Передайте от меня привет Бродвею, когда попадёте на него.
Да-а, вот с ним Эсмеральду ещё точно никто не шипперил. Зря, что ли, раскопала биографию Тристана? Пускай идёт в дело.
Название: Искупление Автор: A-Neo Фэндом: В. Гюго "Собор Парижской Богоматери" Персонажи: Эсмеральда, Тристан Отшельник Рейтинг: PG-13 Жанры: AU, Ангст Размер: Драббл Описание: Видно, уж очень трогательна была история Эсмеральды, если даже такой человек, как Тристан Отшельник, не выдержал и дрогнул на один краткий миг. Примечание: Некоторые реплики взяты из романа. В общем-то, настоящий Тристан Отшельник приказал долго жить ещё до событий романа. И он бы не проникся рассказом Гудулы. Но, раз у Гюго он жив и даже прослезился, почему бы и не развить этот момент?
Цыганка не понимала, по какой причине этот страшный человек спас её, нарушив приказ господина. Он не отвечал на её вопросы и мольбы, обращённые к нему. Он почти совсем с ней не разговаривал. А она и рада и не рада была, что осталась жить. Ибо стать игрушкой в логове лютого зверя после всех предшествующих потрясений – участь поистине незавидная. Ненавистный священник, преследовавший её, - даже он казался ничтожным щенком в сравнении с Тристаном Отшельником.
Эсмеральда не знала, как очутилась в его доме. Единственное, что она помнила – душераздирающие крики матери, цепляющейся за её одежду, простёртая над головой чёрная перекладина виселицы.
- Нет! Нет! Не хочу! – крикнула несчастная, извиваясь в руках палача. Потом, верно, она умерла и неприкаянная душа её мечется блуждающим огоньком между раем и преисподней, не находя покоя. Что же иначе такое дом Тристана Отшельника, если не чистилище, где она мается за неведомые грехи?
Эсмеральда не ощущала, не видела, не слышала, что произошло, когда обезумевшая вретишница, защищая дочь, бросилась на палача, до крови впилась в его руку не утратившими крепости, несмотря на годы лишений, зубами. Мать оттолкнули. Она упала на мостовую и больше не поднялась. Тогда Тристан Отшельник прорычал, обращаясь к Анрие Кузену:
- Оставь девчонку!
- Но как же воля короля? – недоумевал палач, закинув на плечо бессознательное тело девушки.
- Это уж моя забота! – оскалился Тристан.
Эсмеральда не почувствовала, как её, словно куклу, передавали с рук на руки, устраивали поперёк седла и куда-то везли.
Цыганка не осознавала до конца, в чьей власти оказалась. Луи Тристан, прозванный Отшельником, обладал сердцем лютого тигра. До того, как Людовик Одиннадцатый назначил его Великим прево, он сражался с англичанами, служил оруженосцем коннетабля, магистром артиллерии и советником короля Карла Седьмого. Только в должности Великого прево он сгубил по меньшей мере четыре тысячи человек, а сколько всего душ на его кровавом счету – о том ведал один Господь Бог.
Тристан был уже не молод. На своём веку он повидал столько, что не испытывал сострадания к страшнейшим мукам, а жалобные стоны значили для него не больше, чем писк комара. Не ведал он большего удовольствия, чем вонзить когти в очередную жертву. Он наслаждался, пытая сам и глядя, как пытают другие.
И вдруг какая-то спятившая старуха, стеная, рассказывает о потерянной пятнадцать лет назад и чудесно обретённой дочери. Той самой цыганки, которую ему предстояло повесить.
- Эй ты, волк! Разве ты никогда не спал со своей волчицей? Разве у тебя никогда не было волчонка? А если у тебя есть детёныши, то, когда они воют, разве у тебя не переворачивается нутро?
У волка Тристана был волчонок. Он и сам не знал, любил ли его хоть каплю.
Безутешная мать взывала к милости Всевышнего и совести людской, в который раз повторяла свою историю, иссохшим телом закрывала дочь от солдат. Одна вретишница не поразила бы жестокую душу Тристана Отшельника – если у него действительно имелась душа. Но её рассказ исторг из его глаза скупую слезу. Это была прореха в его стальных доспехах. И туда, прямо в прореху, в чёрствое сердце волка вошёл обоюдоострый клинок. Тристан увидел цыганку. Великий грешник преклонил бы колени перед воплощением невинности, представившегося его взору. Тристан не дрогнул. Но что-то на миг перевернулось в его душе.
- Оставь девчонку! – сказал он палачу.
Он платил за секунду слабости.
Эсмеральда, запертая в незнакомом доме, перестала принадлежать себе. Слуги с ней не говорили. Цыганка пребывала в полнейшем неведении по поводу своей дальнейшей судьбы. Жуткий человек с квадратным подбородком, воплощение силы и злобы, повергал её в ужас одним своим видом. По счастью, Тристан навещал её не так уж часто, не появляясь в её комнате иной раз несколько недель. Эсмеральда никогда не задумывалась, где он пропадает. Не всё ли равно ягнёнку, в какой чаще рыщет волк, если не показывается ему на глаза?
Эсмеральда ждала, когда пленитель, натешившись, наконец, отпустит её. Она увядала в неволе. Где-то за ненавистными стенами остались мать и Феб: всё, представлявшее для неё ценность, поддерживающее волю к жизни в её надломленной душе. Отчаявшись, она со слезами упрашивала своего сурового властелина:
- Молю вас, отпустите меня! Вы добрый человек, вы знаете, что мне пришлось вынести! Дайте мне уйти, я разыщу матушку, я навсегда скроюсь с глаз людских. Ответьте же, по крайней мере, что мне сделать, чтобы вы отпустили меня?
- Куда ты пойдёшь? - отвечал он, скаля зубы. - За воротами моего дома тебя ждёт смерть!
Цыганка совершала огромную ошибку, обращаясь к мнимой доброте Тристана. Если такой человек, как Великий прево, однажды позволил разжалобить себя, то во второй раз подобной промашки он не допустит.
Тристан платил за проявленную некстати слабость. Тристан надеялся искупить малую толику своих грехов.
Передайте от меня привет Бродвею, когда попадёте на него.
Интересна вся статья, но я пока особое внимание обратила бы на четвёртую главу. Типы злодеев. Жеан (не берём канонного Фролло, а только его ипостась 1939 г.) - типичнейший "фанатик". Чему-то/кому-то служить, чёткие правила, авторитеты - есть. С обществом - не то чтоб не конфликтует, но его боятся, а он не стремится свою репутацию развенчивать. От людей (за исключением тех нескольких, к которым привязан) старается держаться подальше - есть. Цель, к которой прёт как танк - достигнута, но в прошлом - было. Считает себя поборником добра - таки да. Мрачный зануда, тяжёл - да. В поведении - в принципе, безобиден, если вожжа под хвост не попадёт. А тут процитирую: " Слабые стороны: сухой, негибкий, обидчивый, злопамятный, не умеет выражать эмоции, напрочь лишен чувства юмора." - дааа! Я ведь даже не раз подчёркивала, что Жеан не умеет улыбаться (разве что наедине с собой) и смеяться, скуп на эмоции, стесняется их проявлять, и если уголок его губ чуть дёрнулся в улыбке - то это уже выражение бесконечной симпатии к человеку. Бескорыстный и самоотверженный - если только в определённых обстоятельствах, а так он лучше в сторонке постоит. Но вот если человек/цель ему реально дороги - то да. Друзей нет. Влюбившись, молча сверлить девушку взглядом, ревновать к каждому столбу - да цветёт махровым цветом. Если девушка через всё это продерётся, то преданнее любовника не найдёт. Одинок - не совсем. У него есть люди, к которым он привязан, с которыми он хочет общаться, заботиться, их мнение и поддержка для него важны. А ещё он любит кошечек. Реакция на доброту - "Что это было?!", растерянность. Потом оттает. Прогноз благоприятный, что радует. Я всегда Жеана "уползаю", перевоспитываю, женю. Надеюсь, что выглядит естественно.
Передайте от меня привет Бродвею, когда попадёте на него.
Вычитала, что Маргаретт Митчелл видела в роли Ретта Баттлера Бэзила Рэтбоуна. Но продюсеры, решив, что у Рэтбоуна и так много сыграно злодеев, отдали роль Кларку Гейблу. И раньше я писала, что в том же году Бэзилу обломилась роль Фролло - но уже из-за занятости в других проектах. А вот Людовика Одиннадцатого он годом раньше сыграл. Но оттого, что роли эти сыграли другие актёры, фильмы хуже не стали. Я не могу представить, какими были бы Рэтт и Жеан в исполнении Бэзила, поскольку привыкла к Гейблу и Хардвику и другими их персонажей просто не вижу. И если образ Фролло ещё расщепляется на моё представление внешности архидьякона и кучи его киновоплощений, то Баттлера только таким и вижу - с лицом Гейбла.
А что-то такое баттлеровское в нём есть, да.
P.S. Я поняла, что отличало бы Фролло Рэтбоуна. Это был бы просто красивый обаятельный злодей. А Фролло Хардвика интересен тем, что внешностью как раз не блещет, но когда он двигается, говорит, смотрит пронзительным взглядом - вообще забываешь, что герой далеко не красавец. Столько в нём энергии.
Передайте от меня привет Бродвею, когда попадёте на него.
Читаю статью о злодеях в фанфикшене и лишний раз убеждаюсь, что злодейское поведение в моих фиках - сплошное рука-лицо. Антагонисты у меня как-то почти безобоснуйно добреют, влюбившись, превращаются в сущих телят и вапче внутрях оне маленькие зашуганные мальчики. И попинываю их, куда без этого. Одна Lasciate ogni speranza чего стоит.
Передайте от меня привет Бродвею, когда попадёте на него.
Я таки это сочинила, короче. Как-то вот думала, что мог бы Фролло разочароваться в Эсмеральде как в женщине, когда увидел, как она шляется по второсортным притонам с пьяным капитаном. Думал - она целомудренная богиня, а оказалась обычной ш... В смысле, это он так думал. "Не твоя, вот ты и бесишься!" Но, главное, исцелился-таки, и повторять опыт Бруно Аста не пришлось. Ещё стоит подумать, как архидьякон умудрился столь тихо выломать дверь, что любовники его не услышали. P.S. Ещё один фанфик с дефлорацией.
