком зное.
Флёр-де-Лис, начиная догадываться, сердито сузила глаза:
- О, нет! Если это она… Я хочу видеть всё до конца!
*Шаперон - средневековый мужской головной убор. Являлся частью формального наряда законников.
Глава 6. СпасенаКрепкая гнедая лошадь нормандской породы медленно и торжественно влекла по улицам повозку с осуждённой. Стражи ночного дозора, двигающиеся в авангарде, бранью и палочными ударами прокладывали ей путь в плотном людском потоке. Рядом с повозкой ехали несколько всадников в чёрном – члены верховного суда, из которых особо выделялись двое. Одним был мэтр Жак Шармолю, королевский прокурор – одутловатый старик с коршунячьим носом и седыми клочковатыми бровями над сверкающими злобой глазами. Непривычный к верховой езде, он едва не падал с лошади, кренясь то на один бок, то на другой, но ни на секунду не утрачивал сурового выражения лица. Во втором легко было узнать Жоаннеса Фролло, главного судью Дворца правосудия. Облачённый, как и его коллеги, в чёрную мантию, с кинжалом на поясе, он с подчёркнутой грацией красовался на своём Марсе. В отличие от других законников, Жеан путешествовал верхом чаще, чем в карете, поэтому уверенно держался в седле. Пурпурная шёлковая лента - рондель, украшавшая чёрный шаперон, ниспадала на плечо, слегка трепетала под дуновениями ветра, словно маленькая орифламма*, маячила зловещим кровавым пятном. На бледном осунувшемся лице лихорадочно блестели запавшие глаза. Наблюдательные зрители могли приметить, что судья старался держаться поближе к цыганке, шныряя по сторонам прожигающим взглядом. Уличный мальчишка подобрал было ком грязи, чтобы швырнуть в колдунью, но, пригвождённый этим взглядом к месту, струхнул и выронил метательный снаряд.
Мрачную процессию окружали лучники в чёрно-лиловых ливреях, с белыми Андреевскими крестами на груди. Сколько сил собрано ради того, чтобы уничтожить одну беспомощную девушку!
Повозка сотрясалась на камнях мостовой. Эсмеральду швыряло, ударяя о борта, но она, безучастная ко всему, впавшая в оцепенение, не обращала внимания ни на тычки, ни на выкрики зевак. Спутавшиеся волосы в беспорядке рассыпались по плечам, рубаха из грубого сукна то и дело сползала, оголяя плечи, шею охватила петля-удавка, верёвка стянула руки за спиной, в лице ни кровинки – так выглядела несчастная, отправленная в последний путь. Цыганка сидела, смежив веки. У ног её лежала связанная, жалобно блеющая козочка, которой суд уготовил участь хозяйки. Одна-единственная мысль назойливо повторялась в помутнённом сознании Эсмеральды, снова и снова, как заведённая - слова, которые шепнул ей судья, когда её выволокли из камеры:
- У собора к тебе подойдёт священник, чтобы исповедать. Это будет мой брат. Проси у него убежища!
Но фразы, крутившиеся в мозгу, утратили для обречённой всякий смысл. Всё вокруг происходило словно не с ней. Подобного просто не могло случиться с жизнерадостной, пышущей здоровьем девушкой. Она с рождения находилась в дороге, перевидала множество людей и городов, её существование, чаяния, мечты не могут так безжалостно оборваться сегодня, сейчас. Только не в такой солнечный майский день.
- Проси убежища… Проси убежища…
О каком убежище он сказал? Кто дерзнёт дать ей приют?
Даже сейчас она, выставленная на утеху кровожадной толпе, была прекрасна. Первозданная привлекательность, притягивающая мужские взоры, сменилась величественными линиями мраморной статуи, но всё же в заострившихся чертах угадывалась прежняя Эсмеральда, маленькая цыганская плясунья, не в добрый час пришедшая в Париж. Не одна душа дрогнула, поражённая горестным видом обречённой, не один взгляд преисполнился состраданием, не в одну голову закралась крамольная мысль: правильно ли губить столь совершенное создание?
Флёр-де-Лис не была жестокой от природы. Она не желала смерти цыганке. Однако жгучая ревность, помноженная на неприязнь, заставляла её впиваться глазами в бледное лицо осуждённой, следить за мрачной церемонией.
- Нет сомнений, это та самая цыганка! – воскликнула девушка.
- Какая, душа моя? – спросил Феб, стараясь придать голосу беззаботность.
- Как, разве вы не помните? Плясунья, которая развлекала гостей на нашей помолвке. Её учёная коза показывала всякие уморительные штуки. Забыли? О, Феб, ведь это она чуть не убила вас!
- А, в самом деле! Кажется, припоминаю. Ничего, ангел мой, колдунье уж не вырваться на волю. Видите того человека в чёрном рядом с повозкой?
- Тот, с алой лентой?
- Он самый. Это судья Фролло, знаменитый охотник на цыган. Если уж он взялся извести чертовку, то не успокоится, пока она не засучит ногами на виселице.
- Ах, Феб! Какие ужасные вещи вы говорите!
Процессия остановилась напротив центрального портала собора. Двери с траурным скрипом растворились, предоставив любопытным взорам возможность созерцать внутреннее убранство храма. Гул толпы смолк. Только тогда цыганка открыла глаза, в детском изумлении озирая окружающее. Только тут к ней вернулась способность ощущать, только здесь настигли стыдливость и страх. Подрагивая, стуча зубами, она слушала торжественное монотонное пение на неизвестном ей языке и сердце её падало, внимая словам псалма. От ужаса несчастная ничего не соображала. Когда чьи-то руки развязали путы и сдёрнули её с повозки, цыганка снова услышала знакомый голос, донёсшийся извне:
- Ничего не бойся!
