Mea culpa 1-4

[A-Neo]

Название: Mea culpa
Автор: A-Neo
Фэндом: Горбун из Нотр Дама (1939)/В.Гюго "Собор Парижской Богоматери" (кроссовер)
Персонажи: Жеан Фролло, Эсмеральда, Клод Фролло, Квазимодо, Людовик XI
Рейтинг: R
Жанры: Ангст, Hurt/comfort, AU, Исторические эпохи, Первый раз, Любовь/Ненависть
Предупреждения: Насилие
Размер: Макси
Описание: Хватит ли у Фролло смелости спасти цыганку от виселицы?
Примечания: Сразу хочу предупредить, что фильм имеет весьма косвенное отношение к роману Гюго. Поскольку действующий на момент съёмок кодекс Хейса запрещал изображать священнослужителей в негативном ключе, все сюжетные функции Клода создатели возложили на Жеана, заодно превратив школяра в судью. В принципе, Жеан может восприниматься как тот же Клод, тем паче архидьякон в этой экранизации второплановый персонаж, не играющий особой роли. Автор пошёл по стопам кинематографистов, поэтому, увидев Фролло-младшего в непривычном амплуа, не пугайтесь.

Глава 1. Темница

В обрывочных снах, походивших на кратковременную потерю сознания, представали вольные пространства, заполненные пыльными дорогами, бескрайними полями, рваной кромкой леса или гладью реки, крышами и шпилями шумных городов, которых немало повидала она в вечных странствиях с табором. Потрескивали поленья в костре, старая цыганка, заменившая ей мать, вполголоса напевала старинную испанскую балладу. Сны, всегда наполненные светом и звуками, исчезали в небытие, оставляя невообразимую тоску. При пробуждении узницу вновь обступала кромешная тьма, едва-едва разбавляемая слабым лучом, падавшим из зарешёченного люка под самым потолком. Эсмеральда потеряла счёт времени, ей казалось, что она давно уже умерла и о ней забыли, навек замуровав в тесный каменный мешок. Она, выросшая на приволье, с трудом привыкшая к зловонию узких городских улиц, задыхалась в мрачной подземной камере, куда её бросили в ожидании казни. Иногда её заледеневших ног касалось что-то живое, заставляя вздрагивать от неожиданности и омерзения. Они нападут в темноте целым полчищем и сожрут – крысы пугали цыганку сильней виселицы.

Совсем недавно Эсмеральда плясала, пела песни, слов которых не понимала, дарила и принимала любовь, грезила о счастье – всё осталось там, где нет ни пыточных каморок, ни судей, ни холодных узилищ, а сейчас она ослепла, оглохла, лишённая связи с внешним миром. Два раза в день со скрипом приоткрывался люк, пропуская пучок света из тюремного коридора, чья-то рука ставила на верхнюю ступеньку лестницы кружку воды и краюху хлеба. Цыганка ощупью взбиралась наверх и принималась за скудную трапезу, не чувствуя ни жажды, ни голода, только инстинктивно поддерживая гаснущие силы. Приход тюремщика остался единственным свидетельством того, что мир за стенами Дворца правосудия и подземельями Турнеля не перестал существовать.

Узница то впадала в апатию, то, понукаемая жаждой жизни, бродила, натыкаясь на осклизлые стены, лихорадочно изыскивая помутневшим рассудком способы освобождения. Обессилев, несчастная падала на охапку гнилой соломы, служившей ей постелью, царапала горло и грудь, силясь ногтями разодрать грудную клетку, чтобы впустить в неё немного воздуха. Гнетущую тишину нарушал лишь звон капель, падавших с потолка в скопившуюся на полу лужицу. Эсмеральда слушала, пока звук этот не становился невыносимым, заставляя снова метаться по темнице в припадке отчаяния. То ей безумно хотелось жить, выбраться отсюда, вздохнуть свободно, увидеть солнце, то вдруг одолевало безразличие, когда скорая смерть виделась избавлением.

- За что? Дева Мария, за что?!

Эсмеральда не знала, день теперь или ночь, сколько миновало времени после суда. Цыганка досадовала на себя за то, что упустила последнюю возможность спастись, что так легко сломалась под пыткой. Будь у неё хоть капля мужества, сам дьявол не заставил бы её сознаться в том, чего она не совершала! В детской самонадеянности она не понимала: палачи превратили бы её тело в кровавое месиво, но всё равно выбили то, что жаждали услышать. Несокрушимые застенки превращали в жалких существ сильных мира сего, оставались бесстрастными к доводам учёных мужей. Что могла им противопоставить неграмотная цыганка? Её попросту смело, растёрло, как зёрнышко между жерновами.

О Фебе девушка почти не вспоминала, после всех перенесённых страданий и переживаний его смерть совсем не трогала сердца узницы. К тому же капитан королевских стрелков мало значил для неё – Эсмеральда теперь корила себя за бездумную связь с ним. За пустую влюблённость, которая скоро сошла бы на нет сама по себе, ей надлежит расплачиваться своей свободой, своей жизнью. В исступлении цыганка падала на колени, молитвенно сложив руки, как научил её добрый священник из собора Парижской Богоматери:

- Пресвятая Дева Мария! Ты всё видишь, всё ведаешь! На мне нет вины. Да, я не люблю и не любила того человека, но пошла за ним по доброй воле. К чему мне убивать его?! Ты знаешь, что меня оговорили, под пыткой добыли признание! Я не хочу умирать за преступление, которого не совершала! Помоги мне! Неужели Ты позволишь погибнуть невиновной? Неужели настоящий злодей останется ходить по земле? Пресвятая Дева, помоги мне изобличить убийцу Феба!

Язычница, она успела уверовать в могущество Богоматери, в Её всеобъемлющую любовь к людям, и теперь возносила жаркие молитвы, только в вышних силах видя единственную надежду.

От капитана де Шатопера мысли узницы невольно переходили на другого человека. Проклятый судья Фролло, возникнув однажды на её пути, не оставлял девушку даже здесь. Эсмеральда словно наяву видела его сверкающие глаза, в которых неприязнь сменилась удивлением в день их первой встречи, глаза, полные неизъяснимой боли, когда он говорил ей о своей любви в вечер гибели Феба, наконец, эти же глаза, в которых смешались сострадание и страх, когда её судили, а он вёл процесс. Она боялась этого человека, но всё же втайне ожидала от него защиты. Ведь он тогда, в саду дома де Гонделорье, хватал её за руки, клялся в любви. Ему известно, какой ценой добыто признание в убийстве и колдовстве - он сам приказал пытать её. Разве он позволит после всего раздавить её? Напрасно ожидала. Судья Фролло не вступился, не помешал палачу. Все её предали и он тоже. А ведь он ещё любил её, слова могли солгать, но глаза – никогда. Напыщенный трус побоялся прослыть защитником колдуньи, даже зная о её невиновности. Всё светлое, что она разглядела в нём, померкло. Чёрный человек с тёмной душонкой, такой же гнилой, как его правосудие.

Люк в неурочный час скрипнул, повернувшись на ржавых петлях. Скорчившаяся на соломе девушка подняла голову и тут же болезненно зажмурилась, ослеплённая ярким светом фонаря. Когда глаза её привыкли, она смогла разглядеть фигуру в чёрном плаще с низко надвинутым на лицо капюшоном. Неожиданный визит поразил отвыкшую от людского общества узницу. Тюремный стражник никогда не входил к ней. Голос её дрогнул в зловещей тишине, когда она спросила:

- Кто вы?