Название: Исцеление Автор: A-Neo Фэндом: В. Гюго "Собор Парижской Богоматери" Персонажи: Феб/Эсмеральда, Фролло Рейтинг: R Жанры: AU, Первый раз Размер: Драббл Описание: Во время свидания Феба и Эсмеральды в каморке Фалурдель Фролло не смог выломать дверь и вынужден был досмотреть всё до конца.
Сначала священник хотел выломать дверь. Обуреваемый ревностью, опьянённый представившемуся его вниманию зрелищем чужой любви, он налёг плечом на источенные червем и временем доски. Хлипкая преграда подалась, жалобно затрещала, но выдержала штурм. Ржавый коварный гвоздь впился в тело архидьякона, распоров рукав и оцарапав кожу. Боль его мгновенно отрезвила, заставив отказаться от первоначального намерения. Кусая бледные губы, Клод снова приник горящим оком к щели.
Его попытка вырваться не осталась незамеченной. Эсмеральда, заслышав возню в чулане, испуганно воскликнула:
- Что это?
- Должно быть, крысы, - ответил капитан, недовольный очередной заминкой в тот момент, когда красавица покорилась его настойчивости. Как бы опять не принялась изображать недотрогу, мешая ему сделать то, ради чего он её сюда привёл! Иначе что ж за свидание, если только смотришь на девицу, как на скоромное блюдо в Великий пост, а посягнуть не смеешь?
По счастью для офицера, цыганка больше не сопротивлялась. Распростершись на сундуке, не пытаясь прикрыть обнажённую грудь, она отдавалась бесхитростным ласкам Феба. О насторожившем её странном шуме девушка, поглощённая новыми впечатлениями, тут же позабыла. Капитан, впадая в состояние, когда не видишь и не слышишь ничего постороннего, не вспомнил о чёрном монахе-призраке, которого сам же запер в каморке.
Нервно сглатывая, сжимая пальцы так, что ногти впивались в ладони, прерывисто дыша, архидьякон смотрел, не отводя взгляда, как офицер, не удосужившись даже переместиться со своей подругой на постель в глубине комнатки, всем телом наваливается на девушку. Феб, припадая к возлюбленной мокрыми губами, дыша парами выпитого в кабаке вина, не замечал жертвенности, с которой Эсмеральда уступила его желаниям. Он, подстёгиваемый древнейшим из человеческих инстинктов, стремился поскорее достичь вожделенной цели. Клод видел, как капитан, чуть отстранившись, привычным движением закинул подол цыганской юбки.
То, что наблюдал священник в щель между досками, было не столь волнующе, сколь отвратно. Обзору скрипящего зубами архидьякона открывалась ритмично двигающаяся спина офицера, рука цыганки, то вцеплявшаяся в рукав расшитой куртки, будто силясь оттолкнуть мужчину, то безвольно падавшая, оголённые девичьи ножки в рваной пене нижних юбок. С уст Эсмеральды срывались стоны, но отнюдь не стоны сладострастия, которые лестно слышать всякому любовнику.
- О, Феб… Прошу… Мне больно… - жалобно молила девушка, но капитан, распалённый страстью, не слышал её. Да и услышал – не остановился бы. Так ястреб, схватив голубку, мнёт её под собой, терзая когтями.
Архидьякон не мог заставить себя отвернуться. Голова его пылала, как в лихорадке, кровь мерно стучала в висках.
Достигнув желаемого, Феб поднялся с импровизированного ложа любви, привёл в порядок мундир, поправил съехавшую портупею. Эсмеральда, пунцовая, как пион, нашарила свою косынку и набросила её на плечи. Она не смела поднять глаз на солнечное божество и ждала того, что за действиями, которые произвёл над ней её господин, воспоследует что-нибудь ещё. Возможно, капитан поцелует её, нежно заговорит. Не могло же всё окончиться вот так смятенно и быстро, не принеся ничего, кроме боли и разочарования! Но капитан потерял интерес к цыганке сразу же, как получил от неё всё, что хотел.
- Прощай, малютка Симиляр! – весело бросил он, думая уже о посторонних предметах. – Право, жаль, что минуты в твоём обществе не превращаются в часы и дел, призывающих меня, нельзя отложить.
- Феб, мой славный Феб, когда же мы увидимся снова? – заискивающе спросила цыганка.
- Увидимся? – капитан, застыв на пороге комнатёнки, удивлённо обернулся. – Как знать, когда-нибудь да увидимся, - пожал он плечами и удалился, насвистывая. По ступенькам лестницы застучали его сапоги, зазвякали шпоры. О монахе-привидении, закрытом в чулане, Феб запамятовал. А меж тем дверь в укрытие архидьякона осталась запертой. Ключ же капитан по рассеянности унёс в кармане.
Цыганка, обхватив плечи руками, сидела на сундуке. Возможно, она ожидала возвращения возлюбленного, ради которого пожертвовала возможностью отыскать родителей. Бедняжка поняла, что все его слова, признания в любви, посулы снять для неё квартиру, устроить в её честь парад стрелков, показать львов из королевского зверинца имели целью усыпить её бдительность. Подобные вещи блестящий офицер наверняка говорил всем женщинам, с которыми был, которых водил сюда, к старухе Фалурдель. Девушка, познав мимолётность любви, горестно вздохнула.
Клоду надоело прятаться, скорчившись в три погибели. Хотелось выпрямить, наконец, затекшую спину, вдохнуть свежего воздуха, уйти подальше от грязного притона, куда он попустил врагу рода человеческого завлечь себя. В его сознании, отуманенном похотью, произошёл мучительный перелом. Полуобнажённая цыганка сидела совсем рядом, но не вызывала в нём прежнего кипения крови. То, что могло довести священника до безумия, полностью охладило его, подобно горькому лекарству, изгоняющему болезнь. Он видел девушку неземной красоты, не сумевшую распорядиться дарованным ей природой сокровищем. Она позволила привести себя в гнусную каморку с паутиной по углам. Она предлагала себя напыщенному глупцу, чтоб тот не отвергал её, отдавалась, как последняя продажная девка. Это была не та Эсмеральда, которую он любил. Архидьякон, сам недавно жаждавший обладать девушкой, разочаровался в ней.
Со всей силы толкнув трухлявую дверь, Фролло предпринял очередную попытку выбраться из заточения. На сей раз его старания увенчались успехом. Доски с жутким треском разлетелись в щепы. Цыганка в ужасе закричала. Козочка, грозно блея, наставила на врага позолоченные рожки.
- Снова тот священник! – гневно прошептала Эсмеральда. – Он всё это время был здесь!
Она не обвиняла Феба. Ей, верной в своей привязанности, не пришло на ум подозревать капитана в том, что тот привёл постороннего, позволив ему наблюдать за свиданием. Нет, скорее, подлый священник, не дающий ей проходу, сам мерзким змеем проник сюда, затаился в темноте. Девушка, поражённая до глубины души, напуганная, смятая грубыми прикосновениями Феба, не могла защищаться. Голова её поникла, как увядший цветок, растрепавшиеся косы свесились почти до пола. Архидьякон, чей взор горел неприязнью и вожделением, молча приблизился, силой запрокинул ей голову, заставив посмотреть на себя, прижался горячими губами к её устам. Эсмеральда не вырывалась. Всё в ней было надломлено. Она замерла, ожидая, что священник, столько времени преследовавший её, сейчас повторит то, что сделал Феб. Однако Клод не продвинулся дальше.
- Я любил тебя! – горько сказал он, словно осуждая несчастную девушку за разлетевшиеся в прах грёзы.
Крепко зажмурившаяся цыганка слушала, как он уходит. То была поступь побеждённого.
Просидев недвижимо ещё минут десять, Эсмеральда дрожащими руками поправила платье и, позвав Джали, выскользнула из дома Фалурдель. Тень её растворилась в ночи. Старая сводница, сидя за прялкой, только хмыкнула, провожая странных посетителей, принесших ей сегодня неплохую прибыль.
- Пусть себе ходят сколько влезет, - прошамкала она, нежно глядя на рассохшийся стол, такой же неопрятный и старый, как и его хозяйка, - лишь бы платили звонкой монетой!
Фалурдель не знала, какой сюрприз поджидает её в ящике стола.
Передайте от меня привет Бродвею, когда попадёте на него.
Думается настрочить драбблик или мини по СПБ с АУ-шной развязкой свидания у Фалурдель. Клод не смог выломать дверь (либо хотел, но одумался) и пронаблюдал весь процесс до конца. Эсмеральде процесс не понравился, она тянется к Фебу. Тот одевается и уходит как ни в чём не бывало, оставив цыганочку в расстроенных чувствах. Тут Клод таки выбирается из своей каморки. Эсма маленько в шоке от того, что любимый притащил на свидание стороннего наблюдателя (которого ещё и выпустить забыл, хотя если б прямо при Эсме выпустил - вышло б смешнее). У Клода, пока сидел, в голове просветлело, к Эсме он охладел. Воскликнув: "И я любил её!" - он уходит.
Передайте от меня привет Бродвею, когда попадёте на него.
В средние века, за отсутствием постоянного войска, казарм не было, а были только сторожевые посты у крепостных ворот или в замках. Только в XVI в. в Испании, а в XVII в. и во Франции стали строить отдельные дома для помещения войск.
Не было казарм. Казарм не было. Хорошо, что я узнала об этом до того, как настрочила очередную главу.
Если я делаю из Жеана гибрид Клода Фролло и Тристана Пустынника (так и тянет написать Пустырника), то это мне немножко поможет. Судя по тому, что этот прево вытворял, Фролло в фильме вообще не должен был париться, зарезав Феба - ни из-за собственно убийства, ни из-за того, что ему за это что-то будет. Хорошо всё же, что в "Меа кульпе" Жеан и Тристан разные персонажи. Только тут такое дело, что к моменту действия "Собора Парижской Богоматери" Тристан три года как помер.
Передайте от меня привет Бродвею, когда попадёте на него.