Босая, с растрепавшимися волосами, с волочащейся верёвкой, она безропотно шла по мостовой по направлению к собору, навстречу торжественной шеренге священников. Освобождённая Джали, цокая копытцами, подпрыгивала следом. Бесцельно блуждающий взгляд цыганки остановился на представительном священнике, возглавлявшем шествие. Что-то смутно знакомое почудилось ей в его одухотворённом лице. Те же тонкие губы, форма носа, разрез глаз – она видела их раньше. Всё те же зловещие черты повторились в священнике, только не такие резкие, как бы смягчённые. Несомненно, это и есть брат судьи Фролло. Она должна что-то ему сказать.
Эсмеральда не слушала произнесённую над ней формулу публичного покаяния. В чём ей каяться? Она никого не убивала. Она не заключала сделок с нечистым. Вся вина её в красоте, танцах да нехитрых фокусах, которым она обучила козочку. Крикнуть о законе? Потребовать справедливости? Горло, схваченное спазмом, не могло издать ни звука.
Стража по знаку Клода Фролло отступила. Эсмеральда оказалась словно бы наедине со священником.
- Девица, – величественно вопросил он, - молила ли ты Бога простить тебе твои прегрешения? Раскаиваешься ли в своих заблуждениях?
Сейчас, вот сейчас ей надлежит попросить, как велел судья. Но она не могла говорить. Клод Фролло, наклонившись к её уху, ободряюще шепнул:
- Не бойся, дитя! Проси убежища!
Помертвевшая, она посмотрела на небо, перевела взгляд на собор, на дома. На одном из балконов цыганка увидела нечто, заставившее её пошатнуться. Капитан Феб де Шатопер, живой и невредимый, стоял, обнимая какую-то девицу, и смотрел прямо на Эсмеральду. От волнения она забыла, что должна сказать, забыла о священнике, о судье. Горло судорожно сжималось. И вдруг страх отступил. Над площадью, поверх людских голов, пролетел ликующий крик, исполненный радостного облегчения:
- Посмотрите, он жив! Жив! Меня не за что казнить! Правосудия!
- Дурёха! – завопил судья Фролло, пугая собравшихся. – Скорей проси убежища!
- Взять её! – гаркнул Шармолю. – Пора заканчивать!
- Убежища! – не растерялся священник.
Но было уже поздно. Стражники, бряцая алебардами, приближались, чтобы схватить колдунью. Жеан Фролло опередил их. Внеся смятение в ряды солдат, оттолкнув ногой помощника палача, он вихрем подлетел к девушке, нагнувшись, перехватил её поперёк туловища – так волк схватывает ягнёнка, и закинул в седло. Марс, храпя, взвился на дыбы. Буравя окружавших его стражей диким взором, судья крикнул в полной тишине:
- Она попросила убежища! Слышали, мэтр Шармолю? Все слышали?
- Мэтр Фролло! Отдайте ведьму в руки правосудия! – отозвался прокурор.
Судья не подчинился требованию Шармолю. Эсмеральда замерла в его железных руках, беззвучно шевеля губами. За эту драгоценную добычу он готов был сейчас сразиться с кем угодно, хоть с легионом бесов.
Дальнейшие события заняли считанные мгновения. Судья схватил свисток, висевший на его шее на шнурке, и поднёс к губам. Пронзительный свист послужил условным сигналом для Квазимодо. Горбун с самого начала церемонии притаился, никем не замеченный, в тени портала. Заслышав призыв господина, он выскочил из укрытия, подбежал к Жеану, принял из его рук живую ношу и, неся цыганку на вытянутых руках, молниеносно преодолел одиннадцать ступеней крыльца. В дверях собора он обернулся, продемонстрировал толпе спасённую девушку и крикнул:
- Убежище!
Затем Квазимодо вместе с цыганкой скрылся в недрах храма.
Остолбеневших от неожиданности зрителей, наконец, прорвало. Соборная площадь огласилась рёвом сотен глоток, воплем, в котором восторг смешался с разочарованием, рукоплескания со свистом. Вздёрнув носик, Флёр-де-Лис покинула балкон. Понурившийся капитан поплёлся следом, прикидывая, как восстановить пошатнувшийся мир. Угораздило же его навестить дом де Гонделорье именно сегодня!
Перепуганная Джали металась по мостовой. Спешившись, Жеан поймал козочку.
- Идём, подружка, на тебя тоже распространяется право убежища!
Жак Шармолю, чрезвычайно напоминающий кота, упустившего мышь, непонимающе обратился к судье:
- Мэтр Фролло! Ведь вы первый ратовали за уничтожение колдуньи! Почему же вы позволили ей злоупотребить королевским милосердием?
- А что я мог поделать? Перед властью церкви наш закон бессилен.
Судья повёл плечом. Его не волновал прокурор, не страшили возможные неприятные последствия. Он готов был смеяться от счастья. Та, которую он любит, спасена. В стенах собора Парижской Богоматери она неприкосновенна. Никто не может вывести её оттуда без особого распоряжения короля.
Звонарь с цыганкой на руках добрался до верхушки Южной башни. Оттуда, со страшной высоты, он вновь показал толпе девушку, которую только что отвоевал у смерти, вырвал из лап палачей, заставив их в бессильном бешенстве потрясать кулаками. Рвущимся из глубины души голосом он снова прокричал, бросая вызов правосудию:
- Убежище! Убежище!
- Слава! Слава! – грохнуло людское море внизу.
Из единственного глаза горбуна градом катились слёзы.