Человек молчал. В воспалённом сознании молнией пронеслась мысль:

- Палач!

Значит, всё! Настал тот день, о котором говорил судья. Сейчас ей накинут на шею верёвку, кинут в телегу и повезут на покаяние, чтобы затем вздёрнуть на Гревской площади под улюлюканье толпы. Оцепенев от испуга, она сжалась в комок, не смея поднять глаз. Человек в плаще спустился, поставил фонарь на нижнюю ступеньку лестницы и долго глядел на девушку, невольно приходя в ужас от того, как за считанные дни поблекло это цветущее создание. Наконец он хрипло позвал:

- Эсмеральда!

Звук его голоса пронизал несчастную тысячей раскалённых игл, заставив вскочить, вжавшись в угол камеры. С трудом шевеля помертвевшими губами, она едва смогла прошептать:

- Ты…

В холодный каменный склеп, в котором заживо погребена была Эсмеральда, спустился тот, кого она так страшилась – Жеан Фролло дю Мулен, или, как он любил называть себя на латинский манер, Жоаннес де Молендино, господин главный судья Дворца правосудия и доверенное лицо короля.

Глава 2. Штрихи к портрету судьи Фролло

Судья Фролло привык не доверять людям. За годы практики он перевидал столько образцов человеческой мерзости, столько преступников всех мастей, что начал считать без малого весь мир средоточием порока. Париж мнился ему отвратительным чудовищем, кишащим безобразными язвами, источающими зло. Повсюду – враги, повсюду – угроза государственным устоям и лишь он, стоящий, словно Цербер, на страже правопорядка, сдерживает грязный поток, способный ввергнуть горожан в окончательную погибель. Такого высокого мнения был он о собственной персоне! Жеан Фролло считал себя обязанным искоренять скверну, не гнушаясь никакими средствами, столь же преуспев на ниве правосудия, сколько его старший брат Клод – в делах духовных. Подсудимые напрасно взывали о милосердии – судья Фролло не знал жалости. Он заключил своё сердце в броню, куда уж ни один вопль, ни одна мольба не могли проникнуть. Надменный взгляд оставался бесстрастным, ни один мускул на суровом лице не трепетал, лишь тонкие губы иногда змеились в злорадной улыбке, когда судья Фролло выносил обвинительный приговор. Ещё никому не удавалось выскользнуть невредимым из его стальных лап: если уж Жеан в кого-то вцеплялся, то намертво.

Особенно судья Фролло не доверял женщинам. Почему – Бог весть. Они без разбора клеймил их лживыми созданиями без мозга и души, орудиями дьявола. Ни одна не затронула его, ни одна не смогла заставить сердце биться чаще. В себе самом он давно вытравил всяческие чувства, не очерствев только к родному брату, да испытывая, быть может, толику симпатии к Квазимодо – уродливому горбуну, которого он некогда подобрал и воспитал.

Жеан Фролло не ведал родительской ласки. Мать и отец его умерли от чумы, оставив сына грудным малышом на попечении Клода, которому самому в ту пору едва исполнилось девятнадцать. Жеан никогда не тосковал по ним – он приказал себе не тосковать. Жалость, любовь, сострадание, доброту – всё он подавил в себе на веки вечные, считая проявлением слабости. Никто не помнил, чтобы он когда-либо шутил или смеялся. Настоящий Фролло мог быть только сильным, не имел права поддаваться соблазнам, кои жизнь подсовывала на каждом шагу. Стоит лишь на миг ослабить бдительность – и ты погиб! Так он думал. Слабаки дают волю чувствам, растрачиваются понапрасну, позволяют страстям укореняться в сердце, что, в конечном счёте, приводит к гибели. Жеан Фролло не из тех, кого легко сокрушить! Его сердце твёрже гранита, он не нуждается ни в ласке, ни в дружбе. Он не подвержен обычным человеческим порокам. В годы, проведённые в коллеже Торши, он усердно занимался, сторонился шумных компаний, продажных женщин, не принимал участия в бесчисленных вылазках и развлечениях однокашников. Пусть другие смолоду развращают души, он, Жоаннес Фролло, не таков! Всю силу своего недюжинного ума, все способности он приложил к построению карьеры, пока не добился положения достаточно высокого, чтобы удовлетворить растущее самолюбие.

Где же нынче его недруг, беспечный повеса Клопен, когда-то насмехавшийся над прилежанием Жеана? Смущаемый вином и красотками с улицы Глатиньи, беспутный школяр, не завершив обучения, растворился среди обитателей парижского дна. Перерезав немало глоток на пути к власти, Клопен провозгласил себя королём арготинцев и сейчас живёт припеваючи, взимая подати с бродяг. Иногда просит милостыню - исключительно развлечения ради. Не упускает возможности отпустить колкую шутку вслед судье, когда им доводится пересечься. Всегда собранный, аккуратный Фролло делал вид, будто не замечает нападок этого опустившегося человека во вшивых лохмотьях, разящего смрадом давно не мытого тела и гнилых зубов. Судья терпеливо выжидал возможности упечь короля Алтынного в застенки Дворца правосудия. Пускай князь арготинцев покамест упражняется в остроумии: от расплаты ему не увильнуть.

- Vacua vasa plurimum sonant!* - невозмутимо фыркал Фролло.

Всё же кое в чём он давал себе поблажки, чувствуя по временам настойчивую потребность о ком-нибудь заботиться. По этой причине он, сам ещё школяр, некогда приютил четырёхлетнего мальчишку-горбуна, подброшенного в собор Парижской Богоматери, где служил Клод. Случилось это в Фомино воскресенье. Жеан, придя в собор навестить брата, обратил внимание на возбуждённо гомонящее сборище людей, окруживших ясли, куда обыкновенно клали подкидышей. Один из прихожан пояснил ему, что дитя, оказавшееся нынче на деревянном этом ложе, настолько безобразно, что мало походит на человека и, стало быть, никто не возьмёт его на призрение. Привлечённый любопытством, а также жалобным детским плачем, школяр подошёл ближе. Подкидыш, упрятанный в холщовый мешок, откуда виднелась только голова, увенчанная клочьями жёстких, не знавших гребня волос, действительно оказался уродлив. Черты угловатого лица его были непропорционально искажены, левый глаз скрывала огромная бородавка, нос приплюснут, во рту, не закрывавшемся от непрестанного крика, виднелись мелкие, острые, как у зверька, зубы. Вдобавок ребёнок был рыжим, что само по себе говорило о дьявольском происхождении. Над отчаянно ревущим найдёнышем нависла нешуточная опасность в виде сварливых старух, порывавшихся утопить чудовище, поскольку это вовсе не ребёнок, но нечестивый демон. В доказательство самая непримиримая из зрительниц с яростью гарпии буквально выдернула подкидыша из мешка, открыв всеобщим взорам его горбатое, худенькое, покрытое струпьями тельце.

- Ох... - изумлённо выдохнул Жеан. - Разве может столь причудливое создание быть творением природы?