Умиляюсь с фанфиков, где Фролло выживает после падения с Нотр-Дама и даже потом бегает. Слетел так с высоты 35 метров (а если конкретно с колокольни, то там все 69) и выжил, и не отшиб себе ничего, и переломы срослись как надо. Ну мож маленько только похромает для убедительности. Вот как не хотят поклонники архидьякона смиряться с произволом Гюго.
Передайте от меня привет Бродвею, когда попадёте на него.
Как действуют герои HOND-1939 (и моего по нему фанфикшена) в любой непонятной ситуации:
- Жеан Фролло бегает советоваться с братом; - Клод Фролло читает морали; - Квазимодо приходит и всех спасает; - Гренгуар пишет воззвания; - Эсмеральда рыдает и ложится спать; - король хвалит научный прогресс; - Тристан спрашивает, кого повесить; - Клопен чешет затылок.
Передайте от меня привет Бродвею, когда попадёте на него.
Ёлы-палы... Как неожиданно обнаруживать ещё один фанфик с названием "Мечта, которая сбылась" в фендоме Нотр-Дама! Как неудобно-то перед автором... Я уж молчу, что "Меа кульпов" на фикбуке пруд пруди, и в нотрофандоме они есть, но там как-то не так существенно. Это название, конечно, тоже не блещет оригинальностью, но не в одном же фендоме-то. Не то, чтоб совсем в одном, тот по мюзиклу, мой по "Горбуну-1939", но один фиг Нотр. Надо переименовываться. Тем паче уже вообще непонятно, при чём тут мечта. Хотя без понятия, что придумать, я и это-то название еле выскребла.
Передайте от меня привет Бродвею, когда попадёте на него.
Готова скачать "Отверженных" 1935 года только за то, что епископа Мириэля там играл сэр Седрик Хардвик, а Жавера - Чарльз Лоутон. Как-то, конечно, слабо представляю такого Жавера, но посмотреть следует.
Роман, признаюсь, я читала только отрывочно, хотя таки тянет прочитать. Но вот знаю, что привяжусь к Жаверу, а Гюго на него всех собак навешает. А если я узнаю, что Баркильфедро Гюго тоже убил, то и "Человека, который смеётся" не буду читать.
Передайте от меня привет Бродвею, когда попадёте на него.
Кто пилит новые миники вместо того, чтобы писать проду к впроцессникам? Аз есмь.
Название: Никогда Автор: A-Neo Фэндом: Горбун из Нотр Дама (1939) Персонажи: Фролло, Эсмеральда, Квазимодо Рейтинг: PG-13 Жанры: Ангст, Пропущенная сцена Размер: Мини Описание: Попытка представить, что чувствовал судья Фролло после того, как Квазимодо выхватил цыганку из рук палача. По сути глава "Бред" применительно к Фролло 1939 года.
Когда Квазимодо, трижды прокричав: "Храм Божий – убежище!", скрылся в соборе со спасённой цыганкой на руках, Фролло от неожиданности опешил. Внезапность действий и сыграла на руку храброму звонарю, всерьёз рисковавшему жизнью. Секундное промедление обернулось бы для него смертью прямо на ступенях крыльца. Всё свершилось настолько быстро, что ни Жеан, ни палач, ни кто-либо из стражников или судей не успели помешать горбуну. Затем на смену оторопи пришла яростная досада, подобная той, какую испытывает тигр, у которого из когтей вырвали законную добычу. Фролло резко дёрнул повод так, что конь его, захрапев, оскалив жёлтые зубы, поднялся на дыбы.
Толпа, лишённая вожделенного зрелища, но получившая взамен иное, не менее захватывающее, ревела от восторга сотнями глоток, прославляя горбатого звонаря, ещё недавно поносимого ею на все лады за дьявольский облик. Оглушённый, взбешённый, раздавленный собственным бессилием, Фролло поспешил покинуть Соборную площадь. Он не увидел, как Квазимодо, добравшись до вершины Южной башни, вновь предстал перед взорами собравшихся и поднял спасённую девушку над головой, вознося надо всем Парижем.
- Убежище! – донёсся с высоты хриплый гортанный крик, заглушаемый ветром и расстоянием.
Ответом ему были ликующие вопли, слившиеся в единый хор, в котором ничего уже не представлялось возможным различить, кроме сплошного "Гаааа!". Рёв этот подстегул Фролло, заставив его пригнуться к луке седла и вонзить шпоры в бока прядающего ушами жеребца. Судья мчался прочь из города, предоставив соратникам решать участь чёрного козла, приговорённого к повешению вместе с цыганкой. Навстречу ему, весело переговариваясь, торопились запоздавшие зрители, ещё надеющиеся поспеть к тому моменту, когда палач вздёрнет ведьму. Не зная, какое их ожидает разочарование, прохожие обменивались на ходу шутками, подгоняя друг друга. Одна кумушка, зазевавшись, чуть не угодила под копыта судейского коня. Жеан, не обратив на едва успевшую отскочить женщину ни капли внимания, не видя и не слыша людей, пробирался вперёд. Ему, раздираемому адской смесью переживаний, хотелось остаться одному.
До самого вечера он кружил по окрестностям, пустив коня шагом. Слёзы отчаяния душили его. Эсмеральда, спасённая Квазимодо от уготовленной ей лютой смерти, отныне недосягаема под сводами храма. То, что должно было прерваться с её агонией, получило продолжение. Помимо негодования слуги закона, которому помешали исполнить долг, Жеан переживал иные, весьма противоречивые чувства. Страх перед тем, что следствие по делу убитого капитана де Шатопер возымеет продолжение, изобличив истинного убийцу, стиснул его сердце стальным обручем. Безумная, противоестественная его природе страсть, долженствующая погибнуть вместе с цыганкой, изводила ему душу. Фролло, тяжело дыша, раздувая тонкие ноздри, содрогнулся, представив Эсмеральду, качающуюся в петле со свёрнутой набок шеей. Судье не единожды доводилось лицезреть висельников, корчащихся в судорогах, с распухшими языками, пеной на губах, вывалившимися из орбит глазами. Картина, представшая его внутреннему взору, наяву выглядела бы отвратнее и страшнее, но она убила бы его влечение к цыганке. Фролло проклинал себя, ведьминские чары, осыпал бранью горбуна. Он выкорчевал бы, собственноручно задушил проклятую любовь, причиняющую ему только муки, но не мог ничего сделать, пока цыганка жива.
Жеан зарычал, как зверь, до крови закусив губу. Рассудок, близкий к помешательству, беспощадно выдавал мысли о судьбах его и цыганки, ответь девушка взаимностью. О, как крепко и преданно он бы её любил, отдав ей всю нерастраченную за годы одиночества нежность! Он, поправ гордость, стал бы её рабом, слугой, собакой – всем, кем она только пожелает. Цыганка потеряна для него навсегда: он своими руками разрушил последний мост между ними. Брат поучал его, называя любовь величайшим из сокровищ земных. Видимо, Клод ошибался: Жеану она вместо счастья принесла страдания. То, что его состояние не является настоящей любовью, Фролло в голову не приходило.
Одновременно со злобой он испытывал радостное облегчение. Эсмеральда, приговорённая им к виселице, в безопасности и палач её больше не тронет. Фролло вспомнил, как он в крохотное оконце смотрел на цыганку, приведённую в пыточную комнату. Девушка, притянутая ремнями к жуткому, обтянутому задубевшей кожей тюфяку, запрокинула голову, устремив взор прямо на него. Жеан понимал, что цыганка его не видит, но всё же ему показалось, будто исторгнутая ею мольба о пощаде обращена к нему. Этот крик, исполненный боли, неожиданно вызвал в его закосневшей судейской душе приступ сострадания. Фролло, конвульсивно дёрнувшись всем телом, отвернулся, спрятав голову в плечи, не в силах вынести чужой пытки. Прежде подобного с ним не случалось: сдирай палач с жертвы кожу – Жеан досмотрел бы до конца. И вот теперь цыганка избавлена от страданий. Фролло не мог не признать, что рад за неё. Ненависть и любовь – эти две крайности, одинаково сильные, схлестнулись в нём, образовав невообразимо запутанный клубок. Жеан собирался с силами, дабы поступить подобно Александру Македонскому, одним ударом разрубившим пополам гордиев узел.
Меж тем, как он, погружённый в пучину переживаний, ехал то по полям, то по деревенским дорогам, жизнь продолжалась, как ей должно. Качались под ветром вызревающие колосья, вращались мельничные крылья, в небе парил ястреб, высматривая мышей-полёвок, готовый камнем ринуться вниз. Птичница, насыпав в передник проса, кормила кур. Пастушок, посвистывая, гнал хворостиной свиней. Дети, играющие возле обочины, с испуганными восклицаниями бросились врассыпную от всадника в чёрной мантии и чёрном шапероне с обмотанной вокруг шеи корнеттой.
- Демон! – повизгивали от страха мальчишки, но их слова не долетели до ушей Жеана. Если его сознание и примечало окружающее, то тут же забывало увиденное, не оставляя впечатлений.
Фролло, бледный как смерть, с горящими безумием глазами, со струйкой крови из прокушенной губы и в самом деле походил на посланника преисподней.
Так, в полубеспамятстве, он пробыл до самого вечера. Очнувшись, Жеан с удивлением обнаружил, что забрался далековато от Парижа, а день, незамеченный им, смеркается. Судья, к которому разом вернулись способность рассуждать, видеть, слышать и испытывать голод, галопом погнал коня в город, пока стража не закрыла ворота на ночь. Уже совсем стемнело, когда всадник на уставшем, роняющем клочья пены жеребце, плёлся по улицам. Жеан знал, что не должен идти к собору, однако нечто вроде безошибочного компаса влекло его именно туда.
На площади Фролло огляделся, с шумом втягивая ноздрями воздух. В домах теплились редкие огни. Над его головой блестели звёзды. Серп молодого месяца плыл в вышине, окружённый млечной дымкой. Тёмный фасад собора возвышался над окружающими постройками, окутанный безмятежным сном. Ничто не напоминало о произошедшем здесь нынче днём. Не заметив ничего настораживающего, Фролло проник в храм, воспользовавшись ключом от потайной двери. Внутреннее расположение помещений он с детства знал не хуже любого священника.
