Вопреки

[A-Neo]

Название: Вопреки
Автор: A-Neo
Фэндом: "Баллада о комиссаре"
Персонажи: Чугуреев, Фадейцев
Рейтинг: R
Жанры: Ангст, Hurt/comfort
Предупреждения: OOC, ОМП
Размер: Мини
Описание: После расстрела полковник Чугуреев остаётся в живых...
Примечание: Поначалу хотела заделать ориджинал. Но, раз уж начало вышло всё равно похоже на фильм, подогнала под фэндом.

- Именем революции… За кровь невинно убитых рабочих…

Их было пятеро. Пятеро приговорённых к расстрелу за организацию белогвардейского мятежа. Ранним утром их вывели под конвоем к обрыву и они стояли теперь босиком, в одном белье, переминаясь с ноги на ногу и стараясь не глядеть в безжалостные воронёные зрачки вскинутых винтовок, откуда через несколько минут должна обрушиться жаркая огненная смерть.

- Руководствуясь революционной законностью… Городская Приморская чрезвычайная комиссия по борьбе с контрреволюцией постановила…

Неугомонный ветер бушевал, крутил в воздухе жёсткую пыль, трепал пожухлую траву, ерошил волосы, вырывал из рук человека листок с приговором. Но чекист держал бумагу крепко и только краешек листа трепетал, словно дразнил осуждённых. Человек не торопился. Торжественным голосом он зачитывал расплывчатые чёрные строки, подспудно понимая, что смертники его всё равно не слушают, в последние земные минуты думая о своём.

Ветер свистел. Шелестела листва на кустиках, накрепко вцепившихся корнями в каменистую почву. Осуждённые, стоя плечом к плечу, прощались с жизнью и друг с другом.

- Приговорить князя Чугуреева…

Полковник Чугуреев не обращал внимания на чтеца. Он и так прекрасно знал, зачем их привели сюда. Убивать. Нарочито спокойным голосом он рассказывал забавный случай, приключившийся с ним когда-то при игре в карты, стараясь отвлечь соратников от невесёлых мыслей.

- К высшей мере…

Комиссар Фадейцев, покусывая травинку, нервно расхаживал по берегу. Церемония надоела ему. Чего так долго тянуть с контрой? Стреляли бы уже! Сами-то мятежники не слишком тянули и – кто знает? – мог бы он сам сейчас стоять под прицелом, выслушивая от худощавого полковника приговор. А так повернулось по другому, мятеж провалился и смерть прошла рядом, скобленув шальной пулей голову.

- Позвольте папиросу! – попросил Чугуреев комиссара. – Я к вам обращаюсь!

Комиссар выплюнул травинку, поправил сползшую на глаза повязку и насмешливо ответил:

- Моя махра у тебя в глотке застрянет!

Небритая щека полковника презрительно дёрнулась. Отвернувшись, он процедил сквозь зубы:

- Не повезло! Комиссар…

Истошный вопль "Пли!" заглушил дальнейшие слова полковника. Захлопали винтовочные выстрелы. Осуждённые упали – не вскрикнув, молча.

Чугуреев не сделал попытки заслониться от горячего вихря. Что-то сильно толкнуло в грудь, рвануло, опрокинуло навзничь, и тут же по телу разлилась жгучая боль. Стало трудно дышать. Но сквозь пелену затуманившегося сознания пробилось главное – он пока жив, он не умер ещё.

Фадейцев, приблизившись, осматривал убитых. Недостреленный Чугуреев повернул голову и глаза его с расширившимися от страдания зрачками уставились прямо на комиссара. Повязка снова сползла, Фадейцев машинально поправил её и смотрел, смотрел на недобитого врага, не в силах поверить. Чугуреев натужно дышал и судорожно скрёб пальцами по груди. Он по-прежнему не сводил взгляда с нависшего над ним комиссара, но толком не видел его, скорее, осознавал, что тот собирается делать. А Фадейцев прицелился из нагана в голову раненого. Раздался сухой щелчок, за ним другой, но выстрела не последовало. Пожав плечами, Фадейцев прокрутил барабан и убедился в полном отсутствии патронов. Последние истратил, видимо, стреляя по осуждённым. Ну раз даже так…

- Чёрт с тобой! – прохрипел комиссар. – Пойдёмте, товарищи!

И первым зашагал прочь. За ним, закидывая винтовки на спины, потянулись остальные.

Князь Чугуреев не желал умирать. Отлежавшись, он попробовал подняться. Осторожно, надолго замирая, он потихоньку переворачивал простреленное тело со спины на живот, затем приподнял его на дрожащих от напряжения руках. Всё существо продёрнуло такой яркой вспышкой боли, что он едва не упал снова, но удержался и, стиснув зубы, предпринял новую попытку. Ничего, ничего, если не делать слишком резких движений, то не так уж и больно. Можно приноровиться. Терпеливо, рывок за рывком, он всё же поднялся и даже сумел устоять на подкашивающихся ногах. Рубаха на правом боку промокла и противно липла к телу. Накатила тошнота. Он стоял и покорно ждал – что будет. Знал – если упадёт, то вновь подняться не сможет.