Ему доводилось слышать об умельцах, намеренно калечивших детей, превращая их в уродцев и карликов, чтобы затем продавать в дома состоятельных вельмож или показывать на ярмарках. Страшное, искривлённое тело могло достаться подкидышу от рождения, но несчастье сие в равной степени могло быть следствием человеческого вмешательства, безжалостной рукой усугубившего замысел Творца.

- Глядите, честные люди! Несомненно, мать этого страшилища спала с нечистым, - возопила обличительница, по-своему поняв слова юноши. - Разве дети, рождённые от обычного мужчины, бывают такими? Он чудовище, дитя сатаны, его надо уничтожить в зародыше, покуда он не навлёк беду на всех нас!

- Верно, верно, - поддакнул толстый торговец тканями, - в омут бесёнка, там ему самое место.

- От демона он родился или нет, - усомнился Жеан, чьё сердце ещё не утратило отзывчивости к чужим страданиям, - а всё же он находится в храме, стало быть, нуждается в защите, а не в расправе.

- И, полноте, юноша, - рассмеялся торговец. - Тот, кто возьмёт этакое чучело на воспитание, должен быть либо умалишённым, либо чернокнижником.

Бедняжка, свернувшись клубком, словно ёж, заверещал ещё громче, ещё пронзительнее. Вид этого бесприютного существа настолько тронул Жеана, что он, оттеснив старух, решительно взял мальчишку на руки, поклявшись заботиться о найдёныше так же, как некогда о нём самом заботился Клод. Своё слово он держал вот уже шестнадцать лет. Дав приёмышу имя Квазимодо в честь дня, когда обрёл его, Фролло опекал горбуна, обучал грамоте, защищал от собак и уличных сорванцов, даже по-своему привязался. Тот, в свою очередь, питал к воспитателю самую преданную, самую пылкую любовь, на какую только был способен.

Ещё одну нишу в сердце судьи занимали животные, в особенности кошки. У себя в кабинете он развёл их с десяток, снискав славу покровителя дьявольских отродий, которых богобоязненному человеку следует гнать прочь вместо того, чтобы привечать. Таков был этот странный человек!

Судью Фролло побаивались, с ним избегали лишний раз столкнуться, что его никоим образом не расстраивало. Он не чувствовал себя в чём-либо обделённым, довольствуясь обществом брата, Квазимодо, книг да кошек. Но однажды всё, что он столь долго подавлял в своей душе, возродилось к жизни; всё, что он взращивал и лелеял, рассыпалось, как карточный домик. Его бесцеремонно вытряхнули из брони, повергнув в величайшее смятение. Сделала это женщина.



Она была цыганкой – это-то и мучило его сильней всего. Он, ханжа до мозга костей, сдался на милость уличной плясуньи, представительницы народа, пользовавшегося особым его презрением. Судья до минут мог припомнить тот день, когда встретил её впервые. Это произошло аккурат шестого января, в праздник Крещения, почитаемый в народе ещё и как день шутов. В Париже намечались грандиозные гуляния с обильным угощением для всех желающих. Гревская площадь, обычно привлекающая любителей кровавых зрелищ, совершенно преобразилась, превратившись в стихийную арену для выступлений жонглёров**, фокусников и акробатов. Фролло с превеликим удовольствием проигнорировал бы сомнительный праздник, однако Людовик XI неожиданно пожелал почтить торжество своим присутствием. Судье ничего не оставалось, как сопровождать монарха, проклиная в душе королевское любопытство. Он изнывал, с отвращением взирая на разнузданную толпу с её непристойными увеселениями, слушая шипение придворного лекаря, выжившего из ума старикашки, которого Фролло на дух не переносил. Внезапно пёстрое людское море заволновалось, прошелестел вначале требовательный, затем восторженный клич:

- Эсмеральда! Эсмеральда!

Толпа расступилась, образовав пустое пространство в самом центре площади. Поначалу Жеан не обратил внимания на то, что развлекало чернь, но, повернувшись, наконец, на звон бубна, увидел прехорошенькую цыганку, порхавшую в танце. Сверкая глазами, раскрасневшаяся от быстрого движения девушка задорно кружилась, поочерёдно выбрасывая из-под юбок стройные ножки. Чёрные косы вились, подобно змеям. Тонкий стан изгибался в бешеном ритме пляски.

- Удивительная гримаса судьбы, - задумчиво произнёс Людовик Одиннадцатый, наблюдая за плясуньей. - Красота, достойная королевы, досталась уличной девчонке. Женщина, чей дивный лик должен быть воспет поэтами, запечатлён лучшими живописцами, прозябает в нищете и скоро увянет, не найдя должного ценителя своих прелестей. Воистину, пышный цветок, возросший на мусорной куче!

- Она цыганка, - нарочито пренебрежительным тоном ответил судья, - и красота её от дьявола. Это страшная красота, призванная смущать людские души, завлекая их в западню. Цветок, который нужно вырвать с корнем вместо того, чтобы любоваться на него.

- Недаром ты глаз с неё не сводишь! - хмыкнул король. - Признайся, Фролло, твой пульс тоже стал биться чаще?



Отвернуться! - спохватился Фролло. Не смотреть на неё! Разве мало таких бродяжек предал он в руки палача? Однако отвернуться оказалось свыше его сил: та, которую назвали Эсмеральдой, накрепко приковала взор судьи. Сам король, не оставшись равнодушным, бросил плясунье пол-ливра. Эсмеральда поймала монету и лучезарно улыбнулась, наверняка даже не подозревая, кто так щедро её одарил. Фролло, ощутив укол ревности, тут же одёрнул себя: ещё не хватало увлечься грязной потаскухой!

Во второй раз он увидел её в соборе. Проклятая девчонка, стоя на коленях подле статуи Богоматери с Младенцем, усердно молилась. Язычница!*** – вознегодовал судья. Должно быть, что-то стащила и прячется от стражи, притворяясь благочестивой прихожанкой. С такими у него разговор короткий. Сейчас он вышвырнет еретичку из дома Божьего, да пусть радуется, что у него нет времени возиться с бродягами. С такими мыслями Фролло бесшумно, как он отлично умел проделывать, подкрался к цыганке со спины.

- Что ты делаешь в соборе?

Эсмеральда вздрогнула, но быстро овладела собой. Да, она молилась. Выпрашивала всяческих благ для своего народа. Верно, она язычница, но никогда и никому не причиняла зла и не вынашивает дурных мыслей, поэтому она может быть здесь. Священник позволил ей, показал, как обращаться к Богу.

- Ведьма! Ты оскверняешь камни собора! – прошипел он, ловя себя на том, что ему нравится её голос и он не прочь, чтобы она говорила ещё. – Ты, бесстыжая греховодница, танцуешь перед толпой, пробуждая в мужчинах низменные желания.

- Танец не грех! – возразила она. – Это разговор.

- А ну, встань! – вполголоса рявкнул Фролло, грубо дёрнув девушку. – Тебя следует повесить, а твой народ истребить огнём и мечом!

Чёрные глаза цыганки метнули молнии. Выпрямившись, она застыла перед судьёй, гневно раздувая ноздри.

- Что ты знаешь о моём народе?! Нас, как прокажённых, гонят из города в город, преследуют, обвиняют в колдовстве. Скажи, будь мы чародеями, разве бы мы не добились для себя лучшей доли?