Жеан шёл в маленькую келью. Там и только там горбун мог спрятать Эсмеральду. Собор, погружённый во мрак, эхом разносил шорох крадущихся шагов. Позднему гостю с напряжёнными до предела нервами казалось, что сейчас он перебудит весь причет.
Эсмеральда, взбудораженная дневными впечатлениями, не спала. Подтянув колени к подбородку, она лежала и смотрела на подрагивающий огонёк свечи, оставленной ей Квазимодо. Шаги, остановившиеся за дверью, напугали её, вынудив стремительно вскочить на ноги, приготовившись к защите. Скрипнув, дверь отворилась. Цыганка, узнав вошедшего, отшатнулась, гневно сжав кулаки.
- Снова ты?! Что тебе здесь нужно, убийца? – воскликнула она, не спуская настороженных глаз с угрюмого лица Фролло.
Даже сейчас, в суконной, доходящей до пят рубахе, с грязными спутавшимися волосами, бледная, осунувшаяся цыганка была прекрасна. Фролло не раз видел обнажённых женщин, но они не волновали его так, как эта девушка, одетая словно для ночи сладострастия.
- Не бойся меня! – произнёс он осипшим голосом.
- Это говорит тот, кто сегодня пытался меня повесить! – с насмешкой бросила цыганка, нервно подрагивая от страха. – Тот, кто приказал пытать меня!
Фролло близок был к тому, чтобы броситься на колени перед девушкой, моля о прощении. Но отвращение, с которым она взирала на него, удерживало его от подобного шага. Понурившись, исподлобья глядя на цыганку, Жеан сказал:
- Не в моей власти мешать следствию. Будь моя воля, я бы не позволил им тронуть и волоса на твоей голове.
- Почему ты не оставляешь меня? – не унималась Эсмеральда. – Уйди же, ступай прочь!
- Не гони меня! – взмолился Фролло, по-прежнему не трогаясь с места. – Позволь мне утолить пламя, которое ты разожгла. Тогда, клянусь, я оставлю тебя и сделаю всё, чтобы стражи закона забыли о твоём существовании.
Цыганка поняла его намерения. Брови её взметнулись, будто крылья чайки, губы дрогнули, обнажив в отчаянном оскале ровный ряд зубов.
- Пусть твоё пламя пожрёт тебя, Мулло*! – выкрикнула девушка, вскинув перед собой руки. – Я не стану твоей ни на миг. Никогда!
Он вытряхнул из рукава свой последний козырь:
- Тогда ты либо состаришься в этой келье, либо духовный суд найдёт способ вывести тебя из храма. И я не подумаю препятствовать.
Цыганка почувствовала, как мороз прошёл по её коже. Безоружная, трепещущая, она всё же не собиралась сдаваться, брезгливо вздрагивая от одной мысли о том, как похотливые мужские руки коснутся её тела.
- Пресвятая Матерь Божья! – замолилась она, как прежде, перед статуей в храме. – Защити меня! Не дай этому человеку свершить то, что он задумал!
- Молитвы тебе не помогут, язычница! – усмехнулся судья поистине дьявольской ухмылкой. – Решай же скорей, пока у тебя есть возможность выбирать.
- Ох, что за выбор между насилием и петлей! – горестно ответила Эсмеральда. – Даже тюремный страж лучше тебя – он не посягал на меня.
- Я под страхом смерти запретил ему касаться тебя! – рыкнул Фролло. – Я не настолько унизился в своей любви, чтобы взять тебя силой. Решай, ведьма! Я жду.
Они застыли в немом противоборстве: гордость против гордости, пичужка против коршуна, невинность против чудовищной, изуродованной любви. Восковые губы цыганки приоткрылись. Судья пристальным взглядом впился в её лик, ловя слово, готовое сорваться с её уст. И словом этим было:
- Никогда!
Эсмеральда увидела, как страшная судорога исказила тонкие черты её злейшего врага. Он бился, корчась в безмолвном крике, яростно сверкая глазами. Третий невольный участник разыгравшейся драмы прибыл как нельзя более вовремя, ускорив развязку. Квазимодо, топтавшийся в дверном проёме, с тревогой взирал то на господина, то на девушку, пытаясь понять, что между ними произошло. Фролло, в бешенстве толкнув горбуна, стремительно вышел вон, бросив напоследок сквозь зубы:
- Стены храма не спасут тебя, цыганка!
Квазимодо, дождавшись, пока он скроется из виду, обратился к девушке, делая паузы между словами:
- Прости… - вздохнул Квазимодо. – Не надо бы мне беспокоить тебя до утра, но я не мог удержаться от того, чтобы не взглянуть ещё хоть раз. Ведь право, нет ничего дурного, если я посмотрю на тебя, пока ты спишь? Но вот я увидел свет и решился войти сюда.
- Во второй раз ты спасаешь меня от судьи! – проговорила Эсмеральда, сложив руки, как перед причастием. – Он мучает меня, его любовь причиняет мне боль!
- Не бойся ничего, - напутствовал горбун, делая усилие, чтобы продолжать речь. – Он не посмеет вернуться.
- Но он сказал…
- Я знаю, что он сказал, - понял бедный звонарь. – Никто не тронет тебя, пока я рядом.
Девушка, неотрывно смотревшая туда, куда ушёл Фролло, не могла принять на веру слова горбуна. Несчастья, постигшие её в последние месяцы, не позволяли кому-либо доверять. В ушах неотступно звучало: "Стены храма не спасут тебя, цыганка!" Эсмеральда понимала, что недруг её, расточившийся в эту ночь среди приделов собора Богоматери, не солгал, и злоключения не окончились. Много ещё могущественных людей, которым не даёт покоя жизнь маленькой цыганки. Тёмный рок поглощал девушку, вовлекая в эпицентр событий, проистекающих одно из другого. Над головой бедняжки собирались грозовые тучи, угрожающие вот-вот разразиться ливнем, который невозможно предотвратить человеку. Эсмеральда, нахмурившись, прошептала с безнадёжной тоской:
- Он вернётся.
* Мулло - букв. "тот, кто мёртв", в цыганском фольклоре - нежить, вампир, мертвец, возвратившийся с недобрыми намерениями.
Передайте от меня привет Бродвею, когда попадёте на него.
Вчера пересмотрела "Горбуна..." и пришла в голову идея для драббла. Так, если опираться на реальность, должна закончиться "Mea culpa". Но я жеж добрая, поэтому пусть в основном фанфике всё остаётся ванильно, а это будет нечто вроде дарк-версии. Или AU финала фильма.
Если бы Квазимодо не сбросил Фролло с колокольни, лучше бы судье не стало. Поскольку фик по фильму 1939, то Фролло таки Жеан. *напевает*
От казни вас лютой ничто не спасет! Пощады не ждите – она не придет, Никогда. Нет! Нет, не придет, Никто не спасет, никто Нет, пощады вы не ждите, нет! Нет, нет!
Ап. А он всё растёт. Ап-2. Теперь он точно завершён, Жеан пристроен, чтоб не болтался в свободном полёте, Квазимодо упокоен и ОЖП при деле. По первоначальной задумке Жеан встречал на улице Эсмеральду, видел её огромный живот и ретировался. По другой задумке он находил цыганку и уговаривал навестить умирающего Квазимодо. В конечном варианте выбросила цыганку совсем. По поводу Квазимодо. Чарльз Лоутон, исполнивший эту роль в фильме 1939 года и ИМХО единственный тру-Квази, на съёмках испытывал очень большой дискомфорт от грима и конструкции, изображающей горб. Весила та конструкция немало. Неслучайно ведь все остальные кино-Квазики щуплые и почти не горбатые. Теперь представим горб, который не отстёгивается, плюс искорёженные позвоночник, грудная клетка и кости таза, соответственно, неправильно развившиеся внутренние органы. Вряд ли такой человек имел шанс прожить долго. Поэтому здесь имеем, что имеем.
Название: Lasciate ogni speranza Автор: A-Neo Фэндом: Горбун из Нотр Дама (1939) Персонажи: Фролло Рейтинг: R Жанры: AU, Ангст Предупреждения: Насилие, смерть основного персонажа, ОЖП Размер: Мини Описание: Если бы Квазимодо не сбросил Фролло с колокольни.
Ещё не обретя сознание, он шептал запекшимися губами её имя, снова и снова – безо всякой цели, сжимая и разжимая пальцы со стёртыми в кровь костяшками. Тьма не откликалась. Мрак, беспросветный, непроницаемый, обступал со всех сторон, вливался в душу, выплёскивался из сердца. Ни единого луча света, ни малейшего звука – он полагал себя уже погребённым в могиле и, забыв всё, бессильный прорвать пелену, застилающую разум, повторял одно и то же.
- Эсмеральда…
Даже здесь, даже теперь, на пороге смерти, снова виделись ему сверкающие глаза, призывно рокотал бубен и лился смех – её смех. Фролло не умел смеяться, а цыганка делала это легко, искренно, и голос её звенел серебряным колокольчиком. Она – свет, он – тьма. Она не покорится ему. Она околдовала его, чертовка, ведьма, огненная саламандра, заманила в расставленную нечистым ловушку. Она погубила его.
- Изыди, ведьма! Изыди, изыди! Я ненавижу тебя!
Он не мог понять, куда его бросили, давно ли он здесь. Помятые рёбра ныли от долгого лежания на боку. Попробовал приподняться, но непослушные руки тут же подломились и он рухнул на живот. Тогда он пополз, медленно, дюйм за дюймом подтягивая тяжёлое, словно перебитое пополам тело, пока не уткнулся в стену. Звякнула цепь. И тогда он вспомнил всё.
- Клод… Помоги мне!