Архидьякон подошёл к брату, чтобы забрать у него козочку, и замер, поражённый. Судья… улыбался. Его вечно хмурое лицо светилось такой искренней, такой радостной улыбкой, что не оставалось никаких сомнений: глубоко под чопорной оболочкой законника скрывается озорной мальчишка. Перед священником стоял прежний маленький Жеан, каким он помнил его по раннему детству.
- Господи милосердный! Да ведь он того гляди заплачет! – совсем растерялся Клод. Он забыл, когда в последний раз видел улыбку брата, а уж слёзы…
- Она… Она… Глупышка, чуть всё не испортила! – с трудом выговорил судья, прижимая к груди Джали.
- Ничего, Жеан, по счастью Квазимодо действовал расторопно. Да и ты не сплоховал. О, я до конца жизни не забуду лицо Шармолю!
- Прости, что заставил тебя расхлёбывать мои грехи! – понурился судья.
- Главное, что теперь девушка в безопасности. Квазимодо присмотрит за ней. Она спасена!
Жеан, подозрительно моргнув, эхом повторил:
- Спасена…
*Орифламма - французское королевское знамя из пурпуровой материи с вышитым золотом пламенем, носимое перед войском в крестовых походах.
Глава 7. В убежищеПровидение вновь привело Эсмеральду в надёжные стены собора Парижской Богоматери, откуда она некогда сбежала, испугавшись уродливого звонаря. Теперь тот же звонарь стремительно нёс её по бесконечным галереям, с невероятным для его угловатого тела проворством взбирался на башню, преодолевая бесчисленные ступени. Она видела его раскрасневшееся лицо совсем близко, когда решалась приоткрыть сомкнутые веки. Цыганка не понимала, куда её несут, полностью положившись на волю судьбы. Одно она чётко осознавала: судья Фролло сдержал слово, верёвка ей больше не грозит. Эсмеральда плыла по течению неведомо куда, невесомая в сильных руках горбуна. Когда Квазимодо, добравшись до верхушки башни, поднял девушку над Парижем, сердце её захолонуло при виде тысяч кровель, уходивших вдаль, и крохотных людей на площади. Она испугалась, что Квазимодо не удержит её, и вскрикнула. Горбун не мог её слышать, но догадался по напряжению тела, какие ощущения испытывает Эсмеральда, и поспешил перенести девушку в келью, предназначенную для ищущих убежища. Там по распоряжению архидьякона заранее приготовили кое-какую мебель и соломенный тюфяк, на который звонарь бережно опустил свою ношу, распутал петлю, всё ещё болтавшуюся на её шее. Цыганка с облегчением вздохнула.
- Отдыхайте! – глухо проронил отвыкший от разговоров Квазимодо. – Я уйду, чтобы не пугать вас своей жуткой образиной.
- Постой! – воскликнула девушка, не подозревая о недуге несчастного звонаря. Тот, на свою беду, уже повернулся к ней спиной и, следовательно, не уловил даже движения губ. Он ушёл, оставив цыганку в одиночестве. В изнеможении она вытянулась на тюфяке. Под сомкнутыми веками, как в калейдоскопе, мелькали образы судьи, священника, Шармолю и горбуна, мерещились освещённые факелами коридоры Турнель, качалась верёвочная петля. Утомлённая лишениями и впечатлениями девушка всё же не могла заснуть. Что стало с Джали? Где судья? Долго ли её продержат здесь? Кто она: гостья или пленница? Неопределённость волновала её, а ответов на вопросы не поступало.
Спустя полчаса в дверь постучали. Эсмеральда, вздрогнув, присела на своём тюфяке, подумав, что, вероятно, всё же вернулся горбун. Однако на пороге стоял архидьякон с белой козочкой на руках.
- Не спите? Кое-кто хочет видеть вас.
Улыбнувшись, он опустил Джали на пол. Радостно заблеяв, козочка бросилась к хозяйке на колени. Та прижала её к себе, поцеловала и расплакалась от счастья.
- Джали! Ты не забыла меня! Вы спасли её! О! Не знаю, как благодарить вас, отец…
- Фролло. Клод Фролло. По правде говоря, это не я спас твою подружку. Я лишь принёс её сюда.
- Не вы? Но кто же?
- Благодари моего брата, - священник развёл руками. – Если бы у Жеана получалось ладить с людьми так же, как с животными…
- А где сейчас ваш брат, отец Фролло?
- Он отлучился ненадолго, чтобы достать для тебя кое-какие вещи, но скоро должен вернуться. Скажи, дитя… - в глазах архидьякона появилось умоляющее выражение. – Ты позволишь ему навестить тебя?
Эсмеральда, поправив сползающую с плеча рубаху, состроила гримаску, что служило свидетельством постепенного возвращения прежней беззаботной цыганки. Ей совершенно не хотелось лишний раз сталкиваться с Жоаннесом Фролло, но, после того, как он подверг себя опасности, раскидав стражу, будет несправедливо отказаться от встречи. Кроме того, не следовало огорчать доброго священника, тоже рисковавшего ради её спасения. Поэтому цыганка, дёрнув головой, откидывая спадающие на лицо пряди волос, заявила:
- Сказать по чести, мне тяжело его видеть, но… Он столько сделал для меня. Пусть приходит.
- Я передам ему, - обрадовался Клод. – А ты не волнуйся, здесь тебя никто не тронет. Всё необходимое принесут. Прости, дитя, вынужден попрощаться, меня ждёт паства.
Жеан Фролло с корзинкой в руках поджидал брата, прислонившись спиной к колонне. Атмосфера храма действовала на него успокаивающе, миновавшие треволнения сгладились, даже прежде беспокоившие порезы на груди, казалось, только теперь перестали ныть. Судья удивился сам себе: зачем он тогда схватил кинжал? Безумец! Разве его боль хоть на йоту уменьшила её страдания? Чёрная мантия… Цвет умеренности и смирения, смерти и отчаяния. На чёрном не видно крови. А тогда он всё боялся, как бы не промокла наспех наложенная повязка. Бездушный негодяй, вот кто он. Если цыганка откажется видеть его, то будет абсолютно права.