Впервые в жизни он не нашёлся, как возразить, и угрюмо молчал, устремив взгляд в вырез её корсажа. Судья чувствовал, что погибает, но отвести глаза не мог. Эсмеральда, уверенная в собственной правоте, продолжала, увлечённо рассказывая ему о лесах, где птицы поют свои песни, а олени едят из её рук.

- Звери совсем не боятся, если быть к ним доброй.

- Я… знаю… - вырвалось у него.

- Любишь животных? – удивилась цыганка, сделав брови домиком.

- Да.

Её личико просияло, словно солнце, вышедшее из-за тучи. Эсмеральда простодушно улыбнулась открывшейся ей в собеседнике новой грани.

- Это правда? Ты? Значит, ты не такой злой, каким кажешься! В твоём сердце должна быть любовь. Я знаю... Я вижу её в твоих глазах. Бог говорит мне, что ты добр!

Её взгляд прожигал Фролло насквозь, её голос заставлял его сладостно дрожать. Никто и никогда так нагло не заглядывал к нему в самую душу, никто не затрагивал потаённые струны, о которых он сам позабыл, но она увидела и пробудила всё то, что он подавил и растоптал. Она приручила непоколебимого судью, разбередила очерствевшее сердце и он, зная цыганку всего полдня, готов был пойти за ней на край света, выцедить всю кровь до последней капли за одну её улыбку. Природная осторожность ещё вопила о благоразумии, но разум пал под чарами красавицы. Он понял, что если сейчас отпустит её, то рискует потерять навсегда. Решение созрело мгновенно.

- Идём. Тебе лучше остаться в храме.

- Но мне пора! – возмутилась Эсмеральда.

Куда она собралась? Наверняка в какую-нибудь напичканную клопами лачугу в квартале, который бродяги прозвали Двором чудес. Уж ему-то, как ленному владыке и представителю верховной власти этих грязных трущоб, хорошо известно, куда стекается к ночи вся парижская рвань!

- Слишком опасно. На улице тебя тут же схватит стража, - отрезал он тоном, не терпящим возражений. - Не волнуйся, тебе понравится жить в звоннице над Парижем. Я люблю туда приходить. Следуй за мной!

Перепуганная девушка, покорившись, позволила ему вести себя, не делая попыток вырвать тонкие пальчики из его цепкой руки. Он толком не знал, что станет делать со своей пленницей, зачем вообще ему пришёл в голову вздор притащить на колокольню цыганку – он просто наслаждался её близостью, теплом её маленькой ручки. Они преодолели половину пути на колокольню, когда она насторожилась, заслышав шаркающие шаги: им навстречу спускался Квазимодо. Облик уродливого звонаря настолько напугал Эсмеральду, что она вырвалась и метнулась вниз, словно дикая козочка, перепрыгивая через две ступеньки.

- Не бойся, это Квазимодо! Он тебя не обидит! Не убегай! – запоздало крикнул вслед Фролло, но цыганка и не подумала остановиться. Раздосадованный судья знаком приказал горбуну следовать за беглянкой.

Квазимодо почти настиг девушку на улице, но попался оказавшемуся неподалёку отряду королевских стрелков. Судья метался, раздираемый злобой и некстати возникшим беспокойством за приёмыша. В другое время он и не подумал бы переживать за него – это всё она, её цыганские штучки. Её чары заставили его наводить справки о судьбе горбуна! Узнав, кто разбирал дело оглохшего от колоколов и потому не могущего ни слова вставить в собственную защиту звонаря, Жеан только раздражённо воскликнул, утратив обычную невозмутимость:

- Мэтр Флориан Барбедьен! Ведь он сам ни черта не слышит, старый глухарь! Когда дьявол уволочёт этого борова в пекло? Что он там присудил?!

Швырнув на стол листы протокола, Фролло пулей выскочил из зала заседаний, провожаемый недоуменным взглядом протоколиста, никогда прежде не видевшего начальство в таком волнении. Судья опоздал: когда он добрался до Гревской площади, приговор уже привели в исполнение. Квазимодо, получив порцию ударов плетью, торчал, привязанный к позорному столбу, а толпа осыпала беднягу градом насмешек, камней и объедков. Первым побуждением Фролло было разогнать зевак, окруживших горбуна, перерезать кинжалом путы, но внезапно им овладела трусость. Что, если Квазимодо выдаст его словом или жестом? То-то потеха будет, когда станет известно, что всесильный судья не совладал с цыганкой! Нет уж, пусть осуждённый проведёт у столба положенное время, коль не хватило расторопности выполнить хозяйский приказ! Высоко задрав голову, Жеан демонстративно проехал мимо, стараясь не смотреть на обрадовавшегося его появлению горбуна. Впервые в жизни он почувствовал стыд и это новое ощущение жгло его изнутри. До встречи с Эсмеральдой каждый свой поступок он считал правильным, ни разу ни в чём не усомнился. Она всё перевернула в нём. Ещё большие угрызения совести Фролло испытал, столкнувшись на колокольне с отбывшим наказание Квазимодо. Нет, горбун ни в чём не упрекал хозяина, он просто сказал без всякой задней мысли:

- Она дала мне воды.

Она! Дала воды! Оборванка оказалась сильнее грозного судьи, не побоялась пойти против толпы. Вот у него при всём тщеславии на подобное решимости не хватило бы.

Жеан Фролло, мнивший себя выше и чище других, поплатился за высокомерие, воспылав страстью к бродяжке, зарабатывающей на жизнь танцами. В нём, ненавидящем женщин, пробудился изголодавшийся по ласке, но совершенно неопытный мужчина. Ошеломлённый охватившим его чувством, судья не знал, что делать с ним, как одолеть его. В отчаянии взывал он к совести, молил и проклинал, то замирая от распутных помыслов, то страшась непристойных мыслей. Эсмеральда всё прочнее укоренялась в его сердце, разъедая его, как ржа железо, и Фролло, наконец, перестал противиться ей.

* Vacua vasa plurimum sonant - Пустая посуда громко звенит (лат.)
** Жонглёр - в средневековой Франции странствующий музыкант.
*** Цыгане пришли в Западную Европу будучи уже христианами. Гонениям во время описываемых событий они подвергались, но антицыганские законы были приняты позже.
Будем считать вероисповедание Эсмеральды сюжетным ходом, придуманным ещё Гюго.

Глава 3. Разящий кинжал убийцы

Старинный фолиант, открытый на произвольной странице, деловито советовал:"Как укротить единорога? Нужно привести невинную деву в лес, где он обитает. Единорог придёт, привлечённый её чистотой, и почиет у неё на груди, утратив свою изворотливость. Теперь он беззащитен и может быть убит, либо отведён на королевский двор."

- Пресвятая Матерь Божья! Да ведь так она меня и поймала! – суеверно ужаснулся судья. – Впрочем… Какие глупости! Колдунья внушила мне непотребные мысли!

Если эта цыганка невинна, то он папа шутов. Сохранить девственность, обитая во Дворе чудес? Пф! Смешно даже предположить подобное, господин главный судья. Невозможно зайти в воду и не вымокнуть. Наверняка она уже принимала мужчин, вдоволь познала науку любви и… Так, о чём он опять думает?!