Напрасно. Клод не придёт. Никто не придёт. Даже брат отрёкся от него, не захотев родства с убийцей. Тот, кто отнял чужую жизнь, сам повинен смерти. Он прекрасно это знает. Потому он здесь испытывает на себе те муки, на которые некогда обрёк её, к которым много лет приговаривал других. А мог бы сейчас мчаться за сотни лье от Парижа, гонимый, презренный, но – свободный. Мог дышать свежим воздухом, с наслаждением подставляя лицо ветру. Всегда осторожный Фролло сам сунулся в западню. Он, опередив стражу, выиграв драгоценное время, мог ещё бежать прочь из города, но пришёл в собор. Потому что не мог не увидеть её в последний раз. Потому что страсть к проклятой цыганке притупила в нём голос разума, заставив совершить череду проступков, приведших, наконец, сюда – на цепь, на жёсткий пол темницы.
Фролло съёжился, заново ощутив себя в клещах стальных рук Квазимодо, выворачивающих суставы, ломающих рёбра, сдавливающих глотку. Верный страж защищал цыганку, презрев привязанность к тому, кто столько лет кормил и опекал его. Проклятая саламандра навела чары, заставив раба ослушаться господина. Глупый кривой горбун! Не вмешайся он, ведьма давно отправилась бы к своему властелину. Квазимодо понимал только одно: его обожаемой цыганке, его Эсмеральде грозила опасность, и он ради неё готов был сокрушить кого угодно. Фролло сопротивлялся ему молча, яростно, напрягая все силы, но тщетно. Горбун, напоследок встряхнув его, словно тряпичную куклу, рывком поднял на вытянутых руках. Судорожно цепляясь за эти руки, он с ужасом увидел далеко внизу тёмную бездну, заполненную перебегающими с места на место огоньками. И лежать бы ему в луже расплавленного свинца со свёрнутой шеей, разбитому о булыжники мостовой. Но цыганка в последний миг, вскрикнув, бросилась на колени, обхватив мощные, как чугунные сваи, ноги Квазимодо.
Горбун, как-то сразу остыв, бросил замершего от страха Фролло на пол звонницы. Тело захлестнула волна жгучей боли, перехватив дыхание, заставив униженно скорчиться. Всё, что он мог – злобно сверлить глазами цыганку и её защитника, скрежеща зубами. Она пожалела его, решив, что даже такой страшный человек, как судья Фролло, не заслуживал столь лютой смерти. А лучше б позволила горбуну довести начатое дело до конца. Так было бы проще для всех.
Судью Фролло никто никогда не жалел. Он сам не испытывал жалости. Самым страшным унижением он считал чужое участие. Милосердие - удел слабых. Он не достоин его. Всё справедливо. Убийца должен понести наказание. Он ни о чём не сокрушался и, повернись события вспять, убил бы снова. Он не исправится, не раскается. Так зачем она пожалела его? Сейчас всё для него было бы давно кончено. И не было бы холодного каменного узилища, цепи, ломоты во всём теле, одиночества, сводящего с ума. Сейчас он, ошалев от радости, бросился бы на шею даже Квазимодо.
Она не придёт. Его тело никогда не знало женской ласки, может, оттого оно так быстро сдалось бешеной страсти, распалённой недоступностью цыганки. Он вожделел её даже теперь. Она продлила ему жизнь. А зачем нужна такая жизнь? Она больше не придёт. Поманила, подарила надежду - и исчезла. Наверное, ушла с табором. А ему только один путь. Так уходили отсюда те, кого он сюда низверг, и так же уйдёт он сам. За преступление нужно расплачиваться.
- Слушай, цыганка! – прохрипел он в пустоту с отчаянием обречённого. – Если мне суждено выбраться отсюда, я найду тебя, куда бы ты ни ушла.
Беги, цыганка. Если спадёт цепь, сдерживающая его, если король сохранит его никчёмную жизнь – он последует за ней, если понадобится – поползёт на коленях хоть на край земли. Нить, связавшую их воедино, не так-то просто разорвать. Живи, цыганка. Пой, гадай по руке, пляши у костров. Преступнику полагается возмездие.
Никто к нему не придёт. Никто не поможет. Ведь он это заслужил.
ЖаждаФролло снедал жар, становившийся с каждым часом всё сильнее, всё нестерпимее. Он облизнул пересохшие губы и в очередной раз пошарил вокруг себя рукой, отыскивая кружку. Воды в ней не было ни капли. Он опустошил её ещё утром. Узник засопел, скалясь во тьме. Фролло прекрасно знал распорядок: тюремщик приносит пищу и воду дважды в день. Час его прихода ещё не настал. Зови не зови – раньше срока он не явится. Поблажки здесь не дождёшься. Всё, чего можно добиться – грубого окрика, а то и чувствительного тычка под рёбра, а они и без того ныли после схватки с Квазимодо. Или, что много хуже, тюремщик принесёт воду только затем, чтобы, язвительно хохоча, выплеснуть ему в лицо. Благоразумнее терпеть, стиснув зубы. И он ждал, то и дело проверяя пустую кружку, борясь с искушением швырнуть бесполезную посудину в стену.
Жажда превратилась в изощрённую пытку. Фролло сдавленно простонал. Голова кружилась, пересохшую глотку жгло, казалось, самое нутро его пылало. Хорошо тем, кто сидит в сыром подземелье. Темень, безмолвие, цепь, прикреплённая к стальному кольцу, натиравшему щиколотку – а теперь добавилось ещё и это. Хотя бы глоток воды! Неужели он недостоин даже такой малости?! Тяжело задышав, он закрыл глаза, моля небо о забытьи. Или о скором избавлении.
Попробовать всё же позвать тюремщика? Фролло заскрежетал зубами. Никогда. Он лучше умрёт от жажды, но не унизится перед каким-то мужланом, не растопчет свою гордость. В конце концов, гордость – это всё, что у него ещё осталось. Он сильный. Он вытерпит. Никакие пытки и оковы не сломят его бушующий дух.
Он помотал головой, словно цепной пёс, и свернулся на соломе, подтянув колени к животу. Он привык к оковам, к неизвестности, смирился с тем, что держит ответ за совершённые им грехи. Одного он принять не мог – предательства. Все отвергли его, все оставили. Никто даже не попытался облегчить его участь. Огонь. Всюду огонь. И в нём танцует цыганка, исчадие ада, саламандра, погубительница. Из-за неё он здесь.
- Приди ко мне, Эсмеральда! Молю тебя! Хоть ты сжалься надо мной!
Она единственная, кого он готов умолять, презрев гордость.
Под сомкнутыми веками предстала река. Не такая, как Сена, в которую стекают городские нечистоты, где купаются и бродяги и добропорядочные горожане, и тут же прачки с красными от щёлока руками лупят вальками бельё. Эта река оказалась неизвестной ему, полноводной и чистой, он наяву слышал её шум, но не мог подойти, чтоб сделать хотя бы глоток. Хотя бы один! Фролло встряхнулся, прогоняя видение. Он вспомнил.
Квазимодо, его приёмыш, его творение, накрепко привязанный к позорному столбу, с разодранной в кровь спиной, просил пить. Зеваки, забавляясь его беспомощностью, исходили хохотом, бранились, сыпали шутками, соревнуясь в гнусном остроумии, швыряли камни. Обитатели городского дна, охочие до кровавых зрелищ, вились вокруг осуждённого, как слепни, донимающие быка. А ведь Квазимодо страдал по его, Фролло, вине. Жеан припомнил полную обожания и радости улыбку приёмыша, заметившего его приближение. Он мог освободить горбуна, не боясь позора, ореолом окружавшего любой эшафот – власть судьи ставила его неизмеримо выше суеверий городского отребья. Мог разогнать мучителей. Мог поднести несчастному эти жалкие несколько глотков воды. Он не сделал ничего. Он пришпорил коня и трусливо проехал мимо. Не расплачивается ли он теперь ещё и за то малодушие?
- Эсмеральда… Пожалуйста…
Ведь цыганка сжалилась тогда над Квазимодо. Неужели же она не пожалеет и его тоже?
Перед глазами поплыли красные круги. В тот момент, когда Фролло готов был сдаться и позвать тюремщика, он снова увидел Эсмеральду, извивающуюся в танце. Языки пламени лизали её босые ступни, но она не замечала ничего, не чувствовала боли. Воистину – саламандра, только эти колдовские твари не боятся огня, рождаются из огня.
Закусывая губы, он ждал, заворожённый её пляской, снизойдёт ли она до него. Когда цыганка, сделав последнее па, склонилась над ним, он сказал совсем не то, что хотел:
- Ведьма! Пришла поглумиться надо мной? Ну так давай!
И дрогнул, поняв, что совершил непоправимое. Она уйдёт, исчезнет и больше не покажется, если только не вздумает снова подразнить его.
Девушка, освещённая яркими всполохами, ни слова не говоря, отстегнула от пояса фляжку и, глядя исполненными сострадания глазами, протянула ему. Фролло, дёрнувшись, попробовал приподняться, но не смог. Тогда она села рядом, положила его голову себе на колени и, придерживая одной рукой, другой поднесла фляжку к губам. Он, как зверь, жадно припал к живительному источнику, и не отрывался, пока не осушил всё до капли. Жар, пожиравший его нутро, несколько утих.
- Благодарю… - с трудом прошептал он, всё ещё не веря.
Кивнув, она приложила ладонь к его пылающему лбу. Фролло блаженно зажмурился, проваливаясь в чёрную яму, где не было счёта времени. Вынырнув из забытья, он понял, что, как и прежде лежит во тьме, распростершись на охапке соломы, а рядом нет никого - никого и не было. Цыганка, пожалевшая его, оказалась всего лишь горячечным видением, но всё же он понял, что после её посещения ему и в самом деле стало легче. У него хватит сил вытерпеть.
Фролло провёл рукой по лицу, с удивлением ощутив мокрые дорожки на щеках.
НезнакомкаКолокола собора Парижской Богоматери звонили к обедне. Жеан Фролло, прогуливающийся, прихрамывая, по монастырскому двору, вздрогнул, словно от удара невидимой плети, невольно ссутулил плечи и ускорил шаг. Звонарём, как и в прежние времена, служил Квазимодо. Клод, поселив брата в соборе, в первый же день предложил:
- Если тебя угнетает присутствие Квазимодо, скажи, я найду, куда его отправить.