Завидев брата, Жеан встрепенулся и с надеждой спросил:
- Ну как? Она хочет видеть меня?
- Особым желанием не горит, но прийти позволила.
- Правда?
- Ступай уже, - усмехнулся старший Фролло. - Сколько ещё бедняжке сидеть голодной и в рубище?
Окрылённый судья устремился к келье цыганки с поспешностью, не приличествующей человеку высокого положения и не подобающей находящемуся в храме. Эсмеральда, поджав ноги, всё так же сидела на тюфяке в обнимку с козочкой. Жеан, стараясь не смотреть на полуобнажённую девушку, поставил перед ней корзинку.
- Вот, здесь обед и кое-какая одежда. Переоденься, я выйду.
Эсмеральда, остро ощутив свою наготу, густо покраснела. Хорошо ещё, судья Фролло, проявив деликатность, не пялится на неё пожирающим взглядом! Да и она, впрочем, наверняка представляет сейчас жалкое зрелище.
- Жеан… - набралась она смелости.
Кто ещё может позволить себе обращаться к всесильному судье вот так запросто? А для Фролло собственное имя, произнесённое цыганкой, отозвалось в ушах блаженной музыкой.
- Хочешь что-нибудь ещё?
- Да. Мне нужны тёплая вода и гребень. Хочу привести себя в порядок.
Жеан удивлённо вздёрнул бровь.
- Вода? Хорошо, я распоряжусь.
После темницы и прикосновений Фролло цыганка чувствовала потребность отмыться. Выпроводив судью за дверь, забившись в угол кельи, она с наслаждением растирала тело губкой, вымыла и расчесала волосы. Вместе с грязью понемногу уходили переживания, сменяясь надеждой. Феб жив, значит, скоро она выйдет отсюда, покинет проклятый Париж навсегда. Она истосковалась по свободе, соскучилась по лесам, лугам, журчанию ручьёв. Мурлыкая под нос песенку, Эсмеральда облачилась в принесённую судьёй одежду – белое платье и накидку, какие носили послушницы расположенной неподалёку больницы Отель-Дьё, потопала ножкой в новом сабо. Ей, довольствовавшейся обносками с чужого плеча, никто прежде не дарил нарядов. Обновка, хоть и скромная, но непоношенная, не шла ни в какое сравнение с латанными юбками, перелицованными платьишками и стоптанными башмаками, которые перепадали ей в качестве милостыни. На душе потеплело. Как мало иногда нужно человеку, чтобы возродиться к жизни!
Жеана приятно удивила благоприятная перемена в состоянии девушки. Она быстро оправится – заключил он – молодость и весёлый нрав скоро заставят её позабыть пережитые ужасы. Цыганка пела. Это хороший признак.
- О, как я рад видеть тебя вновь весёлой! Век бы слушал твои песни. А платье… В нём ты сущий ангел. Ты знаешь, кто такие ангелы?
- Добрые духи?
- Верно. А теперь поешь. Тебе нужно восстановить силы.
Эсмеральда, испытывавшая волчий голод, в подобном указании не нуждалась. Выделив Джали, нетерпеливо подталкивающей мордочкой ладони хозяйки, долю нашедшейся в корзине снеди, цыганка принялась за трапезу. Фролло присел на табурет и, не отрываясь, наблюдал за тем, как она ест.
- Благодарю за то, что спас меня и Джали, - кивнула девушка, жуя лепёшку, показавшуюся ей после тюремных сухарей слаще пирожного.
- Видишь, я сдержал слово. Но пока не вернулся король, тебе придётся оставаться здесь. В соборе ты под защитой, но если сделаешь хоть шаг за его пределы – тебя снова схватят. Стража у входа будет стеречь церковь днём и ночью.
- Разве ты не поможешь мне незаметно выбраться из города? – разочарованно воскликнула девушка. Мыслями она витала далеко за городскими стенами. А теперь изволь ждать возвращения короля, который, как известно, не жалует Париж.
Судья подскочил на своём табурете.
- Тебя прельщает участь беглой преступницы? Наберись терпения, я добьюсь у государя отмены приговора, тогда ступай, куда хочешь. Проклятье! Если бы ты знала, как я не хочу тебя отпускать! Как бы мне хотелось быть всегда рядом с тобой, выполнять твои желания, ласкать и нежить тебя! Как бы мы могли зажить, если бы ты полюбила меня! Нет, я не то говорю! Я ведь должен вымаливать у тебя прощения за то, что сотворил с тобой, за то, что хотел сделать там, в темнице. Ты ненавидишь меня, верно? Ты только из благодарности согласилась видеть меня? Ничего не говори, я знаю. Наверняка даже Квазимодо пугает тебя меньше, чем я.
- Квазимодо? – поспешила переменить тему цыганка. – Это тот горбун, что принёс меня сюда? Почему он не стал со мной разговаривать? Я позвала его, но он не откликнулся.
- Да ведь он глухой! - ответил Жеан. - Колокола лишили его слуха. Но он разговаривает, когда захочет, и читает по губам. Я научил его общаться знаками, скоро и ты освоишь эту премудрость. Погоди-ка!
Фролло снял с шеи свисток и протянул девушке.
- Возьми. Если чего-то испугаешься, когда никого не окажется рядом, то сможешь позвать Квазимодо. Свист он услышит.
- Благодарю.