- Нечестивая еретичка! Грязная потаскуха! – в бешенстве рычал Фролло. Всё тщетно. Какой бы гнусной бранью он ни поливал цыганскую плясунью, её образ не шёл из его головы. Лицо Эсмеральды маячило в его памяти, снилось ночами, в каждом звуке он слышал её голос, звон её бубна. Он не находил сил к сопротивлению, не мог подавить то, что она разбудила в нём. По ночам он извивался ужом, кусал подушку – желание видеть её, говорить с ней, обладать ею не оставляло ни на миг. Он осунулся, потерял аппетит, механически разбирал судебные тяжбы, движимый лишь одним стремлением – найти цыганку Эсмеральду. Страсть, подобно извергающемуся вулкану, пожирала его заживо. Он искал её, пристально всматривался в лицо каждой встречной женщины, устраивал облавы на парижских цыган, но она ни разу не попалась в его сети. Наконец, удача ему улыбнулась.

На торжестве в честь помолвки девицы Флёр-де-Лис де Гонделорье и капитана королевских стрелков Феба де Шатопера он вновь встретил Эсмеральду. В саду, куда в вечерний час вышли все гости, ожидая представления, он стиснул её руку, уводя подальше в тень деревьев. За ними последовала маленькая белая козочка, которую он прежде подле цыганки не приметил, иначе завидовал бы даже козочке.



- Что я тебе сделала? – испуганно сжалась девушка, взирая на него с обречённостью лани, загнанной сворой гончих. – Почему ты преследуешь меня?

- Что ты мне сделала?! – горько воскликнул судья, теряя самообладание. Задыхаясь, он говорил ей о любви, о том, что потерял покой и совершенно измучен. Он всю душу выворачивал наизнанку перед цыганкой, чувствуя себя вытащенным из раковины моллюском. Она разрушила, в дребезги разбила мирок, к которому он привык, теперь он не знал, как существовать дальше. Понимая, что делает что-то не так и только отталкивает от себя девушку, он злился, ещё крепче сжимал её запястье, с мучительным наслаждением видя, как искажается от боли её прекрасное личико.

- Пусти же! – вскрикнула цыганка. – Ты сломаешь мне руку!

Фролло опомнился и ослабил хватку. Козочка тревожно заблеяла, подталкивая хозяйку короткими рожками.

- Я тебя не обижу. Уйдём отсюда! – властно позвал он.

- Они ждут танца! – увернулась цыганка, пресекая попытки судьи вновь увести её.

- Не хочу, чтобы они видели, как ты танцуешь! – ревниво заговорил Фролло. – Хочу, чтобы ты была моей, а иначе… погибну и я, и ты.

В его словах звучала неприкрытая угроза.

- Да пусти же! – вырвалась цыганка. – Я не могу уйти с тобой. Не могу подвести своих, я им обещала. Мне пора танцевать. Идём, Джали!

Козочка радостно подпрыгнула и, взбрыкивая тонкими ножками, поскакала за хозяйкой.

- Но потом ты вернёшься? – умоляюще спросил Фролло.

Не ответив, цыганка подхватилась прочь, и вскоре её весёлый голосок уже звучал среди шумной компании гостей. Он напрасно прождал: Эсмеральда не вернулась. Если бы только бедная девушка серьёзнее отнеслась к словам нежданного воздыхателя и проявила хоть каплю осторожности! Тяжело дыша, снедаемый досадой, одинокий Фролло бродил среди деревьев, пока не увидел зрелище, превратившее кровь в его жилах в кипящую лаву. Эсмеральда, проклятая цыганка, которой он расточал слова любви, замерла в объятиях новоиспечённого жениха, капитана де Шатопера, а тот, похотливо улыбаясь, оглаживал её стройное тело. От ярости Фролло уже не соображал, что делает. Выхватив кинжал, он с безумной силой всадил оружие в спину капитана, выдернул клинок и, подгоняемый истошным женским визгом, кинулся бежать.

Остаток ночи он затравленно метался по парижским улицам, сжимая рукоять кинжала, пугая попадавшихся на его пути бродяг и сам пугаясь каждого шороха. Скрежет жестяных вывесок под ветром казался убийце стуком костей. Его любовь унизили, оплевали, над ним посмеялись, как над шутом. Этого он ей не простит. Холодный воздух постепенно прояснял его рассудок. Он устрашился неизбежного наказания. Судья сотни раз отправлял людей на смерть, однако собственными руками отнял жизнь впервые. Теперь его изловят, в одной рубахе притащат к собору на покаяние, а после возведут на эшафот под плевки и насмешки наслаждающейся его падением черни во главе с Клопеном. Фролло передёрнуло, когда он представил палача, поднимающего за волосы его отрубленную голову, чтобы показать толпе и чтобы он мог увидеть, как воспринял народ его казнь.* Или, ещё хуже, его посадят на цепь в стальной клетке вроде той, которую король специально держит в Бастилии для государственных изменников, и он никогда больше не увидит солнечного света. Или с него заживо сдерут кожу. Картины рисовались одна страшнее другой.

Бежать из Парижа, не теряя ни минуты! Нет, лучше, пока не поздно, броситься в ноги к королю, во всём сознаться! В конце концов, он действовал, повинуясь дьявольскому наущению. Разве он виноват, что Всевышний сделал искусителя сильнее человека?

- Mea culpa! - жалобно простонал Фролло. - Mea maxima culpa!**

Спасительная мысль прервала его сумасшедший бег. Судья хлопнул ладонью по лбу.

- Боже правый! Ведь осудят её! У неё есть кинжал, я знаю. Меня никто не видел, а если она и заметила, то не успела разглядеть лица в темноте. Её схватят, осудят, заставят признаться. О, я знаю, как заставить её признаться! Быть может, я сам вынесу ей приговор. Она умрёт за то, что совершил я. Поделом ведьме! Её смерть, только одна её смерть избавит меня от этой проклятой муки!

Когда окончательно рассвело, он с удивлением понял, что забрёл на паперть собора Парижской Богоматери.

- Оно и к лучшему. Брат должен помочь мне.

Совсем рядом находился дом де Гонделорье. Жеан содрогнулся: провидение привело преступника на место злодеяния. В воздухе витал тяжёлый запах крови, Фролло явственно его чуял, ощущал во рту тягучий металлический привкус. Он ждал возле дверей портала Страшного суда, застыв чёрным изваянием, не обращая внимания на пробуждающийся город. Кто-то обратился к нему с вопросом, он не удостоил наглеца ответом. Фролло не знал, сколько времени провёл так. Удивлённый голос старшего брата вывел его из оцепенения.

- Жеан?! Что ты здесь делаешь? Идём скорей в мою келью!

Судья отрицательно покачал головой.

- Убийца не должен сюда входить.

- Убийца?!

Поражённый Клод увлёк брата под свод собора, где никто не мог подслушать их, допытываясь объяснения его слов, отдающих бредом умалишённого. Жеан шептал, смиренно поникнув головой перед архидьяконом, видя в нём одном надежду на спасение.

- Я убил человека из любви к женщине, которая меня приворожила. Я знаю, дьявол расставил ловушку. Ты служитель Господа. Помоги мне! - судья опустился на колени. - Клод, говори!

Брови священника гневно сошлись на переносице.

- Господь говорит:"Qui percusserit hominem volens occidere morte moriatur".*** Убийца объявляется вне закона и должен быть казнён. Тебе это известно лучше меня.