Но Жеан только безучастно отмахнулся. Горбун остался при своей должности, исполняя возложенные на него обязанности с похвальным рвением. О возвращении бывшего опекуна он знал и благоразумно старался не попадаться ему на глаза. Жеан также не искал встреч с приёмышем, поэтому, живя в одном здании, они ни разу не пересеклись.
- Зима нынче выдастся суровой, - подумал Фролло, глядя в серое небо, затянутое покровом рваных туч. Продрогнув на ноябрьском ветру, он вернулся в келью. Это была та самая келья, где когда-то спасалась от палача она, его Эсмеральда. Жеан ложился на соломенный тюфяк, два месяца служивший ей постелью, и втягивал ноздрями воздух, пытаясь уловить её запах. Иногда ему казалось, будто обоняние его щекочет слабый, чуть слышный терпкий аромат неведомых трав. Тогда его погрузившееся в безразличную спячку сознание ненадолго пробуждалось, заставляя сердце быстрее стучать от волнения. Незримая нить всё ещё привязывала его к цыганке, провидение раз за разом заставляло повторять её путь: сначала темница, голод и повреждённая нога, затем вот эта келья и участь бесприютного существа, лишённого надежды.
За год заключения Жеан состарился по меньшей мере на десять лет. Ему не исполнилось ещё сорока, а волосы уже поседели, походка стала неуверенной, шаркающей, плечи поникли, глаза, прежде живые и блестящие, сделались отрешёнными. Клоду пришлось приложить немало усилий, чтобы зажечь во взгляде младшего брата прежнюю властную искорку. Жеан не сразу привык к свободе, солнечный свет долго слепил его, вынуждая болезненно жмуриться. Пространство, так долго сводимое к каменной клетке длиною в десяток шагов, неприятно подавляло, вызывало стремление спрятаться ото всех. В маленькой келье с крошечным оконцем Жеан чувствовал себя в достаточной мере комфортно. Стены собора сделались его бронёй, его панцирем, его опорой.
На память о тюрьме остались хромота и шрам от кандалов на лодыжке. Клод уверял, что всё пройдёт и натирал ногу всяческими мазями, сопровождая свои действия беседами и уговорами. Жеан терпеливо позволял брату лечить себя: самый страшный, незаживающий шрам распластал пополам его душу, а уж её не исцелишь ни притираниями, ни проповедями. Он это знал наверняка. Жеан больше не верил Клоду, перестал верить с той самой ночи, когда тот отрёкся от него, не пожелав помочь. "Ты мне больше не брат!" - сказал он тогда. Тогда какого чёрта он выхаживает его теперь? Разбитое не склеишь.
Но всё же Жеан не был окончательно сломлен. Гордыня, помогавшая ему выдержать заключение, расцвела пышным цветом, как только он свыкся с присутствием Клода. Зная, что другим узникам приходилось в разы тяжелее, чем ему, он продолжал упиваться перенесёнными страданиями; презирая брата, принимал его помощь. Фролло понимал, что нужно простить и смириться, но преграда, которую он сам же и возвёл в своей душе, мешала ему сделать так.
Когда обедня закончилась, Клод пришёл в его келью с корзиной, в которой лежали пища и снадобья.
- Унеси это, - указал на корзину Жеан, - я не голоден.
- Не дури, Жанно. И дай мне заняться твоей ногой.
Жанно. Как в детстве. Это означало сострадание и ласку. Когда Клод сердился на него, то звал Жоаннесом. Покорившись, младший Фролло позволил старшему проделать необходимые врачебные манипуляции.
- Зачем ты возишься со мной? – задал он вопрос, ответа на который допытывался у Клода чуть ли не ежедневно. - Кому нужен нищий хромой старик?
- О чём ты, Жеан? - смиренно отозвался священник. - Ты ещё молод, твои силы скоро восстановятся.
- Зачем ты возишься со мной?
- Снова ты за своё? Долг брата и духовного пастыря повелевает мне заботиться о тебе.
Слова священника вызвали в сердце бывшего судьи вспышку желчной ненависти. Глаза полыхнули тем самым недобрым огнём, что некогда вызывал трепет у осуждённых.
- Брата?! Ты забыл свои прежние слова? О, Каин! Не оттолкни ты меня, всё сейчас было бы иначе. Я звал тебя, сидя на цепи в узилище, но ты не пришёл. Ты предал меня, Клод!
- И у тебя язык поворачивается обвинять меня в предательстве после того, как я приложил столько сил и красноречия, чтобы вытащить тебя из темницы? – изумился священник. – Такова твоя благодарность за то, что я второй месяц кормлю и содержу тебя? Знай, несчастный, не вмешайся я, ты был бы казнён на следующий день после нападения на собор!
- А разве казнь не была бы лучшей участью, Клод? Гнить заживо в темнице, терзаясь неведением – это милосердие? Не юли, мы оба знаем: я свободен лишь потому, что король отошёл в мир иной, а его наследникам нет никакого дела до меня.
- Так чего же ты хочешь? – вспылил священник. – Изволь, я отпущу тебя. Но куда ты пойдёшь и на какие средства будешь жить?
- Мне всё равно. Я отыщу её.
Вспышка угасала, слушать доводы Клода и признавать их правоту больше не хотелось. Он всё равно разыщет Эсмеральду, как только достаточно окрепнет, чтобы пуститься в долгий путь. Мысли о цыганке давно стали навязчивой идеей, за которую он хватался с отчаянием утопающего. Сначала она помогала ему выживать, после переросла в привычку, которую он страшился искоренять, ибо тогда в его существовании совсем не останется смысла. Он не знал, что скажет Эсмеральде при встрече, если таковая произойдёт. Он не знал, где её искать. Клод, когда он спросил его о цыганке, ответил, что та ушла с Гренгуаром, куда – Бог весть. Она могла до сих пор оставаться в Париже, но не исключено, что покинула пределы Франции. Помнит ли она человека, в котором пробудила любовь? Несомненно, помнит.
- Даже если отыщешь, - покачал головой священник, - станет ли тебе легче от встречи с ней? Довольно ворошить прошлое.
Оставшись в одиночестве, Жеан смотрел в окно на ту же картину, что видела некогда цыганка: те же ряды кровель с печными трубами, над которыми поднимались дымки, тот же кусочек хмурого неба. Зрелище, никоим образом не способствующее возникновению благих надежд!
К январю Фролло окончательно оправился, хромота сделалась совсем незаметной, что позволяло ему совершать длительные прогулки по городу. С каждым разом круг его поисков всё расширялся, постепенно выходя за пределы Ситэ. Жеан искал и не находил цыганку. Упрямо, методично он обходил каждую улицу, опрашивал лавочников, внимательно всматривался в лица встречавшихся на пути женщин, пока холод не заставлял его вернуться в келью.
Однажды, когда Фролло по обыкновению рыскал по улицам, впереди мелькнула хрупкая женская фигурка. Сердце ёкнуло и пропустило удар. Женщина, одетая чересчур легко для мороза, тащила на спине вязанку дров. Время от времени она останавливалась, бросала свою ношу и согревала дыханием озябшие руки. Жеан, нагнав её, неловко дёрнул поклажу.
- Позволь, я помогу.
Женщина, испуганно вскрикнув, обернулась. Только тут Фролло осознал свою ошибку. Это была не Эсмеральда. В миловидном, но измождённом лице не было той изысканной красоты, что отличала цыганку. В серых глазах застыл страх дикого зверька. Жалкая одежда не могла скрыть заметно округлившегося живота.
- О, пощадите, господин! – пролепетала незнакомка, вцепившись в вязанку. – У меня нет ни единого су, ни крошки хлеба, и всего-то богатства – эти поленья, которым я надеюсь растопить очаг, чтобы хоть немного обогреться.
- Не трясись, я не собираюсь тебя грабить, - хмыкнул Жеан, пытаясь грубостью прикрыть смущение. – Я принял тебя за другую. Ну, коли уж так вышло, позволь мне помочь тебе дотащить твоё богатство до дому. Идём же!
Бедняжка покорно разжала пальцы. Жеан взвалил вязанку на плечо и вопросительно посмотрел на женщину. Та, донельзя озадаченная, оглядываясь, зашагала по улице, указывая дорогу.
- Как тебя зовут? – спросил Фролло, поравнявшись с ней и пытаясь завязать беседу.
- Жеанна, господин.
- Что?!
- Ох, простите, господин! Так уж меня нарекли при рождении, мне не пришлось выбирать.
Несчастная, не понимая, чем прогневала сурового незнакомца, навязавшегося ей в попутчики, готова была пуститься наутёк, позабыв о дровах. Фролло, почувствовав её настроение, заговорил как можно ласковей:
- Не надо меня бояться. Я не зол, я удивлён. Видишь ли, я… Жеан. Жеан Фролло. Возможно, тебе доводилось слышать моё имя.
Поскольку Жеанна то ли не припоминала, где и при каких обстоятельствах слышала фамилию Фролло, то ли настроилась на молчание, он снова спросил:
- А что же твой муж? Вижу, он спокойно позволяет тебе ходить по улицам в таком положении.
- Мой муж, говорите вы? – кроткие очи гневно блеснули, лицо исказилось гримасой давней обиды. – Мой муж три месяца как умер, оставив меня без гроша за душой и с ребёнком в утробе. Да хоть и будь он жив, его бы нисколько не волновало моё положение. Как и всю вашу породу!
Она съёжилась, вероятно, ожидая удара за непозволительную дерзость. Жеан, прерывисто вздохнув, с сожалением посмотрел на неё.
- Отчего же? Если бы та, которую я ищу, носила моего ребёнка, я бы не разрешил ей таскать тяжести.
- Видно, хоть одной нашей сестре повезло повстречать достойного человека.
Фролло не удержался от саркастической усмешки. Он достойный, нечего сказать! Дальнейший разговор не клеился. В молчании они добрались до жилища Жеанны – жилища, олицетворявшего образ крайней нищеты. Женщина замерла у дверей, не зная, пригласить ли спутника внутрь. Фролло, покосившись на её живот, достал из висевшего на поясе кошелька несколько монет и, не считая, протянул женщине. Та отпрянула, точно увидела скорпиона.