Когда приступ прошёл и перед глазами немного прояснилось, он, тяжело переступая, двинулся вперёд, подволакивая ноги. Шаг за шагом. Камни кололи босые ступни. Голова гудела и кружилась. Тёплая струйка текла по боку и Чугуреев чувствовал – это, капля за каплей, истекает из раны его жизнь и уходит в пыльную землю. Он ещё не собирался сдаваться и всё брёл, невероятными усилиями передвигая слабеющее тело. Каждый шаг отзывался всплеском боли, но он притерпелся к ней понемногу и, когда становилось совсем невыносимо, останавливался и выжидал. Передохнув, он снова, со звериной покорностью судьбе, шёл вперёд, всё вперёд.

Сухая трава шуршала на ветру, манила к себе. Сколько раз он преодолевал соблазн лечь на землю и остаться так навсегда! На миг он представил себя мёртвым, окостеневшим, с устремлёнными в небо пустыми глазами и ему сделалось не по себе. В сердце всколыхнулась неутолимая обида на убийц. Они знали, видели, что он жив ещё и оставили мучиться. А он вот выживет, выживет, выживет! Не свалится на землю!

Чугуреев не знал, сколько шёл так – час или день. Шатаясь от слабости, шепча потрескавшимися губами молитву, он всё-таки двигался, стараясь всё реже устраивать передышки. После роздыха труднее стало продолжать путь, каждый шаг мучительно отдавался в шумевшей голове. Он совсем выгорел изнутри, а воды не было.

Когда спустились сумерки, жара спала и стало чуть легче.

На последнем дыхании он добрался до окраины городка, может, того самого, где неделю назад вместе с другими офицерами, теми, которым не повезло, как ему, поднимал восстание. Чугурееву было всё равно. Он превратился в обожжённый солнцем призрак, в иссохшую от боли и жажды тень. Дыша выхрипами, полковник дотащился до первого дома и рухнул на крыльце, по-собачьи поцарапавшись в дверь.

В доме раздались осторожные шаркающие шаги, скрипнул отодвигаемый засов, дверь распахнулась и на пороге возник перепуганный старик, со смесью страха и сострадания воззрившийся на раненого.

Чугуреев хотел вползти в дом, но силы оставили его. Получилось только прошептать, с трудом ворочая пересохшим языком:

- Помогите…

- Погоди, погоди, - закрестился старик, отступив на шаг. – Ты кто: красный иль белый?

- Белый… Белый… Помогите! Ранен я! – умоляюще простонал Чугуреев, осознав вдруг, что никакой помощи он тут не дождётся и в лучшем случае старик просто вытолкает его умирать за ограду, а в дом, конечно, не впустит.

- Экая напасть! Красные в городе-то, - подтверждая его опасения, залопотал старик. – Пожалуй, пусти тебя, а потом самого к ответу притянут. Ступай лучше!

И нарочно замахнулся, прогоняя. Но Чугуреев не мог никуда идти. Неугасшая обида вновь захватила его, заполнив наравне с болью. Полковник всхлипнул, по впалым небритым щекам потекли слёзы. От такой слабости стало ещё горше. Всё зря? Напрасно он тащился по жаре, теряя кровь? Напрасно боролся? Нет, он теперь никуда не пойдёт, он умрёт тут, на пороге.

- Ты что? Ты что, ваше благородие? – всполошился старик.

- Пить! – сквозь всхлипы выдохнул Чугуреев. Хоть в такой мелочи ему не откажут?

- Это можно, - кивнул старик и скрылся в доме.

Дверь за собой он не запер и полковник, окажись у него хоть капля сил, мог вползти в спасительный тёмный провал сеней, откуда старик никакими пинками не изгнал бы его. Сил не осталось, истратились на последний рывок.

Ждал Чугуреев долго, бесконечно долго. Наконец дверь скрипнула и старик, склонившись, дал напиться из жестяной кружки. Чугуреев жадно глотал воду. Старик, поддерживая одной рукой кружку, другой – голову раненого, бормотал о своём, насущном. Не так-то и легко принять решение! Прояви он сейчас человеколюбие, как знать, и его так же поведут расстреливать, как этого офицера. Времечко!

Выглотав до последней капли спасительную воду, Чугуреев, судорожно сцепив пальцы, не сразу отдал кружку:

- Ещё…

- Нельзя сейчас больше, ваше благородие!

Полковник жалобно застонал: нельзя… Ничего нельзя – жить, надеяться, сражаться, даже лишнего глотка воды ему не положено.

Всё это он хотел высказать старику, но чёрное беспамятство, сжалившись, поглотило его.

Сквозь блаженную пелену забвения раненый не ощущал, как его куда-то волокли и голова неловко моталась, ударяясь о половицы. Постепенно пришли голоса. Осуждающе бурчал старик, сочувственно цокала языком женщина. Холодные пальцы, ловко накладывающие повязку, приносили долгожданное облегчение. Он потянулся было – погладить пальцы избавительницы, но рука, налившаяся тяжестью, не двинулась.

Истерзанное истомлённое тело пока не подчинялось ему. Но полковник знал главное – он остаётся жить. Самое страшное осталось позади, сама смерть на время отступила. Зачем?

Значит, есть какой-то смысл в его спасении? Значит – надо продолжать жить!