Мимолётное прикосновение её руки вызвало в теле сладострастную дрожь. Судья готов был часами сидеть подле цыганки, ловить любое её движение и повиноваться малейшему знаку. Но её – он понимал – тяготило его присутствие. Лишь из деликатности девушка не указывает ему на дверь. Немало сил придётся потратить, чтобы восстановить то, что сам же и разрушил. Квазимодо удачливее его, горбун круглые сутки сможет находиться рядом с Эсмеральдой, выполнять её просьбы, беседовать в свободные минуты. Скоро она привыкнет к горбуну, перестанет пугаться его своеобразной внешности. Вот его, Фролло, девушка никогда не позовёт. Он не заслужил подобной милости.
- Что же, мне пора. Я просто с ног валюсь от усталости, - с сожалением произнёс судья. - Скажи… Эсмеральда… Ты позволишь мне снова навестить тебя?
Первым побуждением девушки было воскликнуть "Нет!". Однако глаза Фролло светились таким страданием, такой отчаянной мольбой, что Эсмеральда дрогнула. Тогда, в саду, она видела у него в точности такой же взгляд, но, ничему не придав значения, беспечно упорхнула танцевать. А прояви она в тот вечер толику рассудительности, найди нужные слова - возможно, и ей, и ему удалось бы избежать беды. Он переживает из-за неукротимого влечения к ней. Но разве она рада, привязав к себе столь опасного человека, как судья Фролло? Он кошмар её народа, его именем матери пугают непослушных детей, его ненавидят и трепещут перед ним. Да, она увидела в нём грани, скрытые от сторонних наблюдателей, поняла, что этот страшный человек тоскует по теплу и участию, хоть и пытается это отрицать. Он едва не погубил её, но он же и спас, предстал перед ней таким, каким его больше не увидит никто никогда. Куда пойдёт и что сделает судья Фролло, если она сейчас ответит "Нет!"? Не натворит ли новых безрассудств? Не благоразумнее ли позволить ему прийти сюда ещё раз? В конце концов, здесь она под защитой. Потом вернётся король, приговор отменят, тогда их пути навеки разойдутся. Стоит лишь проявить терпение.
Поколебавшись, цыганка ответила:
- Хорошо.
О, если в душе судьи действительно бушует пламя, то она, вне всяких сомнений, увидела прорвавшиеся наружу искры, сверкнувшие в его тёмных глазах. Такую искреннюю и чистую радость, наверное, испытывает дитя, получившее желаемое. Так ликует человек, потерявший всякую надежду, чья заветная мечта вдруг исполнилась. Судья не воскликнул, не выдал себя ни единым движением, но глаза сказали всё. А цыганка вдруг поймала себя на неожиданной мысли: пожалуй, она не против очередной их встречи.
Глава 8. О влиянии женской красоты на мужские сердцаВнимательные парижане, спешившие к вечерне, заметили, как разительно изменился привычный благовест: небывалая торжественность начищенной до блеска меди гудела, разливалась в розовеющем небе, плыла над черепичными кровлями домов, поверх щетинистого леса печных труб. Колокола, повинуясь звонарю, пели, ликовали, возвещали нечто неописуемо восторженное.
- Это звонит цыганская ведьма! – злословили горожане, указывая пальцем на башни собора.
И в который уже раз передавали из уст в уста события минувших часов: ведьма околдовала судью Фролло, ведьма живёт теперь в соборе вместе с кривым звонарём, прислуживающим сатане. Другие возражали, что никто судью не околдовывал, поскольку тот давно сошёлся с нечистым, принявшим облик горбуна. Жеана Фролло с его приёмышем ненавидели и боялись все, поэтому на порочащие выдумки не скупились. Досталось и ведьме, смущавшей души людские непристойными плясками, и её одержимой козе. Сплетники словно позабыли, как некогда любовались танцами Эсмеральды, умилялись проделкам умницы Джали, как щедро швыряли монеты в потёртый бубен. В конечном итоге пришли к общему выводу: близок час, когда проклятый звонарь уволочёт судью в преисподнюю, к своему властелину.
Между тем Эсмеральда, дождавшись окончания перезвона, тихонько вышла из кельи и направилась на колокольню. Квазимодо так и не пришёл к ней, а цыганка чувствовала себя обязанной отблагодарить спасителя. Горбун, занятый делом, поначалу не заметил нежданную гостью. Он нежно оглаживал заскорузлой ладонью дрожащий литой бок любимицы "Марии", самого большого из пятнадцати колоколов Южной башни, что-то нашёптывал ей – то ли хвалил за хорошую работу, то ли поверял сердечную тайну. Цыганка, пересилив невольный страх, дотронулась до горба звонаря. Что тут произошло! Квазимодо вздрогнул всем телом, поспешно отпрыгнул, съёжился, прикрыв лицо ладонями.
- Нет, добрая девушка, не надо вам на меня смотреть!
Эсмеральда, ошеломлённая такой реакцией, всё же решилась протянуть дрожащую руку, готовая, впрочем, в любую секунду отдёрнуть её, погладила беднягу по плечу, отвела его руки от лица, ободряюще улыбнулась.
- Что ты! Я совсем не боюсь тебя!
Поражённый Квазимодо исподлобья взглянул на девушку, ожидая увидеть на её прелестном личике ужас, омерзение – к такому отношению окружающих он привык, перестал его замечать, считая правомерным. Кому доставит удовольствие вид безобразных изъянов, когда в мире полно приятных взору вещей? Но никогда ещё он не ощущал своего уродства столь остро, как сейчас. Ему хотелось исчезнуть, забиться в самый тёмный угол, где никто не смог бы обнаружить его, такого жуткого и несуразного, недостойного даже рядом стоять с воплощением неземной красоты. Однако ни тени неприязни он не увидел. Цыганка, напротив, не отворачивалась от него, хотя в глазах её мелькал затаённый страх.