- Ох, нет, господин хороший! Вы и без того много для меня сделали, я не могу это принять!
Перехватив её руку, Фролло насильно вложил деньги в ладонь и сжал пальцы.
- Возьми. Какой толк растапливать очаг, если в доме нечего есть?
Не прощаясь, он двинулся прочь, надеясь до наступления сумерек добраться до Ситэ. За спиной хлопнула дверь: женщина, поражённая тем, что он не воспользовался ни её беспомощностью, ни ситуацией, поспешила отгородиться от него. Жеан не знал, вернётся ли сюда завтра.
Прощение Живи Лафонтен полутора столетиями раньше, Жеан Фролло мог бы стать источником вдохновения для басни о зайце и лягушках. После встречи с горожанкой, несущей вязанку дров, чтобы протопить убогую лачугу, в его устоявшемся мировоззрении произошёл переворот. Угрюмый отшельник, упивающийся страданиями, осознал, что есть на свете люди несчастнее, чем он, стало быть, его собственные показные муки гроша ломаного не стоят. Поняв, что молодой вдове Жеанне, а также Квазимодо приходится куда труднее, Фролло устыдился. В то время как он изводил Клода придирками и капризами, испытывая на прочность терпение священника, бедный звонарь не издал ни единой жалобы. Одни лишь каменные изваяния знали, как тяжко жить на свете безобразному, горбатому, да вдобавок глухому человеку, чьё сердце испытало безответную любовь.
Жеан не был ни уродлив, ни глух. Он знал, что не умрёт с голоду ни сегодня, ни завтра. Он не замерзал возле нетопленного очага. Никто не смел поднимать на него руку. Возможно даже, что заключение под стражу после штурма бродягами собора, первопричиной которого стала смерть капитана де Шатопер, уберегло его от больших бед в будущем. Как и другой королевский любимец, Оливье ле Дэн, Фролло нажил множество врагов среди знати. И если Оливье, находившийся в зените могущества на момент смерти Людовика Одиннадцатого, угодил в Консьержери, где и пребывал по сей день безо всякой надежды выйти живым, то он, бывший Великий прево, не представлял для недоброжелателей ни малейшего интереса. Жеан словно перестал для них существовать. Никто не мог наверняка сказать, что случилось бы с ним, застань он кончину монарха в Плесси-ле-Тур или окажись втянутым в последующую за тем борьбу за престол, когда с плеч полетело немало голов. Его разум постепенно пробуждался от безразличия ко всему, кроме воспоминаний о цыганке.
Фролло приободрился настолько, что впервые за долгие дни улыбнулся брату, навестившему его уединение. Улыбнулся одними уголками губ, но всё же и такое выражение расположенности свидетельствовало о громадных внутренних преображениях.
- Рад видеть тебя в добром расположении духа, - промолвил священник, ставя на стол корзину со снедью. – По всей видимости, прогулки возымели благотворное влияние.
Жеан, глядя исподлобья, волнуясь, как мальчишка, вполголоса произнёс то, что давно следовало сказать:
- Клод, я хотел испросить прощения за то горе, что причинил тебе.
Старший брат заключил младшего в объятия к великому смущению последнего, не привыкшего к подобным проявлениям нежности. Так, наверное, растерялся бы зверь, впервые в жизни изведавший ласку.
- Владычица! - воскликнул священник. - Я думал, скорее небо упадёт на землю, чем я услышу от тебя такие слова!
Жеан Фролло почти совсем не знал, что такое доброта и дружеское участие. С детства он закалял характер, пробиваясь сквозь тернии к вершине славы. Никто, кроме брата, не относился к нему с теплом тогда, когда норов его из податливой глины выковывался в сталь, становясь всё более замкнутым. Ночь, когда от его руки погиб капитан де Шатопер, отучила Жеана доверять даже Клоду. Он сделал вывод: родной брат способен предать ради чистоты собственных моральных принципов. Никому нельзя верить, только в одиночестве спасение. Но человек не должен быть один: это противоречит его природе. Настал тот миг, когда Фролло уже не мог скрывать всё, что мучило его. Склонив поседевшую голову, он сказал брату:
- Клод… Я хотел бы исповедаться.
Жеан совершил ещё одно усилие над собой, поднявшись на колокольню к Квазимодо. От Клода он не раз слышал, что его приёмыш в последнее время прихварывает.
- Ну так покажи его лекарю! – с досадой отмахнулся Жеан, когда священник впервые завёл разговор о здоровье Квазимодо.
- Лекарь ему ничем не поможет, - скорбно ответил Клод, нахмурив брови.
Жеан в пол-уха выслушал разъяснения брата. Приёмышу и прежде иногда нездоровилось, но обычно недомогание вскоре проходило. Искривлённый позвоночник и вкривь растущие рёбра упорно год за годом душили Квазимодо. Лёгким не хватало воздуха в деформированной грудной клетке, огромный горб давил сверху всей своей тяжестью. До поры до времени могучее здоровье Квазимодо справлялось с недугом, позволяя перемещаться по собору с обезьяньим проворством, но всему наступает предел. Сердце его износилось быстрее, чем у обычного человека. Возможно, как-то повлияло наказание у позорного столба, или сказалось перенапряжение сил в ночь штурма собора, или же бедолага не вынес разлуки с цыганкой. Здоровье дало сбой. Горбуну труднее стало передвигаться, участились приступы удушья.
- Мы ничего не можем для него сделать, - закончил Клод. – Снадобья на время облегчат его состояние, но не помешают медленно умирать.
- Возможно, оно к лучшему, - подумав, отозвался поражённый новостями Жеан. - Такой жизни, какую влачит Квазимодо, милосерднее прерваться как можно раньше.
- Что ты говоришь, жестокий?!
- Правду, брат. Я совершил ошибку, подобрав его мальчишкой. Он бы отмучился ещё шестнадцать лет назад.
- Ты считаешь, правильнее было позволить толпе расправиться с ни в чём не повинным ребёнком? – поднял брови Клод.
- Считаю. Лучше смерть, чем жизнь изгоя с клеймом урода.
С этими словами Жеан быстрым шагом покинул келью. Он торопился на ежедневный обход улиц.
Брат тщетно уговаривал его навестить Квазимодо. Бывший судья не горел желанием видеть приёмыша, которому не мог простить вмешательства в историю с Эсмеральдой. Не кто иной, как горбун, помешал ему завладеть цыганкой, едва не убив в припадке ярости. Покорный раб обернулся пригретым на груди змеёнышем. Однако после исповеди Фролло, изменив вошедшему в привычку обходу улиц в поисках плясуньи, первым переступил барьер отчуждения.
Горбун сидел прямо на полу, вытянув ноги, и трудился над деревяшкой, ножом придавая ей определённую форму. Научившись за долгие годы чувствовать присутствие покровителя, не слыша его шагов, Квазимодо, оторвавшись от своего занятия, поднял голову. Некоторое время Жеан и звонарь безмолвно смотрели друг другу в глаза. За прошедший год оба они изменились, постарели, стали чужими, но одно всё же объединяло их: любовь к цыганке.
- Не ждал я вашего прихода, мой господин, - глухо, тяжело дыша, произнёс Квазимодо. – Подождите, скоро я перестану отравлять вам существование.
- Оставь подобные мысли, Квазимодо! – менторским тоном заявил Фролло, нарочно растягивая слова, чтобы горбун смог прочесть по губам. – Ни я, ни Клод ничего не пожалеем для тебя, мы пригласим лучших врачей во Франции. Ты поправишься!
- Полноте, господин! Я понимаю, что ни один врач не излечит меня. И вы ведь тоже понимаете.
Фролло, ссутулившись, втянул голову в плечи.
- Я глух, но не слеп, я всегда умел понимать вас безо всяких слов, - продолжал горбун, - поэтому вы можете быть со мной честным. Смерть освободит меня. Что сказал бы отец Клод?
- Наше тело лишь бренная оболочка, временный сосуд для бессмертной души, - по памяти воспроизвёл Фролло.
Удовлетворившись ответом, горбун вновь принялся за деревяшку. Жеана удивило поведение Квазимодо. Ни прежнего благоговения, ни капли страха, ни удивления не выказал звонарь при появлении опекуна. И тем не менее то был прежний Квазимодо, тот, которого Фролло некогда воспитывал, обучал грамоте, от которого отгонял ватаги беспризорников. Тот самый Квазимодо, за заботу плативший единственной ценностью – беззаветной, чистейшей воды любовью, которой Фролло столько раз злоупотреблял. Жеан дрогнул. Он провёл ладонью по взъерошенным рыжим вихрам на голове Квазимодо, как делал тогда, когда горбун был несмышлёным мальчишкой. В единственном глазу звонаря мелькнуло удивление, затем вдруг глаз этот часто-часто заморгал, на щеку скатилась слеза. Жеану стало ясно, что приёмыш простил его.
- Я больше не оставлю тебя, - обещал Фролло.
Весна, вытеснив долгую морозную зиму, не принесла ожидаемого облегчения для Квазимодо, высосав из его огромного несуразного тела последние силы. Приступы повторялись всё чаще, горбун с трудом ходил и спать мог только сидя, но всё же, пока доставало сил, звонил в колокола. Клод предложил было передать его работу другому, но Квазимодо с таким выражением посмотрел на него, что у священника слова замёрзли в горле. Бедный горбун желал умереть возле своих колоколов, последних и самых верных друзей, его отрады, средоточия его мира. Так, должно быть, ездовые псы умирают в упряжках. Микстуры и порошки, назначаемые докторами, Квазимодо перестал принимать, да впрочем, и проку от них было не больше, чем от пустышек.
- Ни к чему мешать воле Всевышнего, - пояснил он Жеану.
- Господь даст тебе ещё много… - осёкся Фролло, так и не сказав "счастливых лет", ибо сие было чересчур приторной ложью, вместо утешения вызывающей насмешку. И кто он такой, чтобы решать за самого Господа?
Жеан по-прежнему бродил по Парижу, но делал это, скорее, по привычке, возвращаясь в собор раньше обычного времени. Розыски уже не так увлекали его, сердце не отзывалось прежней ноющей болью при воспоминании о цыганке. Неуклонно, шаг за шагом, он отпускал её, изживал из себя.