- Господь также говорит:"Qui autem non est insidiatus sed Deus illum tradidit in manu eius constituam tibi locum quo fugere debeat,"**** - возразил Жеан.

- Я не помогаю убийцам!

- Тогда она умрёт, - оскалился младший Фролло, широко раскрыв глаза. - Та цыганка, что сделала меня убийцей.

- Но она невиновна!

- Виновна. Она меня околдовала и умрёт.

- За твоё преступление?! - отшатнулся Клод. Ему почудилось, будто в тёмных глазах брата полыхают два адских костра. - Враг рода человеческого нашептал тебе подобные помыслы. Им нельзя верить!

- Я верю. Однажды ведьма околдовала Бруно де Ференце. Он сжёг её и спасся. Я должен испробовать это средство.

- Одумайся, несчастный! Прибавить к совершённому преступлению ещё одно? Если ты не слушаешь меня, то допроси свою совесть - пусть она образумит тебя.

- Её смерть будет моим искуплением, - упрямо твердил Жеан. - Иначе мне не освободиться от её чар.

- Безумец! Мой долг помочь невинной, а не тебе!

- Клод! – взмолился судья, ловя руки архидьякона. - Ты же мой брат!

Старший Фролло брезгливо отстранился.

- Я тебе больше не брат!

- Ты предашь меня ради цыганской ведьмы?! – прохрипел Жеан, не веря ушам.



Архидьякон скорбно молчал, не в состоянии решить, что ему теперь следует делать. Погубить заблудшего брата, своими руками обречь на мучительную смерть? Брата, которого он с младенчества выпестовал, как сына? Разве не его вина, что из малютки Жеана, на которого он возлагал столько надежд, выросло чудовище? На другой чаше весов находилась жизнь молодой девушки, которую он видел мельком, но девушка не совершала злодеяний. Он не вправе допустить, чтобы жизнь её прервалась. Брат и цыганка принуждали священника совершить тяжкий выбор, ибо спасти одного значило уничтожить другого.

- Нет. Не предам, - изрёк наконец Клод. – Но я стану молить Господа, чтобы Он вернул тебе разум.

С этими словами архидьякон удалился, оставив младшего брата в одиночестве. Судья понял, что помощи ждать неоткуда. Оставалось уповать на удачу да собственную изворотливость, если только Бог ещё не окончательно отвернулся от него.

Всё вышло так, как предполагал Жеан. Эсмеральду схватили и судили за его преступление. Ему выпало вести процесс, словно небу мало показалось испытаний, которым он подвергся. Фролло ошибся. Страсть, которую он мечтал искоренить, не ослабла. Судья думал, что после де Шатопера всё в нём перегорело, однако жалкий вид подсудимой надрывал ему сердце. Фролло прилагал все усилия, чтобы сохранить невозмутимость, в то время, как душа его корчилась, словно грешник, которого поджаривают на раскалённой сковороде. Она знала – он это понимал – знала, какие чувства владеют им. Цыганку не обмануть. Того и гляди, она крикнет на весь зал: "Смотрите! Вот настоящий убийца! За что вы судите меня?"



Эсмеральда не сознавалась, а между тем следовало скорее добиться от неё признания. Упрямцы, надеясь спастись, лишь навлекали на себя новые страдания, всё возраставшие раз за разом, пока обвиняемый, не выдержав, не сознавался даже и в том, чего не совершал. Ту же ошибку повторяла Эсмеральда, наивно надеющаяся на торжество истины. Справедливость если и существовала, то не в стенах Дворца правосудия. Или судья сживёт со света цыганку, или цыганка приведёт судью на плаху. Остался последний способ сломить её упорство. Фролло, избегая смотреть в глаза девушки, призвал:

- Мэтр Пьера! Покажите подсудимой, что её ждёт, если она не признает вину!

В душе он умолял цыганку прекратить сопротивление, пока не дошло до пыток. Присяжный палач Пьера Тортерю вместе с помощником, глумливо ухмыляясь, продемонстрировали Эсмеральде набор стальных приспособлений, предназначенных для кромсания тел и дробления костей. Один вид этих жутких орудий испугал девушку, но всё же она, стиснув зубы, затрясла головой.

- Я невиновна!

Один из членов духовного суда, которому наскучила волокита, взял слово.

- Ваша честь! Учитывая поздний час, предлагаю применить пытку!

Судейская коллегия, изрядно уставшая и проголодавшаяся, одобрительно загудела. Фролло вздрогнул: не удалось избежать того, чего он опасался. Сдавшись под десятками устремлённых на него выжидающих взоров, Жеан произнёс:

- Действуйте!

Он передал её в руки Пьера Тортерю и сам последовал в потайную комнату, откуда незримо мог наблюдать за происходящим в камере для пыток. Он видел, как грубые руки скрутили её, уложили на кожаное ложе, стянули ремнями. Видел, как бесстрастный палач привычными движениями обнажил её прекрасную ножку и поместил в тиски испанского сапога. Это зрелище заставило его задрожать. Она, беззащитная среди стаи стервятников, вопила от непереносимой боли. Судья, до крови закусывая губы, боролся со стремлением ворваться туда и отшвырнуть Тортерю. Рука бессознательно легла на рукоять кинжала. Грудь пронзила резкая боль, из раны хлынула кровь.



- Ещё один удар, - подумал он, - и всё будет кончено.

- Умоляю вас, не надо! Пощадите! Я во всём сознаюсь!

Если бы она этого не крикнула, он вонзил бы кинжал себе в сердце. Он переживал за неё, мучился её болью, разрывался между желанием прекратить издевательский судебный процесс и спасением собственной шкуры. Она созналась. Теперь ей не помочь. Слушай приговор, цыганка. Ты уповала на защиту судьи Фролло? Напрасно. Судья Фролло не выносит оправдательных вердиктов. Он ещё не настолько обезумел, чтобы добровольно занять твоё место на скамье подсудимых. Ты умрёшь, только тогда колдовское наваждение рассеется. Доволен ли ты, судья Фролло? Станешь ли жить, как прежде? Или даже гибель ведьмы не освободит тебя от её чар?

Судья Фролло ошибся. Жестоко ошибся.

* Считалось, что отрубленная голова могла видеть на протяжении десяти секунд после отделения от тела.
** Моя вина! Моя величайшая вина! (лат.) - формула покаяния и исповеди в религиозном обряде католиков с XI века.
*** Кто ударит человека так, что он умрет, да будет предан смерти. (лат.) Исход 21:12
**** Но если кто не злоумышлял, а Бог попустил ему попасть под руки его, то Я назначу у тебя место, куда убежать убийце. (лат.) Исход 21:13

Глава 4. Мошка и паук

Капитан де Шатопер не погиб. Рана его, вопреки уверенности судьи Фролло, оказалась хоть и опасной, но не смертельной. Бравый офицер, придя в сознание, даже смог дать краткие показания – Жеан с удивлением обнаружил их в деле цыганки. Так, значит, мерзкий повеса жив?! Это обстоятельство, казалось, в корне меняло ход следствия. Поначалу благая весть о благополучии удачливого в любви соперника нанесла ревнивому Фролло болезненный удар, но, пересилив неприязнь, он сообразил, что Эсмеральду теперь легко можно вытащить из пропасти, в которую он её вверг. Обрадованный Жеан поспешил самолично навестить пострадавшего, чтобы разузнать о его здоровье. Однако ликование Фролло продлилось недолго, ровно до той минуты, когда врач, занимавшийся лечением капитана, ответствовал: его пациент находится на смертном одре, протянет от силы пару дней, не больше. Чёрные тучи вновь сгустились над головами судьи и несчастной цыганки.