- Я тебя не боюсь! – чётко произнесла она. Глухой звонарь прочёл её слова по губам и усомнился – не ошибся ли он?
- Вы? Не боитесь? – с надеждой и горечью переспросил горбун. - Ведь меня считают демоном, от взгляда которого скисает молоко, а у женщин на сносях случается выкидыш.
- Ни капли! – смело ответила Эсмеральда, тряхнув головой. – Какое мне дело до глупых россказней? Ты меня понимаешь?
- Понимаю, - радостно закивал глухой. - По твоим губам, я понимаю. Да!
- Это хорошо. Не надо принимать близко к сердцу выдумки злых людей, - девушка вздохнула. - О моём народе говорят, будто мы знаемся с нечистой силой, пожираем младенцев, наводим порчу и много ещё всяких ужасов. Скажи, разве я похожа на колдунью?
Ошарашенный Квазимодо едва не ляпнул о том, что судья Фролло не раз высказывался о цыганах подобным образом, но вовремя опомнился и поспешно ответил:
- Нет, нет, милая девушка, вы сама доброта! Вы одна проявили сострадание, когда даже хозяин от меня отвернулся. Вы, верно, не помните, как дали напиться несчастному у позорного столба, а я не забыл вас и отныне жизнью готов отплатить за те несколько глотков воды.
Эсмеральда смутилась. Надо сказать, было от чего: всё-таки не каждый день мужчина сулит отдать за тебя жизнь!
- Ох, Квазимодо, если бы все были такими чуткими, как ты! Я, на беду, встретила человека, прекрасного ликом, но за красотой скрывалась пустота. Я не разглядела её сразу, купившись на блеск доспехов. Из-за него пострадал и ты.
- Вы говорите о моём хозяине? – насторожился горбун, из-за недуга не поняв до конца мысли собеседницы. – Я не держу на него зла, если вы вспомнили случай у позорного столба.
- Нет, Квазимодо, не о нём. Прости, что вспомнила тот день. Давай забудем его, навсегда! Я ведь пришла сюда, чтобы поблагодарить тебя за всё, что ты сегодня сделал. Если б не ты, меня бы уже не было на свете.
Квазимодо, распираемый счастьем, просто не знал, куда деваться. Впервые кто-то, кроме отца Клода и Жеана Фролло, разговаривает с ним доброжелательно, более того – она, светлый ангел, держится с ним на равных, благодарит, просит прощения за пустяк, на который внимания обращать не стоило. Будучи предельно честным, бедолага не мог скрыть от цыганки горькой правды: он всего лишь выполнял указания судьи Фролло. Так уж получилось. Это Жеан и его брат всё придумали. А Квазимодо, готовый без колебаний расстаться с жизнью ради цыганки, действовал по указке человека, которого почитал как родного отца и к которому, терзаясь угрызениями совести, ревновал. Звонарю очень хотелось знать отношение девушки к судье Фролло, поэтому он решился спросить напрямую. Язык его с трудом ворочался во рту, а гортанный голос дрожал, когда Квазимодо произносил:
- Скажите, о милая девушка, что вы испытываете к моему господину? Если я дерзнул вызнать то, о чём спрашивать нельзя, вы вправе пенять мне за мою несдержанность. Но если тайны в том нет, то, прошу, скажите мне! Мне важен, очень важен ваш ответ!
- Я пока сама не знаю, что думать о твоём хозяине. Он пугает меня, но я вижу, как он пытается казаться страшнее, чем есть на самом деле, - поразмыслив, ответила Эсмеральда. - Его сердце покрыто коркой льда, которую трудно растопить. Я хочу бежать от него, но он преследует меня – я всё время вспоминаю о нём, слышу его голос. Мне искренне жаль его, Квазимодо!
К счастью, а, может, к несчастью для себя, Жеан Фролло не слышал этих слов. Он спал, и видения его впервые со дня встречи с цыганкой посетили исключительно мирные. Никаких танцев с бубном, жадно приоткрытых губ, податливо прильнувшего к нему жаркого девичьего тела, благосклонно принимавшего его ласки – словом, ничего, заставлявшего просыпаться в смятении. Он видел мельницу, деревушку, где провёл раннее детство, где доживала свой век его кормилица, видел луг, залитый летним солнцем, и он шёл в высокой траве, сам не зная, куда. Грозный судья Фролло безмятежно улыбался во сне. Его душа, уставшая от любовных терзаний, получила долгожданную передышку.
Постепенно Эсмеральда привыкла к вынужденному заточению. Собор понемногу исцелял её душевные раны, возвращал надежду, внушал уверенность в собственных силах. Она с благоговением слушала раскаты органа, перезвон колоколов, возносимые священниками молитвы, наблюдала, как молятся другие – всё это в совокупности действовало на неё умиротворяюще, наполняло душу светлым волнением. Она сама молилась, как умела, подле статуи Богоматери близ придела "лентяев", там, где впервые столкнулась с Фролло. Молодость и весёлый нрав немало способствовали выздоровлению как душевному, так и телесному. Девушка оправилась, на щеках вновь заиграл румянец, в глазах появился игривый блеск. Эсмеральда украдкой пела и танцевала в своей келье, дрессировала преданную Джали, смотрела на город с высоты, провожала закаты и грезила о дне, когда вновь станет свободной и вернётся в табор. Подобно беззаботной пичужке, девушка щебетала, радуясь жизни, едва отступали невзгоды.