Никому не дано предотвратить неизбежное и через несколько дней после того, как Оливье ле Дэна вздёрнули на Монфоконе, бездыханное тело Квазимодо отнесли на кладбище Невинных. Фролло долго простоял перед свежей могилой, а, возвратившись в собор, первым делом поднялся на колокольню. Откинув тюфяк, на котором спал горбун, он обнаружил под ним то, что хотел найти. Кусок дерева, который вырезал Квазимодо, приобрёл неверные, но вполне узнаваемые черты. Взметнувшийся в танце подол. Бубен в воздетой над головой руке. У фигурки отсутствовало лицо – видно, мастеру недостало умения вырезать его, но и без лица не составляло труда угадать, кого изобразил Квазимодо. Жеан повертел фигурку в руках и, вздохнув, отправился к последнему пристанищу звонаря. Вырыв руками ямку на холмике, он, не обращая внимания на недоуменные взгляды праздношатающихся, бережно положил туда деревянную танцовщицу и присыпал землёй. С того дня он больше не ходил искать Эсмеральду.
ДвоеНельзя сказать, чтобы Жеанне Фавро совсем уж не повезло с мужем. Грех жаловаться. Иные мужья пьют по-чёрному, избивают жён до кровавой пены изо рта. Матье, царствие ему небесное, выпивал в меру, и то с горя. Превосходный сапожник, он всё не мог наскрести денег, чтобы уплатить взнос и обзавестись собственным делом. А её, Жеанну, винил в том, что вынужден прозябать в вечных подмастерьях, в том, что их дети умирают, едва увидев свет, что жизнь складывается не так, как ему хотелось. Да чуть ли не в том, что дождь за окном пошёл – всё считалась её вина. Являясь домой под хмельком, принимался пилить нерадивую жену: и глянула не так, и ответила дерзко, и похлёбку сварила такую, что свиньям вылей, так те есть не станут. Расходился, поднимал на неё руку, таскал за волосы, повалив на пол, пинал под рёбра носками башмаков. Бил расчетливо, без излишней ярости, сколько полагается для внушения покорности. Жеанна понимала: не от сладкой жизни муж срывается на ней, и священник на исповеди сказал, мол, грешно роптать, но возрастали в её забитой душе страх и обида сначала на Матье, потом на всех мужчин вообще.
Нежданно Матье не стало. Какие-то оборванцы привязались к нему возле кабака, потребовали кошелёк. Ему бы не противиться, отдать им всё, но подмастерье сам кинулся на бродяг с кулаками. Один из грабителей выхватил нож, на который несчастный Матье напоролся, обагрив кровью камни мостовой. После смерти мужа Жеанне пришлось совсем тяжело. Денег, что выделил ей цеховой старшина, едва хватало, родители и её, и Матье, не помогали ничем. А она ещё в ту пору ждала ребёнка. Много ли наработаешь с пузом? И снова, как ил со дна взбаламученного пруда, поднялась в ней обида на всю мужскую породу.
В девицах Жеанна слыла красавицей, а замужем увяла до срока. Ничего она не видела от Матье, кроме побоев, попрёков, да того самого действа, порой заканчивающегося для неё беременностью – а потом она же и оказывалась виновата, что плодила дармоедов. Когда кроха хирел и умирал, муж укорял жену уже в том, что та, бракованный товар, никак не разродится жизнеспособным потомством. Словом, угодить ему было невозможно. Будь на то воля Жеанны, она бы наотрез отказалась делить с мужем постель. Молодая женщина искренне недоумевала, какое удовольствие находят мужчины в том, что неприятно, больно и стыдно. Но, оказалось, оно бывает и по-другому, когда в её жизни возник Жеан Фролло.
В первую их встречу он изрядно напугал её, неожиданно налетев сзади. У бедной вдовы душа ушла в пятки, она приготовилась распрощаться с поленьями, которые волокла домой с рынка, если не с самою жизнью. Оказалось, незнакомец перепутал её с другой женщиной, на которую она, видимо, несколько походила, особенно если смотреть со спины – в таком ракурсе интересное положение не было заметно. Увидев, что обознался, да разглядев, наконец, её живот, незнакомец смутился и предложил донести вязанку до дома. Жеанна, пришибленная испугом, без возражений уступила ему ношу и пошла впереди, указывая дорогу.
Незваный помощник назвался Жеаном Фролло.
- Надо же, - подивилась она про себя, - тёзка!
- Возможно, тебе доводилось слышать моё имя, - прибавил он.
Жеанна, витая мыслями в иных сферах, не обратила внимания на его слова. Потом уж, спустя время, она, досконально припомнив подробности, похолодела, осознав, что дрова ей тащил сам Великий прево, человек, ужаснее которого нет во всей Франции. Точнее говоря, бывший Великий прево. Ходили слухи, будто Фролло запятнал своё имя в какой-то грязной истории и это он повинен в памятном нападении бродяг на собор Парижской Богоматери. Так или иначе, но по приказу разгневанного короля его бросили в Консьержери. Как шутили злые языки – отправили по месту службы в качестве постояльца. Туда-де ему, злодею, и дорога! Человек, чьё имя повергало в дрожь, исчез, превратившись в призрака, пугающего прохожих. Жеанна не сообразила, кто перед ней, поэтому не припустила прочь без оглядки, бросив драгоценные дрова. Хотя близка была к тому, чтобы задать стрекача.
Она ещё надерзила странному спутнику, когда он словами нечаянно затронул наболевшее, и привычно сжалась, ожидая удара. Однако он не только не ударил, но, вздохнув, с сожалением сказал:
- Если бы та, которую я ищу, носила моего ребёнка, я бы не позволил ей таскать тяжести.
Проводив её до дверей, Фролло дал ей денег, а в дом не вошёл. Она не рассчитывала однажды снова увидеть его.
Стирая вместе с другими прачками чужое бельё в ледяной воде, Жеанна иногда вспоминала сурового незнакомца с поседевшей головой, гадая, кого он потерял и не может отыскать, какая затаённая печаль гложет его душу. Особо в память врезались его глаза: уставшие, сумрачные, с таинственной искрой. Взгляд хищной птицы, которой переломали крылья.
Вдова сапожника не предполагала, что спутник вернётся, запомнив, где она живёт. Но Фролло пришёл, когда май подлетел к концу, воздух наполнился теплом, а в садах отцветали плодовые деревья. Жеанна, разрешившаяся к тому времени от бремени девочкой и надеющаяся, что хоть это дитя не повторит судьбу предыдущих, ушедших на небеса, в этот вечер никого не ждала. Он пришёл, весь в чёрном, с поникшими плечами, тихо произнеся вместо приветствия:
- Я не могу больше быть один.
Жеанна впустила его в свой дом, в свою жизнь, а потом и в своё сердце. С ним она оттаивала, избавляясь от страха перед мужчинами, внушённого Матье. Оттаивал и Жеан. Он не повышал голоса, не поднимал на неё руки, не делал попыток сблизиться. В его тёмных коршунячьих глазах, когда он смотрел на неё, иногда светилось нечто, напоминающее нежность. Жеанна догадывалась, что та, за кого он её принял на улице, сильно ранила его, но расспрашивать не решалась. Каким бы ни было его прошлое, Фролло навсегда оставил его, закрыв, как прочитанную книгу. Он мог часами молча смотреть на неё, без всяких просьб отворачиваясь, когда она кормила ребёнка. Она привыкла к его присутствию, как к чему-то необходимому, постоянному.
С ним она узнала, что близость с мужчиной бывает не противной. Первый шаг Жеанна предприняла сама, увидев в его взгляде, обращённом к ней, сдерживаемое желание. Совершая усилие над собой, идя навстречу мужским потребностям, она попросила, когда он, по обыкновению, собрался на ночь в свою келью:
- Не уходите!
Жеан остался. И на следующую ночь тоже остался. Фролло, страшный, всеми ненавидимый Фролло, некогда державший в ежовых рукавицах весь Париж, был с ней предупредителен и нежен. Она, засыпая рядом с ним, впервые ощутила себя счастливой и желанной.
Безо всякого сожаления Жеанна оставила свою лачугу и перешла в дом в квартале Тиршап, доставшийся братьям Фролло в наследство от родителей.
- Это всё, что у меня осталось после… - Фролло запнулся. – Вернее сказать, Тиршап принадлежит моему брату, он отдал лен в моё пользование. Дохода он приносит немного, но на жизнь нам хватит. К тому же я не собираюсь сидеть, сложа руки. Я должен рассчитаться с Клодом за всё, что он для меня сделал.
Жеанна обустраивала порядком запущенный, долгое время пустовавший дом, стремясь хоть как-то отблагодарить человека, столь круто изменившего её жизнь. Их конкубинат* казался ей высшим благоволением Господа и всех святых, ниспосланный за прежние лишения, диковинным сном, который не прерывается. Обременив Фролло чужим ребёнком, она испытывала угрызения совести.
- Мне не впервой усыновлять детей, - хмыкнул он, когда Жеанна впервые заговорила на эту тему.
Её дочь, Розин, не вызывала у Жеана никаких эмоций – так же безразлично относятся к неодушевлённому предмету. Однажды, взяв младенца на руки, он внимательно всмотрелся в его личико, затем отдал матери, присовокупив:
- Она похожа на тебя.
И больше не проявлял к Розин ни малейшего интереса.
Когда Фролло предложил обвенчаться, Жеанна пошатнулась, подумав сперва, что слух обманывает её.
- Нет, нет, господин мой, неладное вы затеяли, - залепетала она, так и не привыкнув обращаться к благодетелю на "ты". – Дворянин с простолюдинкой, что о нас подумают?
- Нет мне дела до чужого мнения! И какой из меня теперь господин, сама посуди, - помолчав, Жеан продолжал, глядя ей прямо в глаза. - Ты побудила меня начать новую жизнь, иначе я до сих пор сидел бы в келье, проклиная всех и вся.
- Но если вы… Если вы когда-нибудь отыщете ту, которую искали, а я свяжу вас по рукам и ногам?
Фролло, вздохнув, легонько коснулся губами её лба.