Всё же, вопреки мрачному прогнозу почтенного эскулапа, Феб выкарабкался, но об этом Фролло так и не узнал. Едва оправившись, капитан де Шатопер отбыл в свой отряд, стоящий в деревне Ла Кё-ан-Бри. Для служителей закона он всё равно, что исчез, впрочем, состояние потерпевшего их мало волновало. Улик против цыганки было собрано предостаточно (взять хоть кинжал, который преступница держала при себе вопреки закону, а также учёную козочку), сам Феб подтвердил её занятия колдовством. Никому и в голову не пришло справляться о состоянии офицера и уж тем более требовать его присутствия на суде. Запущенную на полную мощь машину правосудия не могла остановить такая деталь, как обвинение в убийстве человека, который на самом деле жив.

Тем временем для капитана наступили не лучшие времена. Стеснённое финансовое положение мешало ему соответствовать образу, к которому он привык – образу блестящего офицера, грозы женских сердец, игрока и кутилы. Свадьбой с красавицей де Гонделорье Феб рассчитывал поправить дело, но в самый день оглашения помолвки вышел известный нам неприятный казус. Рана, конечно, дело пустячное: будучи человеком военным да к тому же любителем дуэлей, де Шатопер не раз задавал работу лекарям. Гораздо хуже то, что его застали с цыганкой, некогда спасённой им от преследования уродливого горбуна. С тех пор красотка сама льнула к храбрецу – Феб не видел причин не воспользоваться подобным обстоятельством. А ведь он даже имени её бесовского не помнил!

Флёр-де-Лис, чьё самолюбие в данной истории жестоко пострадало, слышать больше не хотела о свадьбе. Феб, зная отходчивый характер невесты, надеялся вымолить прощение, но прежде поспешил порвать всяческие связи с Эсмеральдой, выставив себя невинной жертвой ведьминских чар. Поэтому хитрый офицер охотно подтвердил: да, девица колдовством заманила его в сад, где и ударила кинжалом. Разве пошёл бы он за ней в здравом уме, да ещё в день оглашения помолвки? На этом следователи оставили его в покое. Скорый отъезд из Парижа избавил капитана от необходимости предстать перед судом. Скучая в Ла Кё-ан-Бри, бравый служака надеялся, что процесс по делу цыганки завершился, не затронув лишний раз его имени, что саму цыганку давно повесили и народ быстро забыл её историю. Хороша была малютка Эсмеральда, но не пропадать же теперь из-за её смазливого личика! Феб слал обиженной невесте покаянные письма, корпея над витиеватыми эпитетами, прославляющими неземные прелести Флёр-де-Лис. Капитан старался не напрасно. Постепенно в ответных посланиях гневные нотки сменились нежными: девушка, уж очень хотевшая замуж, простила беспутного жениха. Возможно, крепость эта сдалась раньше, чем следовало, но кто смеет осуждать влюблённое женское сердце! Получив очередное надушенное письмецо, де Шатопер понял, что пора возвращаться в дом де Гонделорье. Флёр-де-Лис и богатое приданое манили его.

Всё это время Эсмеральда, считавшая капитана погибшим, томилась в подземном каменном мешке тюрьмы Турнель. Что касается Жеана Фролло, то он переживал нешуточную внутреннюю борьбу. Покуда здравый смысл подсказывал оставить всё как есть и не противиться судьбе, желание помочь цыганке укреплялось вместе с любовью к ней. Настал, наконец, вечер накануне рокового дня, назначенного самим королём. Судья, с минуты вынесения приговора живший словно на лезвии ножа, отбросил последние колебания. Он должен увидеть девушку и, если только возможно, изыскать способ её спасения. Жеан, прихватив фонарь и укрывшись до самых глаз плащом, спустился в камеру, где держали Эсмеральду. Его появление, как уже было сказано, напугало истомившуюся узницу.

- Что тебе нужно? – выкрикнула она с отчаянием загнанной в угол жертвы. – Пришёл полюбоваться на ведьму? Смотри, коршун! Смотри, палач!

Она прилагала все усилия, чтобы не разрыдаться, не унизиться лишний раз перед лицемером в судейской мантии. Тщетно! Горькие слёзы брызнули из глаз, плечи затряслись. Фролло растерянно замер, не зная, что ему делать. Судья перевидал немало плачущих женщин, но сердце его впервые сжалось от сострадания, каждая слезинка жгла его каплями расплавленного воска.



- Успокойся, - только и мог сказать Жеан. – Я не желаю тебе зла.

- Любой удар после того, что на меня обрушилось, покажется жалким шлепком, - сквозь слёзы прошептала цыганка. – Зачем ты здесь? Мне… пора?

Судья понял.

- Нет. Завтра в полдень. Казнь назначена на завтра.

- Ох! Почему не сегодня? Сколько же мне страдать? Ожидание во сто крат мучительнее самой смерти!

Дрожащие ноги больше не держали узницу. Она села, привалившись спиной к стене, обхватила руками колени. Холодный камень поглощал её последнее скудное тепло. Фролло, сорвав плащ, заботливо укрыл девушку, робко провёл ладонью по волосам. Всхлипнув, она дёрнулась, брезгливо сбрасывая его руку. В углу зашуршало что-то живое, в освещённое пространство с коротким писком выпрыгнула огромная крыса, по-хозяйски осматриваясь, уселась, шевеля усами. Фролло шикнул. Перепуганный зверёк метнулся под лестницу и исчез в щели между каменными плитами.

- Во тьме, в рубище, среди крыс и зловония… Ужасно! – воскликнул судья.

Властелина Дворца правосудия никогда не волновало, в каких условиях содержатся заключённые. Они получили ровно то, что заслужили, – считал он, - а уж приговорённым к казни вовсе никаких поблажек не полагается. Они должны пострадать, прежде чем отойдут в мир иной. Души очищаются через страдание. Но она попала сюда незаслуженно. Он должен быть на её месте, он совершил преступление, увеличил свой грех, свалив вину на девушку. Его чёрной душе нет прощения. Клод оказался прав. Подняв голову, Эсмеральда окатила Фролло презрительным взглядом, сквозь зубы произнесла:

- По твоему приказу меня бросили сюда!

Каждый её взгляд, каждое слово камнями падали на сердце судьи. Сейчас скорчившаяся под плащом девушка дальше от него, чем когда-либо. Фролло вновь дотронулся до её волос – она дёрнулась, как ужаленная. Окоченевшая, исстрадавшаяся узница отталкивала единственный призрачный шанс на спасение.

- Я внушаю тебе ужас? – вскрикнул он, становясь жалким.

Эсмеральда состроила гримаску. Сейчас, в эту минуту, судья и подсудимая поменялись ролями. Она обличала, он смиренно слушал.

- Ужас? Нет. Я презираю тебя, - язвительно хохотнула цыганка, утирая слёзы. - Жалкий трус, заячья душа! Говорить о любви и осудить на виселицу!