С Квазимодо установились трогательные отношения. Цыганка скоро перестала пугаться причудливой внешности горбуна и общалась с ним уже без скованности. Они вели беседы на колокольне, звонарь устраивал для неё экскурсии по собору, познакомил с медным своим гаремом. Рискуя свернуть шею, совершая немыслимые пируэты, срывал цветы, растущие в выступах древних стен – для того только, чтобы потешить дорогую гостью. Квазимодо, понимая, что с ним девушка никогда не будет счастлива, что он, отверженный, принесёт ей лишь горе, не питал относительно будущего никаких иллюзий. В её келью он ни разу не зашёл, несмотря на уговоры Эсмеральды. Он садился напротив распахнутой двери, так, чтобы они могли видеть друг друга, и тогда они разговаривали, или же горбун просто наблюдал за цыганкой. Трижды в день он приносил ей еду, ставил корзинку у порога и сразу же ретировался. Эсмеральда несколько раз приглашала Квазимодо разделить с ней трапезу, но тот под разными предлогами отказывался.
С архидьяконом также быстро удалось найти общий язык. Клод Фролло охотно отвечал на вопросы цыганки, какими бы глупыми и наивными они не были, учил молитвам, старался помочь, приободрить. С его поддержкой ей легче казалось переносить затворничество.
С судьёй дело обстояло намного сложнее. Эсмеральда толком не понимала, какие чувства вызывает у неё этот человек, сотканный из противоречий. Тут были и неприязнь, и жалость, и брезгливость, и ощущение защищённости, которое она испытала в его крепких объятиях. Она ждала, что Жеан, снедаемый влечением, явится к ней завтра же, но он не пришёл – ни на следующий день, ни после. Так миновала целая неделя. Между тем цыганка всё же ощущала присутствие судьи, его неуловимую заботу о ней. Ведь это он присылал пищу, приносимую в келью Квазимодо. Доказательством тому служили подарки, которые она всякий раз находила в корзине: то пирожное, то косынка, то изящный гребень, то лента, то цветок. Колеблясь, она принимала подношения, примеряла обновки, сожалея о невозможности увидеть себя со стороны. Не удержавшись, девушка однажды утром попросила Квазимодо раздобыть хотя бы осколок зеркала. В тот же день в корзине она нашла маленькое зеркальце в резной оправе, приобрести которое горбуну было бы не по карману. Не ответив на расспросы о Фролло, звонарь, тяжело вздохнув, удалился. Эсмеральда почувствовала себя виноватой.
Судья навестил её неожиданно, когда девушка, перестав ждать, уверовала в то, что он вовсе к ней не придёт. Он явился вечером, точнее, даже не явился, а по-кошачьи бесшумно прокрался в её келью, благо дверь цыганка, ожидая прихода Квазимодо, держала нараспашку. Эсмеральда, устроившись у зеркальца, вплела ленту в волосы и теперь увлечённо разглядывала похорошевшее отражение. Он наблюдал за ней молча, не смея вздохнуть. Случайно обернувшись, девушка вскрикнула от неожиданности при виде застывшей у порога фигуры в чёрном.
- Ох! Чуть сердце не выскочило! – натянуто улыбнувшись, Эсмеральда приложила руку к груди. – Прошу тебя, не делай так больше.
- Как неосмотрительно! Ты не закрыла дверь, значит, поджидала кого-то, - сразу перешёл к делу судья. - Не меня ли, часом? Или к тебе должен явиться звонарь?
Фролло, безуспешно пытавшийся сохранить грозный вид, выглядел настолько нелепо, что цыганка мгновенно почувствовала себя хозяйкой положения. Испуг исчез. Лукаво сощурившись, Эсмеральда покружилась на месте, взметнув тяжёлый подол, и дерзко ответила:
- Сначала ждала, потом перестала. Отчего же ты не приходил? Я тебе разонравилась?
Судье хотелось парировать какой-нибудь колкостью, чтоб цыганка не слишком зазнавалась, но все резкие фразы застыли на языке: он не посмел осадить её. Волк превратился в смирную овечку.
- Боже мой! Что она со мной делает! – подумал Фролло, а вслух ответил. – Бог свидетель, девушка, я желаю тебя не меньше, чем прежде, но видеть неприязнь для меня страшнее всякой пытки. Я пытался забыть тебя, но силы меня покинули и я, подчинившись судьбе, всё же вернулся к тебе. Скажи, девушка, неужели в твоём сердце нет ни капли жалости ко мне? Неужели ты по-прежнему презираешь меня?
Целую неделю Фролло не навещал Эсмеральду, хотя душа его рвалась в маленькую келью. Не стоило злоупотреблять отзывчивостью девушки. Пусть отдохнёт, восстановит силы, подорванные подземельями Турнель. Фролло не тревожил её покой, хотя вынужденная разлука с той, которую он полюбил, омрачала его существование. Судья давно смирился с тем, что, покорившись цыганке, сделался уязвимым для насмешек, досягаемым для соблазнов. Его сильнее прежнего ранили насмешки Клопена.
- Эй, чёртов святоша! – крикнул сегодня ему вслед король арго, облюбовавший соборную паперть. – Куда ты дел цыганскую плясунью? Клянусь потрохами, девка приносила неплохие барыши, а мордашка у неё – каких поискать. Слишком жирно тебе одному пользовать этакую кралю!
- Ему приходится делиться с горбатым дьяволом! – подхватил один из клопеновских прихвостней. Обовшивленные калеки, выпрашивающие милостыню на паперти, разразились оскорбительным визгливым хохотом.
Фролло хмурился, скрипел зубами, борясь с соблазном задать наглецам трёпку, стоптать копытами Марса, раскрошив рёбра, проломив черепа. Как смеют они так издеваться над ленным владыкой?! Стоит ему только кликнуть стражу, как бродяг тут же скрутят, а уж мэтр Тортерю клещами вырвет их поганые языки! И всё же Фролло сдержался. Он понимал: срываться нельзя. Клопен и без того почуял в нём слабину, он только и ждёт, чтобы невозмутимый Фролло потерял лицо на потеху прохожим. Князь арготинцев, играя с огнём, готов пожертвовать жизнями нескольких подданных ради удовольствия прилюдно разозлить судью. Благоразумнее по-прежнему не удостаивать вниманием выпады наглеца, как поступает его Марс, который даже ухом не ведёт на лай докучливых уличных шавок. К тому же взлелеянная мечта о подготовленной мести Клопену не приносила судье прежнего удовольствия. И, кроме того, бродяги друзья цыганки. Нельзя причинять зла её друзьям.
Все мысли Фролло по-прежнему занимала Эсмеральда и способы завоевать если не ответную любовь, то хотя бы доверие. Он не знал, как расположить к себе женщину – до сих пор у него получалось только запугивать. За неимением компетентного советчика, Жеан действовал ощупью, полагаясь на древний, как сам мир, мужской инстинкт. Он передавал для неё подарки, тайком выспрашивая у Квазимодо, как отнеслась девушка к его подношениям. Узнав, что дары принимаются благосклонно, Фролло убедился в правильности выбранного пути. Он прежде и предположить не мог, какое это громадное удовольствие – радовать других! И он бы баловал цыганку, обучал грамоте, если бы… Если бы только у него имелось достаточно времени до возвращения короля из резиденции в Ла-Риш.
Фролло смиренно замер перед девушкой, готовый принять любой приговор из её уст, будь то сострадание или упрёк. Одного он ожидать не мог: Эсмеральда, тронутая понурым видом судьи, с опаской, словно гладила хищного зверя, провела ладошкой по его щеке. Это почти невесомое касание привело мужчину в неописуемый восторг. Жеан схватил руку Эсмеральды и прижал к губам. Даже удары, наносимые этими изящными ручками, он принял с должной покорностью, а уж ласковый жест воспринял как проявление наивысшего благоволения. Однако цыганка тут же отстранилась и отступила вглубь кельи.
- Нет, я не презираю тебя и не ношу в сердце ненависти. Но только прошу: не умоляй меня о том, чего я не могу дать. Вспомни, кто я и кто ты. Бродяжка, цыганка, плясунья без роду и племени не ровня дворянину. Ты ненавидишь мой народ, считаешь меня колдуньей, которая тебя приворожила. Разве мы пара?
- О, не говори так! Мне больше нет дела до титулов и сословий. Одно слово, девушка – и я брошу к твоим ногам всё, чем владею, стану твоим рабом, твоей тенью. Все богатства, честь дворянина – что там! – свою жизнь я готов отдать за одну твою улыбку! Ты мне не веришь?! Я не любим – я недостоин твоей любви, но я не презираем. Это ли не благо? Пусть ты подаришь сердце другому! Пусть! Только живи, будь счастлива!
- Я верю тебе. Верю… - одними губами прошептала цыганка.
В её коротком взгляде, брошенном на судью, впервые мелькнула заинтересованность.
- Верю, - повторила она, шагнув навстречу ему. И уже не она, а он готов был отступать в растерянности, но не мог двинуться с места. Девушка, как прежде, погладила его по щеке и он, восприняв её жест как поощрение, потянулся к её губам. В этот трогательный миг коварная козочка, недовольная тем, что о ней позабыли, громко заблеяла, топнув ножкой. Эсмеральда стыдливо опустила глаза, обрамлённые длинными ресницами. Жеан разочарованно вздохнул. Притяжение между судьёй и цыганкой исчезло.
- Хочешь, покажу, чему я научила Джали? - засмеялась девушка.
Конечно же, он хотел, хотя и злился на козочку, столь ревниво оберегавшую хозяйку. С детской непосредственностью Эсмеральда демонстрировала Фролло таланты своей питомицы, перемежая представление рассказами о методах дрессировки. Миф о колдовстве развеялся, как дым. В умении Джали называть месяц, число и час не оказалось ничего сверхъестественного.
- Посмотри! Я выучила её бить копытом в бубен и останавливаться по моему знаку. Вот и весь секрет! Но всякий раз из толпы хоть один, да крикнет, дескать, коза одержима дьяволом.
- Пустоголовое дурачьё! – фыркнул Фролло, хотя сам, чего греха таить, побаивался бесовской скотины.
Несмотря на подобающую его положению серьёзность, судья не мог без улыбки смотреть, как маленькое животное с потрясающей точностью передразнивало уважаемых мужей Парижа.
- Джали, покажи, как произносит речь мэтр Жак Шармолю! – приказала раскрасневшаяся цыганка, не забывшая старого недруга.
Козочка так уморительно вскинула передние ножки, пронзительно заблеяв, что строгий Фролло всё-таки не выдержал и рассмеялся.
- Вот бестия! Точь-в-точь старина Шармолю! Почему ты на меня так странно смотришь?
- Я думала, ты не умеешь… - произнесла удивлённая цыганка.
- Чего не умею? – не понял Фролло.
- Смеяться.
В самом деле – возможно, и не умел. Она его научила. Сдержанному человеку не полагается смеяться и дурачиться – так он считал прежде. Она помогла ему переступить собственные предрассудки и этот смех стал очередной уступкой цыганке, новой преодолённой ступенью в перерождении угрюмого судьи Фролло.
- Будь всё же осторожнее с Шармолю, - предупредил Жеан. – Старый ворон не преминет разделаться с тобой, если предоставится случай.
Как показали последующие события, предупреждение оказалось не лишним.