- Прости меня! – выкрикнул Фролло, рухнув перед девушкой на колени. – Прости! Я совершил страшную ошибку! Я думал избавиться от любви, уничтожив тебя, но теперь я понимаю, что, даже сгинув навеки, ты не оставишь меня. Сжалься! Я люблю тебя!

- Любишь?! Предать в руки палача, обречь на пытку – хороша любовь! Смотри, что он сделал со мной!

Фролло, не помня себя, чувствуя, как вскипает кровь, нежно целовал её ножку, повреждённую испанским сапогом. Он впервые так касался женщины. По счастью там, в камере пыток, заплечных дел мастер не успел довести страшную работу до конца – Эсмеральда вовремя закричала о пощаде. Ножка её не получила непоправимых увечий.

- Ты могла бы ещё танцевать! – ухмыльнулся в тот день прокурор Жак Шармолю, довольный скоро сломленным упорством подсудимой.

- Прости, прости меня! - умолял Фролло, теряя здравомыслие, распаляясь от её пьянящей близости. Его прикосновения сделались настойчивыми, глаза загорелись животным огнём. Судья сжал девушку в объятиях, зарылся лицом в её волосы. Цыганка, прикладывая отчаянные усилия, вырывалась, царапалась, как кошка, но силы были не равны.

- Пусти, зверь! На помощь!

Кричи-кричи. Стены тюрьмы Турнель умеют хранить тайны.

- Не бойся, я не причиню тебе боли! – хрипло выдохнул судья, покрывая поцелуями её плечи. – Только люби меня, умоляю!

- Мерзкий коршун! Пусти, я не хочу, я не…

- Молчи! – простонал он.

Ах, будь у неё кинжал! Почувствовав, что он перебарывает её сопротивление, всеми фибрами не желая того, что он хотел с ней сотворить прямо на голом полу темницы, она судорожно ухватилась за единственную надежду:

- Прошу, не надо! Я девственница!

Как ни странно, это подействовало. Фролло выпустил цыганку и, тяжело дыша, сел рядом. Неистовое желание угасло так же внезапно, как и возникло.

- Я видел, как ты приминала траву с капитаном де Шатопером, девственница! – прошипел судья.

- Пусть гром меня побьёт, если я лгу! Клянусь тебе – я невинна!

Жеан ошарашенно уставился на неё. На лбу выступил холодный пот. Господи, что он едва не натворил! Кто бы мог подумать – она… Боже милосердный, вот ещё одно осложнение, которого он не предвидел! Настоящим везением можно счесть то, что эта тонкость не всплыла на следствии. Видимо, члены судейской палаты, так же, как и судья, решили, что обитательница Двора чудес просто не может оказаться непорочной. Фролло, нависая над съёжившейся цыганкой, тревожно прошептал:

- Молчи об этом, несчастная! Слышишь?

- Но почему?

- Девственниц запрещено казнить через повешение – таков закон.

- Святая Дева Мария! - вскинулась она, не понимая. – И ты велишь мне молчать?! Да ведь здесь моё спасение! Почему раньше никто мне не сказал?

- На твоё счастье, дурёха! Иначе палач перед казнью силой лишит тебя твоего… спасения. Закон ни разу не нарушался.

Она застыла, вся смятение и ужас, мошка, бесплотно трепыхающаяся в липкой паутине.

- Что же мне делать? Я не хочу умирать! За что? О, мой Феб, услышь меня!

- Заклинаю тебя, не произноси его имени! – взвыл Фролло.

Эсмеральда, нащупав слабое место в броне судьи, нарочно ещё громче закричала:

- Феб! Феб! Феб!

- Не надо, молю тебя! Его имя – раскалённые клещи, рвущие мою плоть!

- Феб, Феб! Я хочу жить!

- Ты не умрёшь, иначе умру и я. Сжалься надо мной! Слушай! Когда палач терзал твоё тело, я был там, я всё видел. Это меня тогда сжимал испанский сапог, мои кости дробил проклятый Тортерю.

- И ты не защитил меня. Малодушный!

- Смотри! Когда ты кричала, я бороздил себе грудь кинжалом. Ещё минута – и я пронзил бы им своё сердце. Но та боль, что раздирает сейчас мою душу, в тысячи раз сильнее той, что испытывало тело.

Судья рывком распахнул мантию и цыганка действительно увидела на его груди плохо затянувшиеся порезы, напоминающие следы гигантских когтей. Завеса, застилавшая разум Эсмеральды, внезапно спала. Все страдания последних недель предстали перед ней с ослепляющей ясностью. Предостережение Фролло. Угроза. Кинжал. Она поняла, кто в саду ударил её Феба.

- Так это… сделал ты! Убийца!

Мошка превратилась в разъярённую тигрицу. Она с кулаками набросилась на Фролло, а тот даже не пытался уклониться от её ударов.

- Ты, ты, ты! Ты хочешь отправить меня на виселицу за свой грех?! Знай, злодей, я закричу, изобличу тебя перед всем Парижем! Я…

- Бей меня, мучай, как тебе угодно, только не отвергай!

- Убийца капитана Феба! Что ты сделал с Фебом?

- Довольно!

Судья перехватил её запястья. Ощетинившись, будто разозлённая фурия, она рвалась, крича в негодовании:

- Пусти! Я выцарапаю тебе глаза!

- Уймись! Я спасу тебя от виселицы, чего бы мне это ни стоило, клянусь!

- Что же ты хочешь взамен? Чтобы я уступила тебе?

Ведь такие люди, как Фролло, ничего не делают просто так – тут цыганка не сомневалась. Одна мысль о петле наводила на неё ужас, но притязания судьи, его жёсткие руки, его поцелуи пугали не меньше. Её передёрнуло. Здесь? С ним? Ни за что! Если он предложит выбор, она предпочтёт виселицу. От Жеана не укрылось её движение, он уловил ход её мыслей. Нет, он не заставит её выбирать, в противном случае сам себя никогда не простит. Цыганка боялась зря: какое бы пламя ни обуревало судью, он больше не позволит себе дотронуться до девушки. Пока она сама того не захочет.

- Ничего, - глухо ответил он на её вопрос. – Я бы просил твоего прощения, но такое простить невозможно.

Поникший Фролло ушёл, оставив Эсмеральду в темноте и сомнении. Подрагивая, она накинула плащ, свернулась на соломе, превратившись в немое ожидание.

Освещая путь фонарём, судья поднимался по узкой лестнице, меняясь на глазах. Плечи распрямлялись, поступь делалась всё более уверенной, лицо обретало надменность. Словно и не он несколько минут назад ползал на коленях перед девчонкой, моля о пощаде. Никто не должен видеть его слабость, для всех он останется гордым судьёй Фролло. Он никому не позволит увидеть, что творится под маской бесстрастности. Он обещал цыганке спасение и сдержит слово, даже если потом она ускользнёт от него.

В поздний час, когда прозвучал сигнал к тушению огней, когда лишь луна и звёзды освещают Париж, только ночной дозор да злоумышленники ходят по его извилистым улицам. Чёрный всадник на вороном коне не относился ни к тем, ни к другим. Он летел, безошибочно находя дорогу, копыта коня высекали искры из мостовой. Жоаннес Фролло спешил к собору Парижской Богоматери, чтобы посоветоваться с братом и вместе разработать план спасения Эсмеральды.